Дверь, ведущая в ад - Сухов Евгений Евгеньевич. Страница 9

– А в вечер пятого января, когда Андрей не приехал, она тоже поехала на трамвае?

– Наверное, я не видела, – ответила Светлана. – Она как-то быстро собралась, попрощалась и ушла. Похоже, куда-то очень торопилась. А может, просто поскорее хотела попасть домой, чтобы никого не видеть…

– А вы сколько времени работаете в вашей «Берлоге»? – посмотрел я на девушку.

– Полтора года уже.

– Значит, вы знали Санию, что до Ларисы работала на ее месте?

– И да, и нет, – странновато как-то ответила Светлана.

– Что значит: «и да, и нет»? Я не совсем вас понимаю.

– Ну, как вам сказать… – замялась Светлана, – я знала, что она приехала из какого-то захудалого городка в Татарстане, но что она за человек, что собой представляет, совсем не знала. Сания все время молчала и ни с кем из наших девчонок не сошлась. Может, она и не хотела ни с кем сходиться, а может, просто было мало времени, чтобы с кем-то по-настоящему подружиться. Ведь она проработала у нас всего ничего: два месяца с небольшим. А потом наша директриса уволила ее за прогулы…

– Понятно, – раздосадованно произнес я. – А скажите, Светлана, каким была Лариса человеком?

– Она была добрая и отзывчивая. И была хорошей подругой – Светлана посмотрела на меня глазами, полными слез, и сказала: – Можно, я пойду?

– Да, конечно, – ответил я. – Спасибо.

– Ну, ты ас! – с восхищением произнесла Ирина, когда мы втроем топали к машине. – Как здорово сбил с директрисы спесь и заставил плясать ее под свою дудку. Это был настоящий мастер-класс. Мне у тебя еще учиться и учиться…

– Я не против, – посмотрел я на Ирину. – Учись, студент! Точнее, студентка.

– И разговорить собеседника ты можешь, как никто. Я только сегодня, наблюдая за тобой, поняла, что для этого нужно.

– И что же?

– Найти больное место и время от времени давить на него. И еще говорить девяносто процентов правды и десять процентов лжи, распределяя ее равномерно по всему тексту и делая абсолютно незаметной. Мастер, ничего не скажешь.

– Похоже, ты права. Наверное, так все и есть. Я бы не против говорить сто процентов правды, но это, увы, часто не катит… А ты молодец, – посмотрел я Ирине прямо в глаза.

– Я знаю, – на полном серьезе ответила она.

После чего мы сели в машину к Степанычу и поехали…

Маньяков, орудующих на территории Измайловского парка, было не один и не два.

Первый появился на территории бывшей усадьбы боярина Никиты Романовича Захарьина-Юрьева в то время, когда это была уже загородная резиденция правнука Никиты Романовича, второго царя из династии Романовых Алексея Михайловича Тишайшего. По свидетельству государева подьячего Семена Бахтина, жил при царской резиденции помощник садовника Тутового сада Зиновий Кривоуд. И воспылал он любовными чувствами к дочери садовника по имени Капитолина. Девица ухаживаниям Зиновия Кривоуда противилась не шибко, и однажды, поощренный ее улыбкой на его жаркие речи, он, не в силах совладать с охватившей его любовной страстью, бросился ее обнимать и осыпать горячими поцелуями. Непристойную картину увидел отец Капитолины и пожаловался на своего помощника царскому окольничему Гавриле Сукину, занимавшему видный пост в Приказе тайных дел, а иными словами, сыскной полиции. Недолго думая, Гаврила Семенович Сукин приказал выпороть Зиновия Кривоуда, что и было исполнено в лето 1772?е, а от Рождества Христова – в августе 1664 года. Выпороли помощника садовника Кривоуда столь крепко, что в его голове произошел некий психический сдвиг. Поначалу он просто отлеживался, постанывая, и нарушений как будто бы никаких не отмечалось, но люди, близко его знавшие, говорили, что в мозгу у него с тех самых пор что-то переклинило. Хотя внешне он выглядел вполне благопристойным малым. Его порча проявлялась всегда неожиданно, как для самого Зиновия, так и для окружавших его людей.

Впервые это произошло в конце сентября того же 1664 года. Согласно записям подьячего Семена Бахтина, ведшего дознание по делу Зиновия Кривоуда вместе с сыскных дел мастером Афанасием Мертваго, означенный Кривоуд, «вымазавши лик свой дегтем и золою до неузнавания, затаивался в придорожном секрете [2] до тех пор, покуда на дороге не показывалась колымага, рыдван или какая иная повозка, везшая баб или девиц. Тогда Кривоуд покидал тайное укрытие, расстегивал свое платье, под которым было нагое тело, и, выкрикивая поносные и непотребные слова, обращенные к девицам или бабам, сотворял дланями и иными телесными членами разные действа вельми гнусного свойства».

Подобного рода действия продолжились в октябре и в начале ноября. Изловить похабника и уличить его в свершении порочных проступков, выяснив, что это за личность, не представлялось возможным. Кривоуд, несмотря на душевное расстройство, был хитер, изобретателен и неуловим. К тому же с наступлением холодов и выпадением снега подобного рода эксцессы прекратились. Но это отнюдь не означало, что Зиновий Кривоуд угомонился, или излечился, или засевшие в него бесы выскочили вон. Как только наступила весна, случались обострения его душевного нездоровья, и маньяк-извращенец снова принимался за свои дела.

В середине марта он, выскочив на липовую аллею с вымазанным сажею лицом в чем мать родила, напугал до обморока совершающую прогулку дворянскую дочь – девицу Аглаю Стрешневу, а ее мамку Феодосию Кравцову повалил на землю и стал имитировать половое сношение с нею. Прибежавший на ее крики полковник Яков Челобанов выстрелил в Кривоуда из кавалерийской пистоли, однако промахнулся. А маньяк-злоумышленник с диким гиканьем и улюлюканьем скрылся в лесу.

Этот случай дошел до ушей Тишайшего государя Алексея Михайловича, который, помолившись в домовой церкви, повелел изловить опасного безумца в наискорейшем времени и поместить его на излечение отдельно от прочих людей.

Но все старания стражи оказывались тщетными – маньяк оставался неуловимым. Всякий раз он появлялся в самых неожиданных местах: делал свои гнусные дела, доводя своими мерзкими кунштюками девиц и баб до обмороков, и с сатанинским хохотом, сопровождаемым непотребными телесными движениями и ором поносных слов, скрывался в лесу. В апреле Зиновий Кривоуд из тайника выпрыгнул на тропинку, ведущую к речке Серебрянке, по которой вышагивала княжна Ольга Одоевская, и так напугал ее своей обмазанной золой рожею, что до самой своей кончины при виде незнакомых мужчин она начинала дрожать и заикаться.

Наконец этим маньяком занялся известный мастер сыскного дела московский столбовой дворянин Афанасий Мертваго, состоящий на службе в Приказе тайных сыскных дел. Мертваго опросил всех, кто являлся свидетелем или был жертвою нападений безумца, изучив таким образом все его повадки и преступный маниакальный почерк. Изловить его Мертваго решил с использованием приманки, или, как он сам говорил, «живца». В качестве оного сыскарь привлек известную московскую блудницу Манефу Архипову – поймав ее на татьбе (воровстве денег у спящего клиента), он пообещал за помощь «отпустить на все четыре стороны». Манефа была бабой не робкого десятка, в острог, а тем более в монастырскую крепость садиться не желала и весьма охотно согласилась на предложение знаменитого сыщика. Несколько дней она в одиночестве прогуливалась по лесным аллеям имения государя Алексея Михайловича, однако гадский маньяк никоим образом не давал о себе знать.

Наконец в середине мая, когда терпение у Афанасия Мертваго начало иссякать, маньяк объявился. Во время очередной прогулки московской распутницы он выскочил из «секрета» на тропинку вдоль бережка речки Серебрянки, по которому медленно ступала в дворянском платье Манефа. Встав в двух шагах от блудницы, скинул с себя рубаху и, оставшись нагим, стал дико выплясывать, совершая похабные телодвижения и подкрепляя их непотребными словами. Манефа, вначале испугавшись и вскрикнув, затем стала не без любопытства наблюдать за маньяком, сосредоточив свое внимание на его мужском естестве. Позже, рассказывая товаркам о своем приключении, она скажет, что такой огромной уды, как у этого Зиновия Кривоуда, она раньше не только не видывала, но и не предполагала, что таковая вообще может быть. «Во какая была», – разводила Манефа руками так, как это делают рыбаки, показывая размер выловленной ими щуки. Товарки гоготали и нимало не верили ей… [3]