Ночной администратор - ле Карре Джон. Страница 12

– Эту женщину убили вы?

«Да, – сказал он сам себе. – Не в том смысле, как вы думаете, но, несомненно, ее убил я».

– Нет, – сказал он вслух.

Инспектор засунул большие пальцы за ремень. Брюки у него тоже были черные, а пуговицы и знаки отличия – золотые. Видно было, что ему очень нравится форма полицейского. Он не обращал внимания на помощника, который пытался что-то сказать ему.

– Она никогда не говорила вам, что ее хотят убить?

– Разумеется, нет.

– Почему «разумеется»?

– Потому что я немедленно сообщил бы вам об этом.

– Хорошо. Вы свободны.

– Вы говорили с мистером Хамидом? Что вы собираетесь предпринять?

Инспектор взялся за козырек черной фуражки, стараясь придать своей гипотезе большую убедительность.

– Кража со взломом. Сумасшедший грабитель. Он и убил. Наркоман, может быть.

Прибыли санитары с заспанными глазами, в зеленых халатах и таких же тапочках, с носилками в руках. Ими руководил некто в темных очках. Инспектор втоптал окурок своей сигареты в ковер и закурил новую. Человек в резиновых перчатках щелкал фотоаппаратом. Казалось, в ящике с реквизитом каждый откопал себе что-то оригинальненькое. Положив труп на носилки, они перевернули его, и из разорванных тряпок выглянула белая опавшая грудь. Лица просто уже не было. Били кулаком или прикладом пистолета.

– Была собака, – сказал Джонатан. – Пекинес.

Но он уже увидел ее – через открытую дверь – на кухне. Она лежала на кафельном полу неестественно длинная и прямая. По животу от горла до задних лап шла длинная, как застежка «молния», резаная рана. «Два человека, – тупо подумал Джонатан. – Один держит, другой режет. Один держит, другой бьет».

– Она была подданной Великобритании, – сказал он нарочно в прошедшем времени, чтобы сделать себе больно. – Не мешало бы позвонить в посольство.

Но инспектор уже не слушал его. Лысый помощник взял Джонатана за руку и попытался подтолкнуть к двери. Джонатан вдруг почувствовал боевой жар, стремительной, но мощной волной пробежавший от самых его плеч до кончиков пальцев. Полицейский тоже его почувствовал и отпрянул, как от удара. Джонатан заговорщически улыбнулся. Это было рискованно. Его охватило отчаяние. Не от страха, а от того, что он потерял ее навсегда. «Я любил тебя. Но даже не признался в этом, ни тебе, ни себе».

Фрау Мертан дремала возле коммутатора. Иногда по ночам она звонила подружке и шептала ей какие-то пошлости. Но сегодня, слава Богу, она дремала. Шесть телетайпных лент для обитателей Башни лежали в контейнере вместе с оригиналами отправленных сообщений. Но Джонатан не прикоснулся к ним. Он вслушался в дыхание спящей. Затем медленно поднес руку к ее закрытым глазам. Мертан всхрапнула, как поросенок. Ловким мальчиком, ворующим конфеты из маминой сумки, он вытащил факсы из контейнеров. Что, если копировальный аппарат не успеет остыть? И лифт, возвращающийся с верхнего этажа, окажется не пустым? «Это вы ее убили?» Он нажал клавишу на компьютере телефонистки, затем – другую, потом – третью. «А вы разбираетесь». Компьютер пискнул, и перед Джонатаном возник смущающий образ девушки Роупера, спускающейся по лестнице в своем номере. Кто эти брюссельские мальчики? А мистер Аппетит из Майами? И солдат Борис? Фрау Мертан, засопев, повернула голову. Он принялся переписывать номера телефонов, а она продолжала храпеть.

Бывший младший командир Джонатан Пайн, сын сержанта, приученный не отчаиваться в любой обстановке, спускался с холма по хрустящей от снега тропинке вдоль ручья, с шумом и кипением продирающегося сквозь заросли. На нем была куртка с капюшоном поверх смокинга и легкие горные ботинки, надетые прямо на тонкие синие носки. Лаковые вечерние ботинки болтались в пластиковой сумке на левом плече. Деревья, кусты и снежные узоры вдоль берега искрились под ярким голубым небом. Но Джонатану сейчас было не до красот. 8.20 утра: он шел по направлению к своей служебной квартире на Клозбахштрассе. Надо хорошо позавтракать, решил он: вареные яйца, тост, кофе. Иногда удивительно приятно готовить самому себе. Может быть, для свежести принять сначала ванну? Он сунул руку в карман куртки. Письмо на месте. Куда же податься? Только дураков жизнь ничему не учит. С чего это у него такой боевой подъем?

Дойдя до дома, где была его квартира, Джонатан почувствовал себя как на марше: раз-два, только вперед. Не теряя темпа, он дошел до Ремергофа, где его ждал трамвай со зловеще открытыми дверями. Никак не оценивая своих действий, он вошел в салон, жесткий конверт недобро ткнулся в ребро. Сойдя на конечной остановке, он все так же механически зашагал в сторону строгого особняка, где несколько стран, в том числе и Великобритания, держали свои консульства и торгпредства.

– Мне надо поговорить с командиром авиаотряда Куэйлом, – сказал он англичанке с тяжелым подбородком и просунул конверт под плексигласовый щит. – По личному делу. Скажите, что я друг Марка Огилви из Каира. Мы из одного яхт-клуба.

Кто знает, может быть, не последнюю роль в том, что Джонатан позволил своим ногам принять решение, сыграл винный погреб отеля. За несколько недель до прилета Роупера Джонатан на шестнадцать часов оказался заперт в нем как в тюрьме и теперь имел полное основание считать тот случай подготовкой к смерти.

Среди особых обязанностей, возложенных на Джонатана герром Майстером, была ежемесячная инвентаризация погреба коллекционных вин. Погреб был вырублен глубоко в скале под одной из наиболее старинных построек отеля. Джонатан спускался туда, как правило, в первый понедельник каждого месяца, перед тем как получить шестидневный отпуск, положенный ему по контракту вместо выходных. В тот злополучный понедельник он не отступил от своего правила.

Страховая стоимость коллекционных вин была установлена в последний раз на уровне шести с половиной миллионов швейцарских франков. Сложность замковых устройств соответствовала ценности хранимого здесь добра. Прежде чем открыть замок с защелкой, нужно было набрать комбинацию из нескольких цифр и справиться с двумя магнитными замками. Злобный глаз видеокамеры следил за каждым движением посетителя. Успешно преодолев сопротивление всех замков и защелок, Джонатан начал свой ритуальный подсчет с «Шато Петрюс» 1961 года – по четыре тысячи пятьсот франков за бутылку, затем перешел к стеллажам с двухквартовыми бутылями «Мутон Ротшильд» 1945 года – по десять тысяч. Он был примерно на полпути, как вдруг внезапно погас свет.

Вот когда Джонатан возненавидел тьму. И зачем только люди выбирают себе ночную работу? Мальчиком он читал Эдгара По и вместе с героем «Бочонка Амонтильядо» прошел все ступени пережитого им кошмара. Ни одна авария на шахте, ни один засыпанный туннель, ни одна история о застрявших в расселинах альпинистах не легла на его память такой тяжелой могильной плитой.

Джонатан застыл на месте. Он перестал ориентироваться в пространстве. Стоит ли он на ногах? Не случился ли с ним удар? Не контузило ли его? Альпинист в нем сгруппировался, как во время падения. Ослепленный моряк вцепился в обломок мачты. Вышколенный солдат – без оружия – вплотную приблизился к невидимому противнику. Расставив руки, как ныряльщик на большие глубины, Джонатан пошел на ощупь вдоль винных стеллажей в поисках выключателя. «Телефон, – подумал он. – Есть ли в погребе телефон?» Его наблюдательность в данном случае сослужила ему плохую службу. Слишком много образов роилось в его памяти. Есть ли у двери ручка с внутренней стороны? Огромным напряжением воли ему удалось вспомнить код сигнального устройства. Но без электричества и оно было бесполезно.

Джонатан напрочь забыл планировку подвала и кружил вокруг стеллажей, как ночной мотылек вокруг огня. Он, отлично подготовленный к любым неожиданностям, растерялся, столкнувшись с таким ужасом. Ни марш-броски, ни уроки рукопашного боя, ни штрафные учения – ничто не помогло. Он вспомнил, что у золотой рыбки, так, по крайней мере, было написано в книжке, настолько короткая память, что каждый круг по аквариуму кажется ей захватывающим дух путешествием по незнакомым местам. По лицу у него струился пот, может быть даже слезы. Время от времени он принимался кричать: «Помогите! Это я, Пайн!» Без толку. «Бутылки! – мелькнуло у его в голове. – Меня спасут бутылки!» Он решил метать их во тьму – а вдруг услышат? Но даже в состоянии, близком к умопомрачению, он сумел удержать себя в руках, сообразив, что было бы безумием крушить одну за другой бутылки «Шато Петрюс» по четыре с половиной тысячи за штуку.