Спасатель. Жди меня, и я вернусь - Воронин Андрей Николаевич. Страница 11

Старуха сделала нетерпеливый жест рукой, и мужчины, грузившие ее в кресло, отступили в стороны. Человек в оранжевом пуховике заговорил с Семеном Тихоновичем, который вышел встречать новую пациентку в наброшенном поверх белого халата пальто и с непокрытой головой. Его сопровождала старшая медсестра Изольда Вениаминовна. Вдвоем с Николаем она вознамерилась было помочь старухе въехать на крыльцо по пандусу, но та опять нетерпеливо отмахнулась и что-то сказала – судя по тому, как отпрянула Изольда, что-то довольно неприятное.

Ладонь в белой варежке легла на пульт управления креслом и сдвинула вперед рычаг, колеса повернулись, поблескивая хромированными спицами, и кресло легко покатилось вверх по наклонному пандусу. Почти на самом верху под колесо попал отставший от чьей-то подошвы ошметок спрессованного снега; кресло забуксовало, Семен Тихонович и Николай наперегонки бросились на подмогу, но старуха, упрямо закусив губу, сильнее надавила на рычаг, и кресло, вильнув, преодолело последние сантиметры подъема и вкатилось на крыльцо. Следом под скрывший старуху от глаз Женьки навес нырнула Изольда Вениаминовна, и Соколкин услышал, как внизу хлопнула входная дверь. Продолжая что-то обсуждать на ходу, за старухой последовали ее спутник и Семен Тихонович. Николай подхватил косо торчащую в сугробе деревянную лопату, забросил ее на плечо и отправился чистить дорожки. Смотреть во дворе стало не на что, если не считать одиноко торчавшего напротив крыльца такси, из приоткрытого окошка которого ленивыми струйками выползал, смешиваясь с мглистой дымкой ненастья, сигаретный дымок.

Шмяк повернулся к Женьке, казалось только теперь заметив его присутствие. Он понемногу приходил в норму: щеки порозовели, поджатые губы расслабились, и мутноватые, розовые от выпитого коньяка глаза смотрели как обычно, больше не напоминая парочку нащупывающих цель орудийных дул.

– Видал, какая фря прикатила? – с непонятной интонацией обратился он к Женьке. – Вот же с-с-с… Слушай, Иваныч, не в службу, а в дружбу! Покрутись-ка ты, браток, в коридоре, разнюхай, будь добр, что это за дамочка такая, как зовут, с каким диагнозом поступила, в какой палате ее разместили…

– Зачем? – набравшись нахальства, спросил Женька.

– Г-кхм, – откашлялся Шмяк. – Да как тебе сказать… Поухаживать за ней хочу. А что? Делать-то все равно нечего! Глядишь, женюсь на старости лет. В свидетели пойдешь?

– У меня еще паспорта нет, – принимая игру, напомнил Женька.

– Это ничего, – утешил его Шмяк. – Мы невесту попросим, чтоб чуток потерпела. Тем более что поспешишь – людей насмешишь. Верно?

Женька в ответ лишь пожал плечами. Все это было донельзя странно и непонятно. Но, как уже неоднократно упоминалось выше, Женька Соколкин в свои неполные шестнадцать лет был достаточно взрослым, чтобы понимать: жизнь полна вопросов, на которые нет, а зачастую и не может быть ответов.

Сунувшись к дверному глазку и ничего не увидев, Андрей вспомнил, что на лестничной площадке как раз сегодня утром перегорела лампочка. Судя по наблюдаемой в глазок картине – точнее, по полному ее отсутствию, – штатный электрик управляющей компании тоже не торопился приступить к выполнению своих прямых обязанностей. «До вечера не явится – сам вкручу, – сердито подумал Липский. – А потом не поленюсь накатать жалобу. Накатаю, пойду в управляющую компанию и лично скормлю директору. Затолкаю прямо в эту сытую наглую рожу и заставлю проглотить, чтобы впредь неповадно было…»

– Кто? – спросил он, дождавшись паузы в несмолкающем трезвоне.

– Слесаря вызывали? – послышалось в ответ из-за двери.

Андрею немедленно вспомнился бородатый, жутко матерный, совершенно бессмысленный, но довольно смешной анекдот. Он был построен в форме монолога и начинался словами: «Слюсаря вызывали?» Отпирая замок, он вспомнил еще, что впервые услышал этот анекдот классе, наверное, в шестом – то есть в возрасте двенадцати-тринадцати лет, – и поразился тому, как бережно человеческая память хранит всякий мусор. Законы Ньютона проходят примерно в этом же возрасте, а поди-ка вспомни сейчас хоть один! Дудки! Зато анекдот про «слюсаря» – вот он, тут как тут…

Он открыл дверь и машинально отступил на шаг, поначалу всего лишь слегка удивившись. В следующий миг удивление уступило место другому, куда более неприятному чувству – сосущему, тягостному чувству страха и бессилия. Судя по всему, его давешние неприятности были только цветочками; теперь настало время собирать урожай, в связи с чем на ум ему пришел вполне резонный, но абсолютно бессмысленный вопрос: как, черт возьми, они пронюхали?

Причин этой бури отрицательных эмоций наблюдалось сразу несколько. Прежде всего, свет на лестничной площадке таки горел, из чего следовало, что на электрика Андрей грешил совершенно напрасно. Далее, «слюсарей» за дверью обнаружилось целых два, и одеты они были почему-то не в засаленные (да пусть себе даже и чистые) рабочие ватники, а в тонкие черные полупальто из шерсти австралийских мериносов. Никаких инструментов, необходимых для починки крана, при них не оказалось; гости были разного роста и телосложения, имели различный цвет волос – у одного темно-русый, у другого черный, как вороново крыло, – но из-за одинаково бесстрастного, как у каменных идолов, выражения лиц смотрелись, как однояйцевые близнецы.

Опомнившись, Андрей попытался захлопнуть дверь, но было поздно: тот из «слюсарей», что был повыше и русой масти, легко пресек эту попытку, удержав дверное полотно рукой в тонкой кожаной перчатке. Чернявый шагнул вперед, тесня Андрея вглубь прихожей и, не дав себе труда поздороваться, бесцветным голосом произнес:

– Господин Липский? Одевайтесь.

Из этой реплики можно было сделать сразу два вывода, вернее, целых три, если прибавить сюда нехитрое заключение, к которому Андрей пришел сразу же, как только открыл дверь: это не водопроводчики. Второй вывод был такой: его изыскания на Московской железной дороге не остались незамеченными. И третий: убивать его пока не собирались, а если собирались, то не здесь.

– И не подумаю. Кто вы такие? – перешел он в контратаку, попутно прикидывая, сколько еще зубов ему придется вставить после этой беседы.

Вместо ответа русоволосый шагнул через порог, аккуратно закрыл за собой сначала наружную дверь, потом внутреннюю и только после этого спокойно сообщил:

– Две минуты на сборы.

– Очень приятно, – мысленно ужасаясь тому, что мелет его сорвавшийся с привязи язык, съязвил Андрей. – Кто же из вас первая минута, а кто вторая?

Мимоходом он сообразил, что упустил момент, когда можно было позвать на помощь. Он ненавидел отвлекающие от работы посторонние звуки и потратил немало денег, времени и сил, обеспечивая максимальную степень звукоизоляции своей квартиры. Теперь эти труды обернулись против него: после того как русоволосый закрыл двери, он мог орать, пока не сорвет голос, без малейшего шанса быть услышанным.

И это, как и светлые кольцевые отпечатки на крышке письменного стола, свидетельствовало о том, что Андрей Липский, как всякий истинно русский человек, крепок задним умом.

– Время пошло, – оставив без внимания его неуместную шутку, сказал чернявый. – Через… – он посмотрел на часы, – через минуту и сорок секунд мы выведем вас отсюда как есть, хотя бы и в нижнем белье.

– А на улице, между прочим, минус восемнадцать, – напомнил русоволосый.

– Я никуда не пойду, – упрямо набычился Андрей. – Хотите мочить – мочите здесь.

– Мочить, – повторил русоволосый таким тоном, словно слышал это слово впервые и даже не догадывался, что оно означает. – Какой лексикон! Стыдно, господин Липский. А еще интеллигентный человек.

– И даже не негр, – подхватил чернявый. – Может, еврей?

– Что? – слегка опешил Андрей. – При чем тут…

– Ну как же, – с охотой пустился в объяснения чернявый. – Негры, чуть что не по ним, сразу вопят: помогите, расовая дискриминация! А евреи подхватывают: антисемитизм! Между прочим, – добавил он, снова посмотрев на часы, – у вас осталась всего минута. Джинсы худо-бедно сойдут, но вот тапочки… гм…