Рукопись из тайной комнаты. Книга вторая - Корджева Елена. Страница 11

– Ой, он шевелится! – Кристап смотрел на сестру с ужасом. – Он тоже сейчас родится?

– Родится, конечно, но не сейчас, а когда придёт его время. Он пока слишком маленький, чтобы родиться.

– Маленький… – Кристап с сомнением посмотрел на весьма даже немаленький живот Густы.

– Маленький, маленький, не волнуйся. Сейчас я рожать не собираюсь.

Густа тёплой сильной рукой притянула уже большого, но по-детски напуганного брата к себе и принялась гладить по светлой лохматой голове.

Книжка давно была отброшена, они сидели в ночной тьме, прогоняемой только светом керосиновой лампы, и рука Густы надёжно обнимала брата. Так, в обнимку, он и уснул, доверчиво засопев ей в плечо. Уложив и прикрыв его для тепла полушубком, Густа прикрутила лампу, откинулась поудобнее, чтобы не ныла затёкшая поясница и, глядя на звёздное небо, которое уже покинула луна, ушедшая за конёк крыши, слушала звуки ночи. Она слышала, как кричит Марта, как взволнованно меряет шагами соседнюю комнату папа, как время от времени что-то командует своим высоким голосом повитуха… И вдруг нервную суету этой бесконечной ночи прорезал новый тоненький звук – заплакал появившийся на свет малыш.

И все остальные ночные звуки затихли. Не кричала Марта, не скрипел половицами папа… Только тоненький голосок новой жизни пробивался из-за закрытой двери. И звучал-бормотал ставший вдруг ласковым голос повитухи.

И под это умиротворяющее бормотание Густа заснула, давая отдых и своему сильному, полному новой жизни телу и измученной думами и тревогами душе.

4

Утром никакой повитухи уже не было.

Зато на подушке рядом с Мартой лежала новорождённая. Девочку туго завернули в свивальники, видно было только маленькое красненькое личико. Малышка спала, набираясь сил после родов.

Марта не сводила глаз с долгожданного, так тяжело ей доставшегося дитя.

Мама с папой тоже ещё спали – ночь выдалась длинной и хлопотной.

Но новый день уже набирал силу, и кто-то должен был его начать. И Густа с Кристапом принялись за хозяйство. Уже была растоплена печь, приготовлен завтрак и накормлена Марта. Обитателей хлева тоже не забыли. Лошадь, всю ночь простоявшую запряжённой в санях, угостили хлебом, густо посыпанным солью. Она с удовольствием ела лакомство, щекоча мягкими губами ладошку мальчика.

Потом проснулись остальные.

День, не вовремя начавшийся, так же и продолжался. Делать ничего не хотелось, да и, как будто, не нужно было. Налюбовавшись спящей малышкой, семья уселась за стол, чтобы выпить кофе и обсудить новости.

Новостей оказалось много.

Повитуха была в курсе всего, что происходило в округе, пока семья сидела взаперти на своём хуторе. И получив в своё распоряжение новые, нетронутые новостями уши, она обрушила сначала на маму, а потом – в дороге – и на папу град всевозможной информации обо всем и обо всех. И теперь мама, папа, Густа, Кристап и вышедшая к столу Марта обсуждали это изобилие новостей, пытаясь отделить важное от второстепенного. После новостей о том, кто, не пережив зимы, умер, а у кого – пополнение в семействе, на первое место вышло известие страшное. Оказалось, уже с начала зимы в округе промышляют бандиты, разоряя маленькие хутора.

С одной стороны, верить этому не хотелось – никогда раньше не водилось в местных лесах этой напасти. Но кто знает… Невероятно сухое, неурожайное лето и последовавшая за ним суровейшая зима… Такие погоды могли разорить не одно хозяйство. И раньше бывало, что появлялись на хуторе бродяги, не имевшие собственного крова над головой. Мама всегда выносила им хлеба. Несколько раз им даже давали на ночь кров в старом сарайчике, где родились когда-то Марта и Густа. Но никогда на родительской памяти не приходили бродяги с враждой. Получив свой кусок, благодарили и уходили, пожелав мира приютившему их дому. Поэтому рассказ о бандитах был встречен с недоверием.

С другой стороны… Папа, отвезя повитуху, купил-таки в городе новые батарейки, и теперь радиоприёмник, возвратившись к жизни, вещал с буфета. И ничего утешительного он не говорил. Война продолжалась, и часть польского населения бежала от германской армии на восток. С другой стороны, оказалось, что уже с ноября идёт ещё одна война – советско-финская. И Советы заняли Западную Украину и Западную Белоруссию, откуда тоже пошла волна беженцев. Кто знает, какие они, эти беженцы, и не пришли ли они уже в эти далёкие леса.

Ответов на эти вопросы ни у кого не было.

По просьбе папы Густа достала из своих книжных запасов карты, и, нависнув над ними, семья пыталась прикинуть, как далеко стоит их хутор от мест, поражённых войной. По картам выглядело, что далеко. Между занятой немцами Польшей и хутором была целая Литва и большая часть Латвии. С востока тоже, казалось бы, идти и идти…

Кристап высказался неожиданно: «А может быть, те, кто беженцы, они отнимают дома у тех, кто встречается по дороге. А те, у кого отняли, тоже вынуждены идти и отнимать еду и кров для себя, тогда им не так далеко идти».

Мысль была неожиданной и спокойствия не принесла. Мама, встав из-за стола, отошла к комоду и старательно принялась что-то там перебирать, пытаясь занять свои мысли чем-то более простым, чем мировая политика. Папа же, напротив, завис над картой, изучая её. Загребя в широкую ладонь горсть щепочек, он расположил их на карте и передвигал взад и вперёд, пытаясь понять, как и куда движутся по Европе беженцы, которых согнала с насиженных мест война. Его руки двигались над картой плавными загребающими движениями, а губы шевелились, словно он что-то считал.

Густе же карта перед глазами нужна не была. Положив ладонь на свой круглый живот, где почему-то снова разбушевался её будущий малыш, она думала о Георге. В отличие от них, запрятанных в курземских лесах, он-то как раз и был в центре той самой войны. И с октября от него не было никаких вестей.

5

Выбившаяся из колеи с появлением малышки, жизнь на хуторе снова наладилась.

Повеселевшая Марта, которую больше не тошнило по утрам, порхала по дому, время от времени давая грудь дочке, едва та принималась кряхтеть и хныкать. Молока, к счастью, хватало, опасался папа зря. К тому же в хлеву стояли три стельных коровы, которым его стараниями хватало запасов сена. И скоро уже должны были появиться на свет телята, а с ними – и молоко, и свежий сыр, и творог.

Мороз отступал, солнышко, теперь хоть пару часов в день дающее тепло, трудилось над сугробами и сулило весну. И хотя ночи пока были морозными, Густа больше не просыпалась от леденящего холода. Теперь её будил ребёнок. Он буянил и брыкался в утробе, снова и снова напоминая о том, что совсем скоро и ему пора будет появиться на свет.

В начале марта одна за другой отелились коровы. Принимали телят мама с Мартой, выскакивавшей из хлева только чтобы покормить малышку. От Густы, предложившей было свою помощь, мама отмахнулась:

– Давай-ка мы без тебя справимся. Тебе сейчас нагибаться трудно, вон какой живот нарастила. Да и незачем, вдруг за компанию решишь раньше времени родить. Присмотри лучше за малышкой, пусть руки привыкнут к дитю.

Спорить с мамой было бесполезно, она, как всегда, была права. И Густа, завернув как следует девочку, вышла с ней во двор подышать.

Несмотря на мороз, уже вовсю угадывалась скорая весна. Небо, всю зиму бывшее серым, теперь напиталось яркой голубизной, с которой светило, стараясь растопить как можно больше сугробов, солнце. Берёзы, простоявшие всю зиму недвижными и заледеневшими, теперь потихоньку оживали. До листвы, конечно, было очень далеко, но ветки, оттаявшие на солнышке, как длинные тонкие руки, махали, подчиняясь дуновению лёгкого ветерка. В хлеву жалобно мычала корова и тоненько мекал уже народившийся теленок, на руках у Густы сладко сопела малышка Марты, а в животе напоминало о себе её будущее дитя. Жизнь громко заявляла о своих правах.

6

Папа повёз на рынок свежий сыр.