Версальский утопленник - Паро Жан-Франсуа. Страница 42

— Об этом не может быть и речи.

— Я должен.

— Нет. Я говорила с Бурдо, и он заверил меня, что сегодня после полудня у вас нет никаких срочных дел. В вашем состоянии необходимо соблюдать покой и послеобеденный отдых. Вам его рекомендовал Семакгюс.

Честно говоря, ничего срочного до шести, до встречи с Ретифом де ла Бретоном, не было. Ленуар мог подождать, он встретится с ним вечером. С заговорщическим видом, но не проявляя любопытства, Гаспар провел их в апартаменты, где они иногда встречались, когда превратности работы сыщика даровали им возможность короткого свидания в Париже.

Как только они остались одни, Эме склонила голову ему на плечо, обдав его ароматом жасмина. Он отнес ее на кровать, где она принялась аккуратно раздевать его и, воспользовавшись моментом, игриво шепнула ему на ухо, что сейчас от него гораздо меньше несет хорьком, нежели по возвращении из Бреста. Он не ответил, предоставив возможность действовать ей, и оказался прав. Она сделала все, чтобы подогреть их страсть, и оба остались очень довольны.

Когда Николя проснулся, часы пробили пять. Эме исчезла. Он ощущал себя бодрым и отдохнувшим. Гаспар помог ему одеться и проводил до дверей. На улице Де-Шез он окликнул фиакр, но тут же передумал и решил пешком отправиться в таверну на площади Шевалье дю Ге, где его ждал Филин.

Ему следовало как следует осмыслить все, что поведал ему Бурдо, соединить его рассказ с намеком на месмеров чан, о котором он вспомнил благодаря разговору с Эме, и, не прибегая к логике, предоставить свободу собственному воображению. Хорошо знавший его Сартин был убежден, что основная сила комиссара как сыщика заключалась в особом даре интуиции, а потому в начале расследования никогда ни во что не вмешивался.

Пока он блуждал по лабиринту пассажей и проулков, сценки уличной жизни все больше отвлекали его от тревоживших мыслей. Солнце клонилось к закату, но жара не спадала. Менее злая, чем в полдень, однако не менее удушающая, она накинула на город свою тяжелую, словно свинец, мантию. Растрепанные старухи сидели вдоль стен, оседлав соломенные стулья. Вокруг фонтанчиков, распугивая томимых жаждой воробьев, скакали, пытаясь освежиться, полуголые мальчишки. Молодые женщины с расстегнутыми корсажами и задранными до колен юбками, блуждая глазами, искали прохлады. Поденщики в распахнутых до последнего предела пристойности лохмотьях, ругаясь и сплевывая, толпились вокруг забегаловок, стремясь утолить жажду лимонадом или кислым вином. Казалось, что все и вся погрузилось в оцепенение, и люди, разомлев от жары, напрочь позабыли про стыд. По углам, на кучах мусора, разлеглись нищие, скорее напоминавшие трупы, тем более что они привлекали внимание голодных бродячих собак и зорких ворон. Клячи, запряженные в тяжелогруженые повозки, с трудом переставляли ноги, подгоняемые возницами в одних рубахах и без шляп. Когда раздавался колокольчик, звоном которого мальчик из церковного хора извещал, что идет священник причащать умирающего, все стремительно разбегались по своим норам, и только несколько буржуа, преклонив колени, провожали процессию. Порывы ветра вздымали тучи пыли, набрасывая тончайший серый саван на вещи и людей и не давая разглядеть, что впереди.

Сняв фрак и треуголку, Николя шел, разглядывая любимый город, неожиданно представший перед ним в неведомом прежде свете. На какой-то миг ему показалось, что он стал добычей очередного болезненного кошмара, одного из тех, что нередко являлись ему по ночам. Хлопанье кнута и глухой шум колес вернули его к действительности. Среди бессодержательных размышлений неожиданно промелькнули несколько очевидных фактов. Инспектор Ренар пребывал под подозрением, однако конкретных улик, кроме догадок и предчувствий, против него не было. Зачем ему устранять Ламора? А если Ламора надо было устранить, почему не сделать это в Париже? Зачем ставить настоящий спектакль в Версале, да еще на берегах Большого Канала? Тоненькая, но, без сомнения, основная нить связывала факты одни с другими. Иначе говоря, Ренара, Ламора, Шартра и таинственного Горация, коего только предстояло отыскать. Да, еще тот, кто предложил Симону стать почтовым ящиком, также каким-то образом связан с главными действующими лицами его расследования. А где-то там, позади, в арьергарде, английский шпион. И множество обрывков текстов, понять которые никак невозможно: бумага Симона, бумага Ламора, череда двусмысленностей, возможно, являющихся шифром, партитура на имя Ренара, в которую, скорее всего, заворачивали исчезнувшее послание. А намек на церемонии возле чана, сделанный в Бресте герцогом Шартрским? Он почувствовал, что надо как можно скорее встретиться с доктором Месмером, дабы понять, какая связь существует между магнетизером и герцогом Шартрским.

Когда он наконец вошел в прохладный полумрак таверны на площади Шевалье дю Ге, Ретиф ждал его в компании кувшинчика вина. Николя заказал большую кружку холодного сидра и принялся разглядывать собеседника. Совершенно очевидно, что этот вызов беспокоил Ретифа.

— Мой дорогой Ретиф, как видите, в связи с проводимым мною расследованием, коему вы уже немало поспособствовали, и о чем мы, положительно, не забудем, мне приходится вновь обращаться к вам. Мне надо отыскать того субъекта, которого Ренар снял в Воксхолле и привел к себе домой.

— Вам нужен этот белый дрозд? Нет ничего проще.

— У него наверняка есть свои привычки и своя территория для охоты.

— Если вы только за этим меня пригласили, считайте, добыча уже у вас в кармане. Как только вцеплюсь ему в хвост, сразу отправлю к вам посыльного.

— Отлично, вы даже не представляете себе, как я доволен вашим усердием. Отыщите мне его, и как можно скорее. Да, и вот еще.

Филин заерзал на стуле и неожиданно залпом опустошил свой стакан.

— А, так вас еще что-то интересует?

— Вы знакомы с неким господином по имени Пиданса де Меробер?

На лице Ретифа отразилась сложная гамма чувств, быстро сменившаяся сумрачным унынием.

— А почему бы мне и не быть с ним знакомым?

— Отвечайте на мой вопрос.

— Я слышал о нем, как и все.

— О, вы — не все.

— А что я еще должен сказать?

— Вы это знаете лучше, чем я. Неужели вы считаете полицейских такими тупицами? Не забывайте, дражайший Ретиф, вам платят еще и за то, чтобы вы ценили нашу полицию.

И он принялся внимательно листать чистые листы своей записной книжечки.

— Что вы хотите этим сказать?

— Что у меня здесь собраны все сведения, точные и обстоятельные, касающиеся весьма тесных отношений между вами и королевским цензором.

— Возможно, я и встречался с ним по поводу своих сочинений.

— Вот, мы уже выбрались на торную дорогу, осталось только избежать ненужных ухабов. Что вы можете мне о нем сказать?

— Он очень образован.

— Иначе он вряд ли смог бы исполнять свою должность. Еще.

— Больше ничего.

— Ах, Ретиф, Ретиф, господин де ла Бретон… Старый приятель! В вашем положении я бы постарался как можно полнее удовлетворить мое любопытство во всем, что касается тщательно скрываемых мерзостей, осуждаемых цензурой как церковной, так и светской.

— Я не могу выдумывать факты даже ради вашего удовольствия, а подлинными сведениями я не располагаю.

— Хорошо, тогда давайте сосредоточимся. Не скромничайте, вы же настоящий Асмодей, хромой бес, что поднимает крыши парижских домов, кому известна личная жизнь едва ли всех горожан, чей коварный взор проникает повсюду! И вы хотите мне сказать, что вам, знающему все о последнем нищем, ничего не известно о Пиданса? Кому вы эти сказки рассказываете? Неужели чтобы убедить вас, придется занести над вами руку, которая столько лет вас защищала, и я бы даже сказал, кормила?

Николя сознавал, что не имеет возможности проверить точность рассказов Ретифа, однако надеялся, что, несмотря на всю свою изворотливость, отягощенный многими слабостями писатель не сумеет долго сопротивляться. К несчастью, из сбивчивых ретифовых речей он вряд ли сумеет выделить главное и — что еще печальнее — не поймет, о чем тот умолчит. Впрочем, Ретиф пока еще хранил молчание, и Николя решил выдвинуть последний аргумент.