Убить, чтобы воскреснуть - Арсеньева Елена. Страница 14
Еще совсем недавно эти тапки воинственно шлепали по ступенькам. Боже мой, как быстро, нет, как мгновенно жизнь сменяется смертью! Вот только что тетя Галя ходила поливать цветы к соседке, бранилась с племянницей, болтала по телефону о каком-то резаке…
И вдруг ее словно бы раскаленным острием пронзило. Догадка вспыхнула так внезапно и отчетливо, что Альбина перестала дышать.
Перстень, врезавшийся в отекший, оплывший палец… резак для тонкой работы… яростная агрессивность тети Гали, эти ключи в кармане… уехавшая соседка!
— Я знаю, знаю, — давился словами Наиль. — Она здесь, на пятом этаже! Соседка уехала, просила цветы поливать, да? И вот ключи! Там, там она, больше негде!
— А вот это надо выяснить, — с расстановкой произнес Вольт.
Неторопливо поднявшись с кресла, он вытащил из кармана тети Гали связку ключей.
— Пойду посмотрю.
Жестом остановил Наиля:
— Я сам. Не волнуйся, мы найдем общий язык с этой… тварью.
Опустил руку в карман, вытащил пистолет, но тут же спрятал.
— Ой, как девица наша напугалась, а? Ничего, поживи пока. Вот я вернусь… Кстати, какая квартира у той соседки? Не слышу!
Угрожающе пригнулся к Альбине и довольно хохотнул, когда она прохрипела:
— Двадцатая!
— А ты за мной запри дверь, — велел Наилю. — Запри, запри, а то, неровен час, принесет какую-нибудь соседку… за луком или за солью. Стукну по-нашему — откроешь. Если найду, чего ищу, то задержусь, наверное, так что время у тебя есть.
— Можно, да? — обрадовался Наиль.
— А чего ж? Зря ты, что ли, целый день на морозе проторчал? Побалуйся, только без шума. И чтоб к моему возвращению…
— Понял, — кивнул Наиль, выходя вслед за Вольтом в коридор. — Я быстро. Но и ты там особо не задерживайся.
Послышалось щелканье замка, досадливое ворчание Вольта:
— Черт, наворочали тут…
— Сейчас, дай-ка я, — бормотнул Наиль. — Вот, готово!
Альбина приподнялась на локтях. Все плыло перед глазами, в ушах звенело. И вдруг почему-то вспомнилось, как она сказала — там, еще в машине, — Наилю: «Подумаешь, что такого, я каждый вечер одна хожу — и ничего!» А он многозначительно ответил: «Больше не будете!» Ох, что только ни услышалось ей в этих словах, а на самом-то деле в них таились лишь издевка и угроза: не будешь ходить здесь, потому что я убью тебя сегодня же вечером!
Она затравленно огляделась. Телефонная розетка оторвана — и не заметила, когда они сделали это.
Что-нибудь тяжелое… ударить Наиля, когда вернется. Убить!
Господи, да она ничего не сможет поднять, такая слабость овладела телом. Руки подгибаются…
Вдруг прохладное дуновение коснулось лица.
Окно!
С внезапно вернувшейся силой Альбина вскочила, одним прыжком пересекла комнату. Узкая створка и для кошки тесна, а широкая заделана на зиму!
Вцепилась в шпингалеты, ломая ногти, потом рванула ручку.
Затрещала бумага, которой было заклеено окно, полетели пыльные клочья ваты. Порыв ветра ударил в лицо так, что Альбина задохнулась.
В коридоре грохнула дверь. Сквозняк! Они догадаются!
Не раздумывая, вскарабкалась на подоконник и, согнувшись, шагнула вниз, ничего не различая в морозной стеклянной мгле.
Чудилось, она летит вниз целый век — неуклюжим комом, кричащим от ужаса. Нет — кричало нутро, а рот был забит ветром. Но этот студеный клуб вылетел как пробка вместе с воплем, когда она с силой ухнула на что-то ледяное, как бы сырое, сильно прогнувшееся под тяжестью тела и при этом слегка спружинившее. Альбина проползла по чему-то скользкому, блескуче-синему.
Боже! Да ведь это тент трейлера, который вечно торчит под окнами! Мужика, которому принадлежит этот трейлер, ненавидел весь дом, потому что он начинал прогревать мотор с пяти утра, еще раньше самых ранних собачников нарушая сладкий предутренний сон. Но если бы не этот трейлер, Альбина угодила бы прямиком на занесенные снегом кусты… как на копья!
Руки и ноги разъезжались, но она все-таки смогла сообразить, где будет лучше спуститься с благословенного тента, и сползла наконец на землю.
Глянула вверх — и странно-далеким показалось полураспахнутое, ярко освещенное окно на четвертом этаже. Однако в следующую минуту оно сделалось опасно-близким, потому что в нем обрисовался темный, широкоплечий силуэт. Мужчина пригнулся, всматриваясь вниз, и Альбине почудилось, будто он глядит ей прямо в глаза.
Рванулась мимо подъездов, среди машин, загромоздивших дорожку, прямо к шоссе. Замороженная, ярко освещенная коробочка наплывала из тьмы. Остановилась рядом с Альбиной, громыхнула дверями, впустила в задымленное, провонявшее бензиновым перегаром нутро.
— Не забывайте компостировать талоны. Проездные предъявляйте пассажирам. На линии контроль. Следующая остановка — магазин «Океан».
Альбина прилипла к заднему стеклу. Нет, никто не бежит сзади по дороге, не сверкает огнями зловеще-белый «Форд».
Она сбежала, сбежала от них!
Огляделась, лихорадочно сбивая ладонями слезы. На передних сиденьях дремлет несколько человек. Автобус, можно сказать, пуст, и никто не обратил внимания на перепуганную пассажирку в сползающих джинсах (при падении отлетела на поясе пуговица и лопнула «молния»), в свитерке с оборванным рукавом и в одних только носках.
Как это сказал Вольт про исчезнувшую раненую? Не могла же, дескать, она босиком, в одной рубахе сбежать по морозу? Ого! Если ей грозило то же, что Альбине, могла и босиком, и по снегу, и по льду, еще как могла!
Озноб ударил внезапно, как враг, и пробрал до самых костей. Альбина скорчилась на сиденье, поджав колени к подбородку.
Ничего. Это ничего, ничего. Только две остановки. Она выдержит, она не замерзнет.
Через две остановки — отделение милиции. И все наконец закончится!
«Ганнибал — «арап Петра Великого», негр по крови, прадед (по матери) поэта Пушкина. В биографии Ганнибала до сих пор много невыясненного. Сын владетельного князька, Ганнибал родился, вероятно, в 1626 г.; на восьмом году похищен и привезен в Константинополь, откуда в 1705 или 1706 году Савва Рагузинский привез его в подарок Петру I, любившему всякие редкости и курьезы, державшему и прежде «арапов».
И в Брокгаузе с Ефроном все, как и в других словарях: общие места, ничего конкретного ни о племени, ни о названии народа. «Арап» — вот и все дела. Но тогда так называли и арабов, и эфиопов, и кого угодно, тем более — мало кому известных лесных туарегов, иначе — асгаров. Пожалуй, придется поверить на слово. Или не поверить?..
Герман закрыл Брокгауза, нашарил выключатель над головой и, погасив свет, уставился в пронизанное бледным лунным лучом стекло, по которому струились белые разлапистые узоры.
«Побеги морозных растений вверх поднялись — к пущей стуже», — вспомнил он примету, которой его научила тетя Паша. Куда уж пуще! И так завернуло без жалости, за день столбик термометра рухнул от нуля до двадцати двух, а теперь уже к тридцати подбирается.
Натянул на плечи одеяло, поверх другое и свернулся калачиком, пытаясь подавить не утихающий озноб. После того длительного кровопускания его беспрестанно морозит. Да и вообще в том крыле больницы, где живет Герман, холодновато. А каково там бедолаге Абергаму Алесану… и все такое? Впрочем, в его палате должно быть тепло. Герман приказал топить там печи без перерыва, чем заслужил вековечную, пожалуй, ненависть истопника Сергеича, которого он таким образом лишил всей новогодней, рождественской и старо-новогодней сласти — напиться до одурения.
— Не будешь топить постоянно — выгоню вон! — тонким, злым голосом сказал Герман и показал Сергеичу заготовленный заранее приказ: за подписью, между прочим, не своей, а Маркелова, главврача.
При этом он держал бумагу двумя пальцами за край, очень ловко прикрывая число: трехмесячной давности. Тогда, по ранним октябрьским холодам, в больнице воцарилась стынь-стужа, а Сергеич гулял на всю катушку, отмечая наступление знаменитой болдинской осени. Образумила его сестра, узнав, что приказ об увольнении уже подписан и в больнице срочно ищут нового истопника. Что характерно, его почти нашли, и Герман до сих пор жалел, что Маркелов не довел дело до конца: сестра Сергеича, безответная и самоотверженная тетя Паша, уплакала-таки главврача. Хотя… хотя еще неведомо, как сложились бы отношения с новым истопником. Против Сергеича теперь хотя бы есть оружие в виде старого приказа, а если он и возненавидел на всю жизнь этого «хер-р-рурга», оставшегося в праздники в больнице и установившего сущую диктатуру, то вышеназванному на это глубоко плевать.