Комендантский час (сборник) - Хруцкий Эдуард Анатольевич. Страница 45

— Непонятно, — в голосе ее Игорь уловил нотки раздражения, — совсем непонятно, такая серьезная организация и такие… мальчишеские шутки. Как понимать прикажете?

— Действительно, нехорошо получилось, — сознался Игорь, — но, я думаю, Валентина Сергеевна, вы меня поймете. Нам очень нужно знать, где Шантрель.

Говоря столь откровенно, Игорь очень рисковал: если Попова действительно связана с Шантрелем, то она немедленно поняла бы, что в угрозыске ничего не знают, и попыталась бы еще больше запутать следы. Но почему-то Игорь поверил ей. Поверил этой комнате, обставленной просто, но со вкусом, поверил веселым натюрмортам на стенах, а главное — большой фотографии на стене. С портрета смотрел мужчина в форме лейтенанта, серьезно сдвинув густые брови, словно взглядом этим полностью отрицал, что в его доме может произойти что-то нечестное, противозаконное.

— Я видела Шантреля неделю назад, ну дней пять. Я точно не помню. — Хозяйка удобнее устроилась на диване. — Он у меня вызывал странное чувство…

— Какое?

— Брезгливости, что ли, и жалости одновременно. Он был какой-то неестественный. Мне говорили, что у него горе, семья пропала без вести, а я этому не верила. У него глаза масленые, всегда противные очень. Я к нему как-то подошла и спрашиваю: вы, мол, в Минском комбинате не знали мою подругу художницу Стаею Шкляревскую? Он говорит: конечно знал. Я начала с ним о Минске говорить, я там работала, а он ни одной улицы не знает. Потом все за виски хватался: мол, извините, контузия, помню плохо.

— Это очень интересно, то, что вы о Минске рассказываете. — Игорь весь подался вперед. — Ну а еще что-нибудь?

— Он действительно оказался сволочью?

— Вроде бы. Кончим следствие, точно скажу.

— Так вы скажите, в чем его подозревают, или это нельзя говорить?

— Вам, я думаю, можно. Подозреваем в грязных махинациях с ценностями и продовольствием.

— Это очень похоже. Очень. Он мне несколько раз продукты предлагал. Говорил, что ему, мол, их родственники привозят. А один раз в компанию звал. В апреле. Пойдемте, говорит, Пасху праздновать.

— А куда звал, адрес, может быть, помните?

— Говорил, что к друзьям, где-то в районе станции метро «Кировская».

— Да, не слишком точный адрес.

— Знала бы — спросила.

— Я понимаю.

— А вы, кстати, товарища вашего позовите, что ему в коридоре-то сидеть. Я чай сейчас поставлю.

— В другой раз, Валентина Сергеевна. Как-нибудь потом, обязательно. — Игорь встал, надел фуражку. — Ну, извините нас за беспокойство: как говорится, служба.

— Жаль, что не могла толком помочь вам.

— Нет, вы нам с Минском оказали услугу.

— Тогда очень рада.

На улице Белов спросил Игоря:

— Ну как?

— Глухо. Правда, кое-что интересно. Вот, например: Шантрель приехал из Минска, жил там, работал, ценности из Ювелирторга привез, а города не знает. Как ты думаешь, что это означает? Вот и я не знаю.

Они шли по Тверскому бульвару, который, кажется, был таким же, как и до войны. Это было удивительно. Так же на лавочках сидели старики с газетами, старушки что-то вязали, дети играли в траве.

— Я из университета домой по этому бульвару каждый день ходил, — внезапно прервал молчание Белов. — Здесь было все так же, как сейчас. Будто войны и в помине нет.

— К сожалению, есть. — Игорь посмотрел по сторонам. — Вон она, видишь?

Между деревьями, словно глубокий шрам, изгибалась траншея-щель, слегка прикрытая дерном. Чуть подальше была вторая. Да, война добралась и сюда, до этих мирных уголков, до этой тишины, запаха липы, яркой майской листвы.

Когда-то давно он читал о том, что человеческая жизнь похожа на полосатый матрас: узкие полосы — удачи, широкие — неприятности. Прочтя эти строки, а был тогда Данилов совсем молодым, шестнадцатилетним реалистом, он наглядно представил мир, расчерченный по этому принципу. Потом, естественно, забыл о прочитанном, но, работая в уголовном розыске, все чаще приходил к выводу, что не так уж не прав оказался тот самый литератор, написавший в журнале «Нива» за 1912 год уголовный роман «Золотая паутина».

Вот и теперь подтверждалось это парадоксальное сравнение. Начав дело Ивановского, они ступили на узкую полосу удачи, совсем узкую. А за ней начиналось широкое пространство безуспешных поисков. Если первые два дня принесли его группе относительный успех, то вот уже почти месяц Данилов и его люди не сдвинулись ни на шаг.

Вспоминая всю цепь удачных совпадений, Иван Александрович еще раз приходил к выводу: чем сложнее дело, тем легче идет оно поначалу. 7 мая, что уж тут греха таить, он втайне надеялся раскрыть убийство не позже чем через неделю. И предпосылки для этого были. Во-первых, показания Нестеровой о шофере-наводчике — только было собрались искать его, а он сам в милицию пришел. Потом уже Данилов проверил его показания, все совпадало. Червяков оказался человеком честным, трусливым немного, но честным. Во-вторых, показания самого Червякова, с помощью которых его ребята сразу вышли на Шантреля. И здесь, казалось, все идет как нельзя лучше: имитация кражи на комбинате, квартирная хозяйка — бывшая спекулянтка золотом. В-третьих, арестованные Муштаковым спекулянты опознали в одном из убитых человека, который приходил вместе с Володей Гомельским к ним с «обыском». Столько удачных совпадений — и сразу пустота. Дальше начиналась та самая широкая полоса неудач. За месяц дело не продвинулось ни на шаг.

— Что-то вы долго топчетесь на месте, орденоносная бригада, — сказал на очередном совещании начальник. — У меня это дело вот где. — Он похлопал себя ладонью по шее. — Вы, между прочим, по городу бегаете, воздухом дышите, а я перед начальством отдуваюсь. Молчишь, Иван Александрович?

А что Данилов мог ответить? Ничего, совсем ничего.

После совещания начальник попросил его остаться, сел на диван, расстегнул воротник гимнастерки.

— Ну давай вместе помозгуем над этим ребусом. Что же у нас есть?

— Немного.

— Это как смотреть. Есть Шантрель, есть приметы всех четверых, правда, двоих уже можем списать. Какие размеры обмундирования похищены?

Данилов сказал.

— Значит, остались двое: один ростом примерно сто семьдесят пять, а второй — сто шестьдесят пять. Так? Теперь, что дал ГУМ?

— Отпечатки принадлежат убитому, некоему Музыке Станиславу Казимировичу, проходившему по делу о вооруженном нападении на инкассатора в Брестской области. Он к нам в картотеку попал после воссоединения западных областей. До этого, как указано в справке, промышлял контрабандой.

— Подарочек. Непонятно только, почему он там не остался. При немцах ему бы хорошая должность нашлась. Ты обрати внимание. Попова из промкомбината тоже говорит о Минске, и груз Шантрель оттуда доставил, а города не знает.

— Да я уж думал об этом.

— Ну и чего надумал?

— Решил: пусть и Королев голову поломает.

— Передал ему данные?

— Официальное письмо послал. Я к тому, что и Широков с Минском был связан.

— То-то и оно. Папиросы есть?

— Нет, кончились.

— Подожди, я у Осетрова возьму, у него в столе всегда лежат.

Начальник вышел и через минуту вернулся с черной пачкой, на которой золотыми буквами было написано: «Герцеговина Флор».

— Смотри, чем разжился, — засмеялся он.

— Где он их берет? — завистливо поинтересовался Данилов. Он взял одну папиросу, понюхал ароматный табак.

— Тайна. Личная тайна Осетрова. Сам пытался узнать — не говорит. Но вернемся к нашим баранам. — Начальник глубоко затянулся, с силой выпустил струю дыма.

— Есть еще Гомельский.

— Между прочим, большая сволочь. Гастролер. Что о нем известно?

— Глухо. Как в воду канул. Его группа Муштакова ищет, весь город перевернули — пока ничего.

— Ладно. Теперь Спиридонова, старушка божий одуванчик. Как с ней, наблюдение за ее квартирой ведется?