Зомбированный город - Самаров Сергей Васильевич. Страница 19

Третья часть работы состояла в том, что запись тех же гипнотических сеансов была переложена в электромагнитные колебания и транслировалась с помощью все той же «рамки». Здесь результат был стопроцентным. Все участники эксперимента впадали в транс, и возбуждались у них именно «заказанные» участки коры головного мозга, что констатировалось энцефалографом.

При этом работа с крысами составляла основную часть эксперимента. Эта работа была более сложной. Но конечная цель того стоила. Профессор Страхов хотел научить крыс выполнять сложные команды, полученные посредством «рамки». Четкие, ясные и простые команды, основанные на использовании безусловных приобретенных рефлексов, таких как кормление и страх от удара электрическим током, крысы выполняли, но Игорь Илларионович хотел заставить крыс идти, скажем, туда, куда он им приказывал. Для этого в лаборатории был построен специальный лабиринт величиной с двухэтажный кабинет. Правда, пока удалось только добиться управляемости в самых простых командах — «вперед», «вправо», «влево». Естественно, команды подавались не голосом, а электромагнитными колебаниями. То есть осуществлялась подача команд, которые используются при визуальном наблюдении за объектом. В итоге же профессор Страхов рассчитывал научить искать и находить выход из лабиринта сначала крыс, а потом и людей. Это значило бы, что людьми в случае необходимости можно было бы управлять. Причем такое управление будет возможно осуществлять и с самолета, и со спутника. Главное, правильно направить транслирующий локатор. И тогда ни одна армия в мире не сможет противостоять подобному оружию. Что сможет сделать правительство, если танкисты пнут трак своего танка и отправятся домой, летчики плюнут на крыло своего самолета и вспомнят, что утром жена посылала в булочную, значит, надо сейчас туда отправляться, а артиллеристы забьют стволы своих реактивных установок просмоленной паклей, подожгут их и попытаются сами спастись бегством. Проще других будет простым пехотинцам, — от них потребуется просто бросить автомат, выпрыгнуть из окопа и нестроевым шагом отправиться туда, где их ждут девушки, жены и дети. И тогда война окончится…

За документами, регистрирующими половину намеченных экспериментов, и застали профессора Страхова офицеры спецназа ГРУ и примкнувшие к ним заместитель генерального директора по научной работе Лукин и профессор Торсисян. Работая с материалами, Игорь Илларионович совершенно забыл о той неприятной стороне своей обязательной деятельности, к которой его привлек Лукин. И потому не мог сдержать вздоха сожаления, когда такая большая толпа людей вошла в его кабинет без стука, потому что первым не шел, а привычно несся ураганно Арсен Эмильевич.

— Ну, что там с техникой?

— Ерунда, — махнул рукой Торсисян. — В двух местах контакты оторвались, в одном месте силовой кабель был поврежден. И еще один конденсатор пришлось сменить. Лаборанты мои все сделали. Можно пробовать, но не сразу. Столовая открыта. Время уже обеденное.

— А вот на это у меня времени как раз и нет, — уперся Страхов. — Ты можешь идти обедать, но твои сотрудники, насколько я помню, как и мои, обедают в две смены. Значит, лаборатория не закрыта, и мы можем приступить.

— Что я вам говорил? Я же знаю наше научное светило… За счет своего здоровья работает… Вот потому и светит… И вас не отпустит. Готовьтесь к голоду…

— Мы народ неприхотливый, — легко согласился с такой постановкой вопроса капитан спецназа. — Мы сами так работаем.

— И отлично, — встал из-за стола Игорь Илларионович и убрал в сейф документы. — Тогда двинем сразу, чтобы не тратить время на болтовню с Арсеном Эмильевичем. Не знаю, как других, но меня это утомляет…

Игорь Илларионович лучше других знал, что ограждение творческого ума от всего постороннего очень существенно влияет на сам процесс творчества, на поток рабочих мыслей, который, если его прервать, с трудом восстанавливается. И вопрос этот не только сиюминутный, то есть не касается персонально какого-то отдельно взятого момента. Вот начались у него разные неприятности, и он, сидя за столом над результатами уже проведенных экспериментов, с трудом сосредотачивается. Привычка мыслей «гулять по свету» свойственна каждому человеку. И эти «гуляющие» мысли выбивают из колеи, приходят в самую напряженную минуту, сбивая с мыслей нужных. И чем успешнее человек останавливает и отсекает поток посторонних мыслей, тем чище у него голова и яснее собственная, рабочая мысль, тем большего результата он может достигнуть в процессе своей работы. В принципе, именно этим отличается человек, умеющий чего-то добиться в жизни, от того, кто вечно только подает надежды, даже если имеет талант. Это, кстати, относится не только к творчеству. Если спортсмен не сумеет сосредоточиться на том, что ему предстоит показать, он ничего показать не сможет, даже если умеет. Даже каменщик, если будет думать о каких-то передрягах в семье или о том, с кем ему сегодня после работы выпить, будет класть кирпичи наискосок и не сложит ровную стену. И уж тем более монах, думая о женщинах из борделя, никогда не сможет молиться, а будет только читать молитвы. А это большая разница.

Профессор Торсисян только фыркнул, как чихающая собака, не принимая всерьез возражения против своей безапелляционности. Он от природы не умел воспринимать себя таким, каким показывал другим людям, и не хотел признавать, что в этом его большая беда. Арсена Эмильевича очень устраивал тот Торсисян, который существовал, и он ничего менять в себе и не желал, и не мог в силу своего характера и своей самодовольности, принимая это за самодостаточность, которой у него, конечно, не было, иначе не возникало бы потребности постоянно бегать вихрем по чужим лабораториям.

— Кто как хочет, а я в столовую. На желудке время беречь — себе дороже…

Чтобы совсем уж не обижать Торсисяна, к нему присоединился подполковник спецназа. Остальные же пошли вместе с профессором Страховым в другое крыло корпуса. Офицеры показывали Игорю Илларионовичу, куда идти. Генератор уже перевезли из мастерской в отдельный кабинет, где был установлен обучающий стенд. Но сейчас стенд им был не нужен, потому что обучать взялся Игорь Илларионович. Когда профессор собрался показать очередность соединения еще без подключения самого генератора к источнику питания, у него в кармане зазвонил мобильник. Поморщившись, Страхов достал телефон, не понимая, кто ему может так не вовремя звонить, если заместитель генерального директора по научной работе находился рядом. Разве что начальник первого отдела. Но звонила дочь.

— Да, Алина, слушаю. Если можно, покороче, я работаю с людьми, — строго сказал Страхов, зная, что дочь, как и ее мать когда-то, трепетно относится к работе отца и старается его не беспокоить без надобности.

— Папа… Папа… — Алина плакала. — Я сейчас Борису в редакцию звонила. Мне сказали…

— Что случилось?

— Когда Борис вышел из дверей и стал открывать ключами машину, его расстреляли из автомата из проезжающей мимо машины. Убили… «Скорая помощь» приехала, а он уже был мертв…

— Я понял, Алина.

— Что это делается? С чем мы связались? Игоря Владимировича убили… Бориса убили… Я за тебя боюсь, папа…

— За меня не переживай. Все под богом ходим, но… — Он не нашел слов, чтобы объяснить дочери, что сам по себе вместе со своими мыслями и со своими исследованиями является сокровищем, которое никто не захочет убивать, а могут только выкрасть, как желают, видимо, пока выкрасть только его мысли. И пропажа жесткого диска с домашнего компьютера — тоже происшествие из того же разряда. Но сказать и объяснить все это дочери сложно. — Ты закройся дома и никому не открывай. Как только освобожусь, я сразу приеду. Может быть, чуть раньше обычного. Никому не открывай. И на звонки, кроме моих, никому не отвечай.

— Почему? Это же только телефон. Мне должны позвонить…

— Ни с кем, кроме меня, не разговаривай. Я потом тебе подробно объясню, что к чему. Если в двух словах… Существуют технологии подключения к разговору и накладывания на чужую речь категоричного приказа, вплоть до приказа к самоубийству. При таких приказах даже чувство самосохранения человека не спасает. Ни с кем не разговаривай…