Вечный сон (Глубокий сон) - Чэндлер Раймонд. Страница 33

— Не скажи, в сыщики он, может, и не годится, но малый смышленый. В тот момент он как раз без денег сидел, и ему пришло в голову, что если найти этих голубков, Рыжего с Моной, то за них заплатят и Эдди Марс, и жена Ригана. Джо немного эту семейку знал.

— Много не много, а пятьсот долларов он из них к тому времени уже вытянул.

— Правда? — Гарри Джонс немного удивился. — Странно, Агнес мне ничего об этом не говорила. Вот и верь им после этого. Она вообще все время от меня что-то скрывает. Ну ладно, стали мы с Джо газеты просматривать, но про эту парочку нигде ни слова — значит, думаем, старый Стернвуд этой истории хода не дал. Затем как-то раз попадается мне у Варди Забияка Канино. Знаешь его?

Я отрицательно покачал головой.

— Лихой парень, из самых отчаянных. Иногда он на Эдди Марса работает — тот к нему обращается, ест и кого подстрелить надо. Забияке ведь человека убить ничего не стоит. А когда он Марсу не нужен, то держится в стороне, свои делишки обделывает. Обычно Забияка просто так в Лос-Анджелесе никогда не появляется. Это-то меня и насторожило. Может, думаю, они на след Ригана напали, ведь Марс делал вид, что ему на всю эту историю наплевать, а сам только и ждал случая с Рыжим расквитаться. А может, Забияка совсем по другому поводу в городе оказался, не знаю, но на всякий случай я все же Джо обо всем рассказал, и тот сел Забияке на хвост. Это он умел. Не то что я. Это я тебе все бесплатно рассказываю. Садится, значит, Джо ему на хвост и видит, что Канино подъезжает к воротам усадьбы Стернвудов, а рядом останавливается другая машина, с девицей за рулем. Канино с этой девицей о чем-то долго разговаривает, и она что-то ему передает, вроде как деньги. Передала и уехала. Это была жена Ригана, она знает Канино, а Канино знает Марса — вот Джо и решил, что Забияка что-то про Ригана разнюхал и пытается втихаря продать эти сведения его супруге. Потом Канино смывается, и Джо теряет его след. Конец первого действия.

— Как этот Канино выглядит?

— Невысокий, широкоплечий, глаза карие, волосы каштановые, ходит во всем коричневом: коричневый костюм, коричневая шляпа. Даже плащ и тот коричневый. Ездит в двухместной коричневой машине. Это вообще его любимый цвет.

— Послушаем второе действие.

— Деньги вперед.

— Видишь ли, пока, честно говоря, платить особенно не за что. Посуди сам: миссис Риган вышла замуж за бывшего бутлегера. Познакомилась она с ним в кабаке или в игорном доме и наверняка с людьми такого типа встречалась не раз. Эдди Марса она хорошо знает, и, если бы с Риганом что-то случилось, она наверняка обратилась бы за помощью именно к нему. Что же касается Канино, то Марс мог по просьбе миссис Риган поручить ему поиски Рыжего. За что же, спрашивается, давать тебе двести долларов?

— А если я скажу, где сейчас жена Эдди, — заплатишь? — спокойно спросил хлюпик.

Это уже становилось интересно. Я подался вперед, вцепившись пальцами в подлокотники кресла.

— Даже если она одна? — добавил Гарри Джонс тихим, каким-то даже зловещим голосом. — Даже если она никуда с Риганом не убегала и ее все это время продержали в укрытии, милях в сорока от Лос-Анджелеса, чтобы полиция думала, будто она смылась с Рыжим? Заплатишь двести монет, сыч?

Я облизнул губы. Они были сухими и солеными.

— Да, заплачу, — пробормотал я. — Где она?

— Ее нашла Агнес, — угрюмо сказал Джонс. — По чистой случайности. Увидела в машине и выследила. Агнес тебе сама расскажет, где ее прячут, — но не раньше, чем у нее в руках будет двести долларов.

Я окинул его суровым взглядом:

— В полиции ты все это расскажешь бесплатно. Сейчас у них в центральной тюрьме есть несколько первоклассных костоломов. На совесть работают. С ними шутки плохи. А если ты после допроса отдашь концы, они за Агнес возьмутся.

— Пусть допрашивают, — отозвался хлюпик. — Меня не так-то легко расколоть.

— А Агнес, я смотрю, не так проста, как кажется.

— Она аферистка, сыч. И я аферист. Мы все аферисты. Но это не значит, что мы продаем друг друга за пять центов. Если не веришь, можешь попробовать на мне. — С этими словами он взял из моей коробки очередную сигарету, аккуратно вставил ее в рот и закурил моим любимым способом: сначала дважды попытался зажечь спичку об ноготь большого пальца, а потом чиркнул ею о подошву ботинка. Выпустив дым, он хладнокровно уставился на меня. Этого смешного коротышку, строившего из себя матерого преступника, я мог спустить с лестницы одним щелчком. Маленький человечек в большом и опасном мире. Что-то в нем было симпатичное.

— Я ведь у тебя ничего не украл, — ровным голосом проговорил он. — Я пришел продать тебе одну историю. За двести долларов. Меньше она не стоит, да и больше — тоже. Я пришел в расчете на то, что либо получу эти деньги, либо нет. Одно из двух. А ты меня пугаешь полицией. Постыдился бы.

— Ты получишь две сотни, — обнадежил его я. — Твоя история того стоит. Только при себе у меня такой суммы нет.

Он встал и, кивнув, запахнул свое старенькое твидовое пальтишко:

— Ладно, встретимся вечером, когда стемнеет. Это даже лучше. Ведь с такими, как Эдди Марс, всегда необходимо быть начеку. С ним вообще лучше не связываться. А что поделаешь? Жить-то надо. Последнее время я сижу на мели. Наверно, Малыша Уолгрина из его бывшей конторы уже выставили. Там давай и встретимся. Фулуайдер-билдинг, Уэстерн, Санта-Моника, 428. Вход со двора. Ты приносишь деньги, а я везу тебя к Агнес.

— А сам ты не сможешь мне все рассказать? Зачем мне Агнес? Я ее уже видел. И не раз.

— Я же ей обещал, — искренне удивился моей несговорчивости хлюпик и, застегнув пальто и напялив немного набекрень шляпу, еще раз кивнул, направился к двери и вышел. Шаги в коридоре затихли.

Я спустился в банк, положил на свой счет чек на пятьсот долларов и взял из них наличными двести. А потом снова поднялся к себе в контору и, сев за стол, задумался. Я размышлял о Гарри Джонсе и о рассказанной им истории. Уж очень все складно получалось. Такое бывает только в романах, в жизни же все сложнее, запутаннее. Если Мона Марс действительно находилась недалеко от Лос-Анджелеса, под боком у полиции, то Грегори обязан был бы ее найти. Если, разумеется, искал.

Весь день я просидел в конторе наедине со своими мыслями. Никто не приходил. Никто не звонил. Дождь продолжался.

XXVI

В семь часов вечера дождь наконец прекратился, однако по сточным канавам стремительно бежали ручьи. В Санта-Монике вода стояла вровень с тротуаром и выплескивалась через край. Из-под промокшего брезентового тента вышел, хлюпая по лужам, регулировщик в длинном блестящем черном плаще. Скользя по мокрому тротуару, я завернул в узкий, полутемный вестибюль Фулуайдер-билдинг. Где-то за открытой кабиной лифта, выкрашенного в золотистую, потемневшую от времени краску, тускло светилась одинокая лампочка. На потрепанном резиновом коврике стояла никелированная, давно не мытая плевательница. На горчичного цвета стене висела издали похожая на электропробки искусственная челюсть. Я снял мокрую шляпу, стряхнул ее и пробежал глазами список жильцов, висевший рядом с искусственной челюстью. Под одними номерами квартир были подписаны фамилии, под другими — нет: возможно, некоторые квартиры пустовали или же квартиросъемщики предпочитали оставаться неизвестными. Кого тут только не было: и дантисты, гарантирующие обезболивающие средства, и частные детективы, расследующие темные делишки, и мелкие, дышащие на ладан заведения сомнительного свойства, и какая-то школа почтовых работников, где, впрочем, можно было приобрести навыки железнодорожного клерка, радиотехника или киносценариста — если, разумеется, раньше не нагрянут почтовые инспектора. Жутковатое здание. В таких воняет отнюдь не только намокшими окурками.

В лифте, подложив под спину рваную подушку, дремал, сидя на шатком табурете, старик лифтер. Рот полуоткрыт, в полумраке видны вздувшиеся вены на запавших висках. Одет в синий форменный пиджак, который болтается на нем, как на вешалке, и серые брюки с обтрепавшимися отворотами. На ногах белые бумажные носки и черные лаковые туфли с глубокой царапиной на носке. Вид у старика был очень несчастный: не дождался клиента и заснул, бедолага. Я тихонько проскользнул мимо него и, задыхаясь от спертого воздуха, нащупал дверь, ведущую на пожарную лестницу. Лестницу не подметали больше месяца. По ночам здесь, должно быть, ютились бродяги: спали, ели, бросали на ступеньки объедки, обрывки сальных газет, спички, попалась под ноги даже разорванная записная книжка из искусственной кожи. В углу, возле изрисованной стены, лежала нераспечатанная пачка светлевших в темноте презервативов. Да, миленький домик, нечего сказать.