Великосветский свидетель - Ракитин Алексей Иванович. Страница 4

— Да, конечно, я знаю, знаю… Не корите меня, я сам себя корю! Видите ли, Николай Прознанский болел, лечился, принимал лекарства, — доктор вдруг заговорил голосом тихим и невнятным, — возможны ошибки в дозировках, в работе провизора…

У Шумилова возникло странное ощущение, будто сидящий напротив человек очень боится какого-то вопроса. Вот только Шумилов вопроса этого не знал, а потому приходилось гадать.

— А почему тело покойного вскрывалось в Медико-хирургической академии? — наобум спросил Шумилов.

— Он из военной семьи. Отец молодого человека — полковник, ему было довольно просто организовать все без задержек.

Ничего настораживающего в ответе не было. В конце концов, большая часть мужской половины высшего света Российской Империи служила в армии.

— Хорошо, Николай Ильич, — заканчивая разговор, проговорил Шумилов, — напишите обо всем этом подробно, а потом можете быть свободны. Постарайтесь припомнить приметы извозчика, а также номер его жетона. Вы его сами поймали?

— Нет, швейцар академии по моей просьбе его ловил.

— Прекрасно, еще один свидетель. Напишите обо всем. На отдельном листе перечислите органы, переданные вами для химического исследования в университет. Через пару дней мы вас вызовем, если все будет в порядке, вернем пропажу.

Когда в прокуратуре появился Шидловский, Алексей Иванович перечитывал показания доктора. Все оказалось просто и понятно. Оснований не доверять Николаевскому не было. Шумилов не был идеалистом и давно уже смотрел на мир без иллюзий, но сейчас он был готов дать руку на отсечение, что доктор рассказал чистую правду.

Шидловский выслушал доклад подчиненного, мельком взглянул на странички, исписанные бегающим докторским почерком и, барственно прикрыв глаза, распорядился:

— Поезжай-ка ты, Алексей Иваныч, в этот самый университет, да порасспроси людей, что за птица этот доктор. Заодно, может, и результат экспертизы заберешь.

— Боюсь, мне его никто не даст. На каком основании, Вадим Данилович? Дела-то нет! — сдержанно заметил Шумилов. Он старался не пререкаться с деспотичным начальником, но не всегда мог соблюсти это правило. Иногда у помощника прокурора полет слова заметно опережал полет мысли; в такие минуты его словоблудие следовало останавливать в самом начале.

— Ты просто скажешь там… — Шидловский запнулся, задумался и, сообразив, что оснований для изъятия текста химического исследования действительно не существует, заговорил о другом. — Чем черт не шутит, может статься, парнишка помер неспроста.

Шумилову не надо было повторять дважды. Нетерпеливое ожидание скорой развязки событий явилось для него дополнительным стимулом, и он летел как на крыльях. На Дворцовом мосту его обдала фонтаном грязных брызг роскошная коляска на рессорном ходу, но это показалось мелочью и совсем не испортило настроения.

Он не замечал ни низкого серого неба, ни пронзительного ветра с Невы, ни угрюмого дворника у дверей длинного университетского корпуса. Алексей не заканчивал Петербургского университета, бывал здесь всего пару раз, по делам службы и весьма недолго. Ему потребовалась четверть часа, чтобы отыскать профессора Оскара Штейфера, которому Николаевский передавал для исследования внутренние органы умершего юноши.

— Николаевский? Николай Ильич? Конечно, знаю. Мой коллега уже в течение… — седовласый профессор Штейфер задумался, — без малого пятнадцати лет. Это мой бывший ученик, подавал надежды, доложу я вам. После окончания курса работал здесь же, в университете, на кафедре легочных болезней. Но потом занялся собственной практикой. Хороший доктор и безукоризненной честности человек. Против совести не пойдет. Знаете, у нас как говорят: хороший доктор тот, при одном появлении которого больному становится лучше. Так вот, Николай Ильич как раз таков. Конечно, останься он на кафедре, мог бы принести пользу науке, но, с другой стороны, у нас ведь состояния не сделаешь.

— Третьего дня вы получали от него внутренние органы для химического исследования? — спросил Шумилов и, увидев кивок профессора, продолжил. — Посмотрите — это действительно те человеческие органы, которые передал Николаевский?

Штейфер приблизил лицо к листу бумаги, протянутому Шумиловым и, близоруко щурясь, вгляделся:

— Да, это те самые органы. Но в факте подобной передачи нет нарушений…

— Оскар Карлович, вас никто ни в чем не обвиняет. Как и Николаевского. Окружная прокуратура просто проверяет сведения.

— Что ж, будем считать, что вы меня успокоили.

— Где эти органы находятся сейчас? — уточнил Шумилов.

— Я их передал на кафедру судебной медицины. Там прекрасная химико-токсикологическая лаборатория. Я ведь не сам буду проводить исследования, мое дело — организовать.

— Как бы мне поговорить с лицом, ответственным за лабораторный анализ?

— Очень просто. Я вас отведу.

По гулким коридорам университетского здания профессор провел Шумилова на кафедру судебной медицины и в дверях лаборатории любезно пропустил гостя из прокуратуры вперед. Толкнув тяжелую дверь, Шумилов оказался в просторном кабинете, стены которого были увешаны таблицами и цветными плакатами, показывающими в разрезе части человеческого тела; два длинных стола были плотно заставлены разнообразным химическим оборудованием, а вдоль стен тянулись шкафы с опечатанными дверцами. На большом круглом столе у самой двери примостился пузатый медный самовар, подле которого хлопотал молодой человек в поддевке. Краник самовара не хотел ему поддаваться, и молодой человек, отдернув обожженные пальцы, крикнул Шумилову повелительно:

— Слышь-ка, братец, подержи самовар, да только возьми тряпицу, а то руки обожжешь!

Он, видимо, признал в вошедшем своего брата-студента.

Через секунду в лабораторию вошел профессор Штейфер:

— Павла Николаевича позови! Скажи, что я к нему гостя из окружной прокуратуры привел…

Молодой человек в поддевке только теперь, видимо, заметил под распахнутым пальто Шумилова форменный мундир чиновника министерства юстиции. Он аж присел на месте и, пробормотав: «Сей момент отыщем…», выскочил за дверь.

Меньше чем через минуту в лаборатории появился ее заведующий. Из записки Николаевского его имя и фамилия были Шумилову известны. Павел Николаевич Загоруйко оказался маленьким плешивым мужичонкой, меньше всего похожим на талантливого представителя академической науки, каковым признавался всеми. Представившись и присев к столу с самоваром, за которым расположились Штейфер и Шумилов, Загоруйко неожиданно спросил:

— А вы, что же, уже возбудили дело?

Алексей не понял вопроса, но ответил в тон:

— А что, уже пора?

— Полагаю, да. Николай Прознанский скончался от передозировки морфия. Слава Богу, морфий мы умеем надежно определять. В содержимом желудка, а также в крови обнаружено смертельное содержание морфия. Покойный должен был принять его не менее двух десятых грамма, что соответствует трем аптечным гранам. Конечно, морфий входит в состав некоторых лекарств, но такое количество невозможно получить ни с одним лечебным препаратом. Ну, разве что одномоментно выпить ведро сонных капель, — Загоруйко усмехнулся, — что невозможно по определению… Так что смерть молодого человека наступила от отравления.

Профессор Штейфер залепетал растерянно: «Ай-яй-яй, боже ж мой, какая некрасивая история и мы здесь…». Он запнулся на полуслове, но мысль была очевидна: из-за Николаевского он мог быть втянут в уголовное расследование.

— Мне понадобится заключение, — сказал Шумилов заведующему лабораторией.

— Разумеется.

— Я бы хотел кое-что уточнить, — Шумилов задумался на секунду, формулируя мысль, — вы уверены в прижизненном попадании морфия в организм? Другими словами, вы не допускаете, что раствор морфия был влит в емкости с органами после аутопсии?

— С какой целью? — в свою очередь спросил Загоруйко.

— Ответьте, пожалуйста, на вопрос.

— Понимаю, куда вы клоните, — Загоруйко на минуту задумался. — Вы что же, сомневаетесь в честности Николаевского?