Рукопись из тайной комнаты. Книга вторая - Корджева Елена. Страница 17

Ужинали, спасаясь от дождика, в доме, и в окно было видно, как трое незнакомцев с винтовками за плечами, не таясь, идут через двор к дому.

Отложив ложку, отец поспешил навстречу. Тем более что в дверь уже стучал чей-то требовательный кулак.

– Здесь Янис Лиепа живёт? – прозвучал с порога вопрос.

– Здесь. А кто спрашивает? – папа постарался не показать испуга, но голос в конце всё же сорвался.

– Уполномоченный исполнительного комитета спрашивает, товарищ Менцис. Кто в доме ещё проживает?

– Семья, – папа смешался.

Только на прошлой неделе они с Юрисом ездили в город. Своей лошади в хозяйстве не было, и продавать сыр возили с оказией. Оказалось, деньги теперь в ходу не те, что прежде. За сыр платили рублями, а те немногие латы, что хранились в семье, едва ли чего-то стоят. В рублях было не очень понятно, хотя платили за сыр куда больше, чем год назад. Да и не только сыр, но и другие продукты подорожали. Поговаривали, что в Риге и вовсе продукты втридорога, и власти вроде хотят отнять скотину с хуторов и объединить в какие-то общие колхозы. По радио тоже говорили, что на местах назначат уполномоченных для наведения порядка. И вот на тебе, этот самый уполномоченный стоит себе у них на пороге.

Папа посторонился, пропуская грозную троицу в дом.

Двое незнакомцев вошли, заняв собой всю комнату. Третий же входить не стал, а пошёл по двору, заглядывая в хлев и сараи.

Мужчины пахли потом и металлом – от оружия. Маленькая Эмилия, испугавшись, захныкала.

– Кто ещё здесь живёт? Мужчины есть?

– Да вот, я единственный. Плотник Янис Лиепа. – Папа вышел вперёд.

– Плотник, значит. А женщины кто? Батрачки?

– Да какие батрачки, это – Вия Лиепа, моя жена, а это дочки – Марта и Августа. И внучка.

– А внучка от кого, от святого духа? Есть мужья у дочек, или так, в подоле принесли?

Уполномоченный напирал на папу, вдруг растерявшегося и беспомощно поднёсшего к голове руку. Не смешалась мама:

– Ну да, в подоле! Вы в нашем доме, уважаемые. Попрошу вас вести себя, как полагается. Замужем Марта, прошу – Марта Неймане.

– Неймане, значит. А где же сам товарищ Нейманис? Где прячется?

– Не прячется он, – тут уж вмешалась Марта, – он матрос, в Америку уплыл.

– Ах, матрос. Так и запишем. Пиши, товарищ Краузе, – обратился уполномоченный к одному из своих спутников. – А свидетельство о браке есть?

Повертев в руках свидетельство, он протянул его Краузе, который вольготно расположился за столом, сдвинув в сторону тарелки и плошки. Краузе достал из планшета какие-то бумаги и принялся аккуратно вписывать туда данные со свидетельства, обмакивая перо в принесённую с собой чернильницу. Закончив писать, он вернул документ Марте:

– А на девочку бумаги есть? Она у нас в списках не значится.

В доме повисла неловкая пауза.

Густа уже набрала в грудь воздуха, готовясь признаваться, но в этот раз Марта её опередила:

– А мы девочку пока не крестили. Я мужа ждала, вот и не справили бумаги.

– Понятно. Ну, теперь по новым законам крестить и не надо. Власть нынче сама свидетельства выдаёт. Давай, зарегистрируем твою девочку, пока сидим здесь. Давай, товарищ Краузе, пиши: Неймане…

Он замешкался в поисках имени.

– Эмилия, – вмешалась Густа.

Уполномоченный поднял глаза:

– Пиши: Эмилия Неймане, – он диктовал, а взгляд его обшаривал Густу, заставляя её мучительно краснеть. – Так, значит, с Эмилией мы покончили. А вот с Августой придётся разбираться.

Густа не знала, куда деваться от этого масляного взгляда. Уйти было нельзя, и она, опустив голову, сидела, уставясь в стол.

Дверь распахнулась, и в дом вошёл третий мужчина, сбивая с сапог приставшую к ним солому.

– А неплохо живут эти Лиепы. И корова есть с телёнком, и свинья, и куры. Раскулачивать будем?

Про раскулачивание по радио тоже говорили. Вроде бы у зажиточных крестьян отнимали лишний скот, чтобы создать колхозы. Но у них же нет лишнего скота! Одна корова, разве это зажиточность? Густа представила себе, что с их двора гонят скот, и пришла в ужас. Без коровы как прокормить семью? И чем кормить малышку Эмилию? Грудного молока у неё больше нет. Без коровы никак нельзя.

– Подожди, товарищ Трейманис. Мы пока с Августой не разобрались. Вот разберёмся, тогда и решим, будем раскулачивать или нет. Так Августа замужем или нет?

Серые навыкате глаза смотрели на неё в упор из-под спадавшего на лоб засаленного чуба. Семья молчала.

– Нет, не замужем. – Густа сказала это сама, слыша словно издали свой голос и сама удивляясь внезапно наступившему спокойствию. Она знала, что нужно делать – нужно спасать семью. И если для этого нужно лгать, она будет лгать. – Августа Лиепа.

– Так, проверь, товарищ Краузе, что там в твоих бумагах написано.

– Августа Лиепа, 19 лет от роду, девица, – Краузе зачитал по бумажке.

– Девица, значит. – Уполномоченный обвёл взглядом комнату. – Вы, товарищ Трейманис и товарищ Краузе, пока чайку попейте, хозяйка нальёт. А мы с девицей Лиепа отдельно побеседуем. И если разговор удастся, то раскулачивать, пожалуй, не будем.

Не возразил никто. Только Эмилия заплакала в голос, испугавшись большого дядьки, протянувшего руку к маме. Но Марта тут же подхватила девочку на руки и прижала к себе.

Густа огляделась по сторонам. И папа, и мама, и даже Марта смотрели в пол. Под насмешливыми взглядами двух мужчин, шумно устраивающихся за столом, она легко поднялась и, кивнув уполномоченному, распахнула дверь своей комнаты. Она вошла первой и, сбросив с головы платок, уронила его на стол с бумагами, где синим по кремовому было написано про баронессу фон Дистелрой. Уполномоченный их так и не увидел.

Через полчаса троица покинула дом плотника Лиепы, сделав пометку, что неблагонадёжных элементов здесь нет и раскулачивать хутор тоже не надо.

В этот вечер Эмилию Неймане Марта уложила спать в своей комнате.

А больше никто в семье по поводу происшедшего ничего не сказал. Густе и самой говорить не хотелось. Она только убрала со стола бумаги, спрятав их, как и всю свою прошлую жизнь, понадёжнее и подальше в шкаф, который столь предусмотрительно сделал папа.

А через неделю к ним прибежала Инга – простоволосая и заплаканная. Оказалось, что Юриса вместе с братом и его женой и детьми ночью забрал уполномоченный.

– Их всех взяли, я даже проститься не успела! – Инга рыдала в голос и никак не могла успокоиться.

Пока мама с Густой утешали крестную, папа пошёл в город. Вернулся он под вечер и долго сидел у стола, терзая подвернувшуюся под руку тряпку – новости были страшными: забрали не только Юриса. Товарные вагоны шли из Вентспилса на восток, увозя тех, кто по мнению уполномоченных угрожал Советской власти. Вагонов было много. И были те, кого никуда не увезли, а попросту расстреляли на месте. Власть убирала неугодных. Был день 14 июня 1941 года.

Инга осталась в доме, возвращаться было незачем.

Её уложили спать, а мама с Густой долго молча сидели у стола в сумерках белой ночи. Наконец, поднявшись, мама притянула к себе её голову и, прижав, поцеловала в макушку:

– Спасибо, дочка! Если бы не ты, неизвестно, кто бы из нас по ком плакал.

14

А через неделю война пришла в Латвию.

Сначала по радио передали, что Вентспилс и Лиепаю бомбят фашисты. А потом начался хаос. По радио говорили про «истребительные батальоны», куда призывали вступать всех мужчин. А по железной дороге на восток шли тяжело гружёные эшелоны, и земля дрожала под ними. Потом радио сообщило, что немцы захватили Даугавпилс. А потом как-то сразу и вдруг, в одно утро оказалось, что война, которая так долго шла в Европе, пришла в Курземе чуть ли не за несколько дней. Густа не успела даже понять, как и когда это случилось.

Только вот, в середине июня плакали они с крестной Ингой по высланным в Сибирь родным, а вот уже эшелоны не с людьми, а с тяжёлыми грузами проезжают по железной дороге. А с 1 июля радио больше не говорило по-русски, в Ригу вошли немцы.