История с собаками - Гуляшки Андрей. Страница 27

Аввакум неожиданно засвистел прелестный вальс Штрауса и, придерживая за талию воображаемую даму, закружился в танце вокруг ивы. Он счастливо улыбался.

«Жди меня во вторник к вечеру. Ты станешь свидетелем настоящей драмы!» – сказал Аввакум, прощаясь с Анастасием. В Пловдиве он на несколько минут зашел в управление, а потом на служебном вертолете отправился в Софию. В исследовательском институте милиции он был чуть позже половины десятого.

– Мне нужно знать, где производятся пружины из такой стали, – обратился он к дежурному инспектору, передавая ему найденную Анастасием на болоте часть пугача. И прибавил – Кроме того, меня интересует, что представляет собой серовато-коричневое вещество, прилипшее к пластинке. Дело настолько спешное, что не часы, а минуты играют огромную роль!

Инспектор, знавший Аввакума и принадлежавший к числу его почитателей, обнадеживающе ухмыльнулся.

– Ждите нашего звонка дома, часам к двум, – пообещал он.

Аввакум тут же отправился домой, на улицу, носившую нежное имя «Настурция». Здесь он не был уже два месяца и всем сердцем тянулся к привычным, ставшим любимыми, вещам, мечтал согреться у камина, налить себе коньяку в серебряный стаканчик – трофей времен Момчиловской аферы. Повесив пальто в передней, он тут же принялся разводить огонь в камине. Когда пламя набрало силу, он подбросил в него пару дубовых поленьев и поспешил в ванную – включить электрическую колонку.

Потом он занялся разбором почты. Писем накопилась с десяток. Среди них его взгляд привлекло одно, в красивом синем конверте, написанном крупным, как бы наивным женским почерком. Письмо словно источало некий чудесный аромат. Конечно, аромат лишь чудился Аввакуму, просто необычный синий конверт и знакомый, смелый и наивный почерк напомнили ему давно любимые духи.

Отложив это письмо в сторону, он наскоро прочитал остальные.

Выйдя из ванной, Аввакум, облачившись в халат, уселся у камина, раскурил трубку и только тогда решил, что пришла очередь синего конверта.

Письмо было от Марии Максимовой, балерины, лет десять тому назад невольно оказавшейся в центре шпионской аферы, окрещенной Аввакумом «Спящая красавица». В этом балете она исполняла партию Авроры. Было ей тогда 23 года, красавица она была необыкновенная, балерина – тоже. Аввакум почувствовал в ней «нечто золотистое и прекрасное», чуть не влюбился по-настоящему. Однако в ночь после премьеры «Спящей красавицы», когда она пожелала и добилась Аввакума, «золотистое и прекрасное» померкло в его душе, он более не подал ей о себе вести. Снова они встретились в Риме спустя 6 лет: она отправлялась на гастроли в Париж, а он приехал собирать материалы для свое книги. «Золотистое и прекрасное» тогда вновь пробудилось в душе Аввакума, возможно, под влиянием чудесного итальянского солнца. Они вновь провели вместе две ночи. Затем связь их прекратилась. Она присылала ему приглашения на премьеры, и он их принимал, посылал за кулисы роскошные букеты – но и только. «Золотистое и прекрасное» молчало в душе Аввакума. И вот сегодня пришло новое приглашение. В письмах она называла его «зрителем из первого ряда» – он сам как-то употребил это выражение. «Уведомляю „зрителя из первого ряда“, что 29-го сего месяца, в среду, состоится премьера возобновленного спектакля „Спящая красавица“. Я снова буду танцевать Аврору. Может быть, это подскажет вам что-нибудь. Позвони мне! Мария,» – гласило письмо.

Некоторое время Аввакум рассматривал послание, потом поднялся, достал из шкафчика серебряный бокал и на два пальца наполнил коньяком. Выпив его залпом, он проделал несколько шагов между своим местом и дверьми на веранду, а затем, словно освободившись от невидимого груза, подошел к телефону и набрал номер «спящей». На вопрос, кто звонит, он ответил:

– Зритель из первого ряда!

– О! – послышалось в трубке.

– Не ожидала?

– Я уж и надежду потеряла!

– Лучше поздно, чем никогда! – сказал Аввакум и спросил: – Твой муж дома?

Семь лет тому назад она вышла замуж за генерального директора, который частенько ездил за границу.

– Мой муж в Италии. А что?

– Буду ждать тебя после премьеры здесь, у себя. Придешь?

На другом конце провода не колебались ни секунды:

– А ты сомневаешься?

И в мембране серебром прозвенел ее веселый смех.

Без пятнадцати два из института позвонили насчет результатов исследований. Пружина была сделана из специальной стали, которую в Болгарии производили только на одном заводе – на ЗСС в городе Н. Что же касается «вещества» на пластинке, то оно представляло собой самый обыкновенный клей «Универсал», смешанный с сильной дозой цианида.

В два часа по рации с Аввакумом связался капитан Петров.

– Проверь, – распорядился Аввакум, – кто из конструкторов посещал экспериментальный цех, когда и что он там делал! Он также сказал, что прибудет в Н. на следующий день, по всей вероятности к десяти часам.

И снова налил себе коньяку, но всего на один палец. До вылета самолета в Видин у него было предостаточно времени, чтобы посидеть перед камином, подержать в руках серебряный стаканчик, в который уже раз прочитать стихи, полюбившиеся в дни Момчиловской аферы.

Верхняя часть сосуда отвинчивалась. Проделав это, он на внутренней поверхности прочитал: Сны нежные о тебе средь ночи меня подымают.

В ослепительной темноте лишь звезды безмолвно сияют. [12]

Словно ветерок пронесся, запахло сосной. Балабаниха склонилась над очагом, ситцевая блузка ее распахнулась, открыв шею.

– Вот и ты, верно, была когда-то такая же чародейка! – сказал Аввакум.

– А нечто я и теперь не хороша! – стрельнула в него взглядом Балабаниха, натягивая грудью блузку.

– Наоборот, теперь ты двух таких стоишь, – засмеялся Аввакум. Он вернул на прежнее место верхнюю часть стаканчика и задумчиво улыбнулся.

Александровская улица тянулась от центра на запад и сливалась с шоссе, ведущим к городу Кула. Дом № 70 представлял собой старое, обшарпанное здание в два этажа. Латунная табличка на парадном настолько потемнела от времени, что Аввакум с трудом прочитал: «Велко Трифонов, фотограф».

Шесть часов вечера. Сгорбленная старуха проводила Аввакума в ателье – просторную комнату, среди которой, важно раскорячившись на треноге, стоял большой аппарат с черным ребристым мехом. В нескольких шагах напротив аппарата стоял стул и подвижный прожектор. У стен располагались две скамейки, стол и шкаф, вроде тех, в которых библиотекари держат картотеки. Рядом с этим ветхим шкафом стоял неуловимо чем-то на него похожий фотограф Велко Трифонов в профессиональном черном халате. Низенького роста, худой и сгорбленный так же, как и его жена, какой-то серый и подслеповатый, он, глянув на удостоверение Аввакума, тут же ужасно расстроился. Очки дрожали у него в руке, а близорукие глазки от смущения не знали, куда деваться.

– Садитесь, – пригласил он Аввакума и сам сел на одну из скамеек напротив. Голос у него был глухой и обессиленный.

– Зла я вам не причиню, успокойтесь! – улыбнулся ему Аввакум. – Я пришел к вам за справкой, разговора о незаконной торговле старыми снимками у нас не будет. Мне нужна от вас только искренность. Не утаивайте ни слова о том, что вам известно.

– Как же, как же! – прошептал фотограф. – Я с удовольствием расскажу вам все, что знаю.

Аввакум достал портрет доктора Юлии Сапаревой и протянул собеседнику.

– Эта женщина вам знакома?

Велко Трифонов чуть не уронил фотографию на пол.

– 3-знакома! – сказал он, заикаясь. И, помолчав, добавил: – Этому снимку много-много лет.

– Расскажите мне, когда сделана эта фотография и все – абсолютно все! – что вам известно об этой женщине! – сказал Аввакум. – Сегодня вечером, в восемь, вы встретитесь с Сапаревой в кафе-кондитерской гостиницы «Балкантурист». Там, получив взамен немалую сумму, вы передадите ей одну фотографию. Я не стану мешать вашей сделке, и никто не только не собирается ей мешать, но и привлекать вас к ответственности, однако при условии, что вы расскажете мне от «а» до «я» все, что вам известно об этой женщине, а кроме того дадите копию той же фотографии. Начинайте!