Версальский утопленник - Паро Жан-Франсуа. Страница 25

— Да, — словно отвечая самому себе, произнес Николя, — и у одного рыжий парик, и у другого.

Воспользовавшись паузой, Ретиф резво закинул в рот несколько кусочков печенки и с удовольствием облизал пальцы.

— Я вам признателен, сегодня ночью вы хорошо потрудились. А любой труд должен вознаграждаться.

И он положил на стол перед литератором маленький туго набитый кошелек.

— Работать на вас — сплошное удовольствие. С другими мне приходится стараться ни за что ни про что, а с вами — совсем другое дело.

Тыльной стороной руки Ретиф вытер губы.

— А чтобы доказать вам свою добрую волю, я продолжу рассказ, ибо это еще не конец. Он не нашел туфель на свою ногу, ха-ха! Отпустив рыжего, который тут же исчез, словно растворился, наш Ренар наконец решил сделать выбор. После длительных блужданий по закоулкам он договорился с одним из тех гитонов, что укладывают волосы в кошелек. Они вместе сели в фиакр, и я проследовал за ними до улицы Пан, где Ренар снимает комнату в доме возле Хирургической школы. А так как его жена служит в Версале, то она живет во дворце. В общем, я остался дожидаться на улице.

— Милейший, — прервал его Николя, кладя на стол деньги для трактирщика, — сейчас это лишнее. Большое спасибо! Но если вы узнаете продолжение этой истории, я как-нибудь с удовольствием ее послушаю.

Они расстались добрыми друзьями. Так как тюремный замок Шатле находился недалеко от площади Шевалье дю Ге, Николя решил пройтись пешком.

Хотя вопросы множились, картина, похоже, упрощалась. Украденная у королевы драгоценность оказывалась в центре дела, имеющего многочисленные ответвления. Все началось на том балу в Опере, когда Николя заметил, как некая маска, усыпив бдительность свиты, сумела подойти слишком близко к королеве. Он вспомнил, как маска — видимо, сделав свое дело, — бежала, ловко прокладывая себе дорогу через шумную веселящуюся толпу. По словам Ретифа, маска исчезла где-то на подступах к улице Бонз-Анфан. По причинам, которые следовало бы выяснить, расследование доверили инспектору Ренару, чья жена, будучи в штате прислуги королевы, неминуемо становилась одной из подозреваемых. И это соображение должно было воспрепятствовать назначению Ренара.

В то же время сей полицейский занимался делом о гнусном памфлете, автор которого дерзнул высказать кощунственную мысль, что отцом будущего ребенка королевы является вовсе не король. Подслушанные Николя разговоры позволяли предположить, что между принцем крови, его лакеем и инспектором Ренаром существует некая связь. Николя нисколько не сомневался, что после визита в Шатле Ренар отправился в Пале-Руаяль предупредить Ламора. Не застав его там, он, без сомнения, выяснил, где тот находился, и поспешил в сад Воксхолл. Во время короткого разговора, который Ретифу не удалось подслушать, сообщники наверняка обменялись новостями и инструкциями. Вот только какими инструкциями и с какой целью?

Следовательно, Ренар пребывает в центре сразу двух интриг, и не исключено, что концы обеих держит в руках именно он. Получалось, что интриги множились, словно грибы после дождя, но суть их он разгадать пока не мог. Ясно одно: все они направлены против королевы, а скандал, который в результате разразится, затронет интересы и короля, и государства, пребывающего в состоянии войны. Тут Николя вспомнил, что в одном из полицейских отчетов прочел, что некий шпион, работавший, скорее всего, на английскую разведку, называл имя Гораций. Или шпион тоже был любителем скачек? Цветистые объяснения Ренара не убедили его: слишком часто и при слишком подозрительных обстоятельствах всплывало это имя, чтобы он мог поверить объяснениям инспектора.

И, наконец, инспектор Ренар, не боясь последствий, открыто предавался греху, который в текущем веке привел на костер шестерых грешников. Отвращение короля к нечистым разделял и начальник полиции, поэтому и Париж, и Версаль находились под пристальным наблюдением полиции нравов; завели даже особые списки, куда заносились имена лиц, подозревавшихся в пристрастии к однополой любви. Власти обрушивались даже на аристократов, задержанных на месте преступления. Но так как карающий меч правосудия, опустившийся на голову преступника, бесчестил всю семью, применительно к знати власти ограничивались высылкой из столицы. Из-за столь пристального внимания порок сей постоянно вызывал любопытство, подталкивая к нему все больше неофитов. Философский грех, как просвещенное мнение именовало сию страсть, ныне угрожал общественному порядку гораздо больше, чем нормы канонического права. Пользовался ли инспектор благодушным отношением общества к своим пристрастиям или же рассчитывал на могущественную поддержку? Судя по его поведению, он не боялся ничего, но, возможно, его высокие покровители осведомлены не обо всех его поступках.

Судя по манерам Ренара, к своим отступлениям от общепринятых правил в личной жизни он относился исключительно хладнокровно. Это свидетельствовало о том, что, возможно, он был в курсе неких государственных тайн, которые, по его мнению, ставили его вне досягаемости для контроля со стороны такого сурового блюстителя нравов, каковым являлся Ленуар. Николя понимал, что необходимо срочно покопаться в прошлом Ренара, чье нынешнее влияние и дерзость — как не раз подтверждал его опыт — без сомнения, корнями уходили в его былые дела.

Обдумывая эту мысль, он дошел до Шатле, где, покуривая трубку, его ждал Бурдо. Николя немедленно рассказал ему про встречу с Филином. Затем оба довольно долго молчали, собирая в кучку разрозненные мысли, дабы уяснить для себя всю сложность дела.

Первым нарушил молчание Бурдо; подойдя к камину, он вытряхнул в очаг пепел из трубки и произнес:

— Николя, пока ты будешь ездить в Версаль, я соберу сведения о нашем хитром лисе. Повидаюсь с Марэ, инспектором из полиции нравов, а также с комиссаром Фуко, отвечающим за патрулирование общественных мест. По их искренним ответам или, наоборот, по их молчанию станет ясно, действительно ли инспектор Ренар является влиятельной особой, какой хочет казаться. А если он вдобавок еще и подвержен философскому греху, то все сразу выстроится в одну линию. И нам останется только понять, что это за линия.

— Полностью согласен и хочу еще кое-что добавить. Хорошо бы отправиться в Бастилию и расспросить узника, протокол допроса которого показывал мне Рабуин. В высшей степени любопытно, какого такого Горация он упомянул. Мы охотимся на дичь, которая разбегается во все стороны и запутывает следы; однако в свое время она соберется в одном месте, и мы должны ждать ее в засаде. Итак, я мчусь в Версаль — поговорить с королевой и ее окружением.

— Лошадь ждет тебя. Сегодня утром я прошел через полицейские конюшни и привел для тебя великолепную рыжую кобылу; по словам тамошнего конюха, у тебя с ней необычайно трогательные отношения.

Взволнованный предупредительностью своего помощника, Николя обнял его за плечи и, кивнув головой, выскочил за дверь. Как же прекрасно иметь за плечами такого друга, который всегда поддержит, все предусмотрит, поймет тебя без лишних слов и сделает то, о чем ты только успел подумать.

Резвушка, как всегда, встретила его радостным ржанием и тотчас потянула к нему свою длинную морду, словно желая вобрать в себя его запах. Он погладил ее по голове, нежно помассировал веки, и судя по тому, как по телу кобылы волнами побежала дрожь, эта ласка пришлась ей особенно по вкусу. Поприветствовав таким образом старую приятельницу, Николя вскочил в седло.

При выезде из Парижа поднялся сильный ветер, взметнув вверх клубы пыли. Жара не намеревалась отступать, хотя по ночам небо нередко пронизывали ослепительные молнии. Горячий ветер шелестел жухлыми серо-зелеными листьями, глядя на которые невозможно было догадаться, что лето в самом разгаре. Окутавшее окрестности марево не позволяло разглядеть детали пейзажа, все сливалось в единую блеклую картину, размытую, словно акварель плохого художника. Николя потихоньку напевал шутливую песенку, которую, похоже, внимательно слушала его лошадь, ибо с каждым новым куплетом она мчалась все быстрее. Быстрая езда опьянила его; перестав глядеть по сторонам, он видел только стремительно убегающую из-под копыт дорогу, да в ушах звонко свистел ветер. Он словно сросся со своим конем, всем телом ощущая смену его чувств: радость от преодоления дорожных колдобин, испуг от неожиданно бросившейся перебегать дорогу собаки, досаду от порыва ветра, швырнувшего в глаза кучку сухих листьев. Лошадь отвечала тем же, повинуясь малейшему напряжению его шенкелей. Между всадником и лошадью установилось гармоничное сообщничество, и те, кому довелось увидеть их, когда они мчались мимо, невольно задумывались, не кентавр ли из стародавних времен только что проскакал по дороге.