Невеста сумасшедшего графа - Чейз Лоретта. Страница 16

Дориан понимал раздражение жены. Гвендолин не нравилось, что ее держат в неведении относительно его болезни. Он обращался с нею как с глупой женщиной, то есть не лучше остальных мужчин.

– Так я и думал. – Он скрестил руки за спиной, борясь с желанием схватить ее в объятия и проявить «излишнюю заботу». – У тебя медицинский ум, ты смотришь на вещи иначе, чем мы, неспециалисты. Для тебя болезнь – объект изучения, а пациенты – источник знаний. Их нездоровье не вызывает у тебя отвращения, так же как у меня диалоги Цицерона. – Дориан слегка покраснел. – Знаешь, я когда-то считал себя филологом-классиком.

– Знаю. – В ее зеленых глазах было восхищение. – Берти говорил, ты шел первым.

– Да, я не только красивый малый, – усмехнулся Дориан. – У меня к тому же есть… был… ум. Я тоже строил планы на будущее. Которые оказались… не слишком продуманными, и все закончилось… довольно плачевно.

Глупо чувствовать неловкость, ведь он собрался рассказать жене о себе. Она должна знать факты, все факты, чтобы принять обоснованное решение о своем будущем. Ее привязанность к нему – лишь слепое увлечение новобрачной, ответ на телесную страсть, которая влечет их друг к другу. Если, узнав обо всем, она захочет уйти, то сможет быстро успокоиться. Если же предпочтет остаться, то по крайней мере осознанно. Из уважения к ее характеру и уму он даст ей возможность сделать выбор, а потом, согласно ее решению, будет жить… и умирать.

– Дориан?

Как нежно Гвендолин произносит его имя. Он навсегда запомнит это… во всяком случае, пока работает его мозг.

Дориан с улыбкой повернулся к жене.

– Тебе хочется узнать подробности моей болезни, – сказал он. – Я пытался сообразить, с чего начать.

Восхищение в ее зеленых глазах тут же исчезло, они мгновенно стали изучающе-внимательными, что так заинтриговало Дориана при первой встрече с Гвендолин.

– Спасибо, дорогой. – Голос тоже звучал по-деловому спокойно. – Если не возражаешь, мне бы хотелось, чтобы ты начал со своей матери.

После ужина Гвендолин составляла в библиотеке список книг по медицине, которые надо привезти из дома.

Дориан устроился у камина с томиком стихов.

Она знала, как ему было трудно говорить о прошлом, но он слишком долго все держал в себе. В таких случаях люди, как правило, склонны преувеличивать масштабы своих проблем, а медицинское невежество Дориана лишь усугубило положение.

Например, описанные им зрительные химеры являлись обычным симптомом при ряде невралгических заболеваний, а вовсе не психическим отклонением, как думал он. Более того, Дориан не понимал состояния матери и не знал, как трудно общаться с психически больными людьми. Не понимал он и того, что зачастую врачи только после смерти пациента узнают о физическом поражении мозга. К тому же мистер Борсон вряд ли показал себя достаточно компетентным в случае миссис Камойз.

Почувствовав взгляд жены, Дориан поднял голову.

– Сейчас у тебя вид озабоченного доктора, – сказал он. – Может, я бессознательно пускаю изо рта пузыри?

– Я думала о твоей матери, – призналась Гвендолин. – О ее волосах. Мне кажется, стрижка была не единственным выходом из положения.

– Видимо, ничего другого не оставалось, – медленно произнес Дориан. – По словам отца и дяди, она вырывала их с корнем, даже не понимая, что это ее собственные волосы, и принимала их за когти, воображаемых демонов. – Гвендолин подошла к мужу и погладила его по голове. Тот улыбнулся. – Разрешаю тебе остричь мои космы, Гвен. Мне надо было сделать это месяц назад… или к свадьбе.

– Но я не хочу обрезать твои волосы.

– Я их отрастил не из-за глупой прихоти. У меня были на то причины, хотя сейчас они кажутся пустяковыми.

– Наверное, ты сделал это назло деду. Будь он моим родственником, я бы непременно сотворила что-то ему назло. – Гвендолин подумала минуту. – Я бы надела брюки.

– О нет, – засмеялся Дориан, – до подобной наглости я не доходил. Уехав в Лондон, я боялся, что меня там кто-нибудь узнает и сообщит деду, а он накажет мою квартирную хозяйку и работодателей за их помощь… врагу.

Он рассказал жене, как работал с утра до вечера в доках. Так вот откуда его мускулы, которые очень удивляли Гвендолин. Атлетическое сложение редко встречалось у аристократов, хотя было обычным у рабочих.

– Эксцентричная, возможно, опасная внешность отпугивала любопытных, – продолжал Дориан, – и мешала им совать нос в мои дела. А развлечения подобного рода были весьма популярны в Дартмуре, по всяком случае, до последнего времени.

– Я рада, что ты остался непрактичным и не подстригся к свадьбе, – призналась Гвендолин. – Черная грива очень подходит к твоей экзотичной внешности. Ты не похож на англичанина, по крайней мере на типичного англичанина.

Она замолчала и, лукаво поглядывая на мужа, усмехнулась. Тот схватил ее за руку, притянул к себе и усадил на колени.

– Лучше не смейтесь надо мной, доктор Гвендолин, – сурово заметил он. – Мы, сумасшедшие, этого не любим.

– Я подумала о Джессике и ее муже, – сказала Гвендолин. – Дейн ведь тоже выглядит необычно. У нас с кузиной, очевидно, сходные вкусы.

– Безусловно. Ей нравятся великаны, а тебе – сумасшедшие.

– Я люблю тебя, – ответила Гвендолин, прижимаясь к мужу.

– Интересно, как ты ухитряешься меня любить? – рассуждал Дориан. – Прошлым вечером я разглагольствовал только о болезни и сумасшедших домах, а ты слушала это как стихи и чуть ли не умирала от восторга.

Жаль, что в моей библиотеке нет медицинских трактатов.

Если бы я прочел оттуда пару абзацев, ты, без сомнения, тут же воспылала бы страстью и начала срывать с меня одежду.

«Тебе достаточно для этого просто сидеть здесь», – подумала Гвендолин.

– Тебе это понравилось бы?

– Срывание одежды? Разумеется. – Нагнувшись к ее уху, Дориан прошептал:

– Я ведь психически неуравновешенный.

Она посмотрела на дверь:

– А если сюда войдет Хоскинс?

– Мы сошлемся на новый метод лечения.

За смешинками в его глазах уже проглядывала необузданная страсть. Когда-нибудь, увы, скоро, эта необузданность станет опасной… может, смертельно опасной.

Но она еще успеет подумать об этом в тот злополучный день. А пока она счастлива в объятиях мужа. Гвендолин прижала его руку к своей груди.

– Прикоснись ко мне, – прошептала она. – Сделай и меня сумасшедшей.

За завтраком она вдруг увидела, как Дориан мигнул, помахал рукой у лица и, осознав свой непроизвольный жест, засмеялся:

– Думаю, это называется рефлексом.

– Ложись в постель, я дам тебе лауданум, и ты даже не почувствуешь, когда начнется головная боль.

Дориан безропотно встал из-за стола и прошел следом за ней в спальню. Помогая ему раздеться, она заметила, что зрение у него в порядке, раз он безошибочно нашел и ласкал ее грудь, пока Гвендолин развязывала ему галстук.

– Ты, кажется, в очень веселом настроении, – сказала она, когда наконец уложила мужа под одеяло. – Не зная всех обстоятельств, можно подумать, что милорд таким образом заманивал меня в спальню.

– Я бы тоже хотел, чтобы это было уловкой, но проклятые штуки уже здесь и подмигивают. Ты права, Гвен, на призраков они не похожи. Твое описание лучше:

«Как будто натыкаешься на фонарный столб, сначала в глазах звезды, а потом возникает боль». Хотелось бы знать, на что я наткнулся.

Гвендолин знала ответ.

«Я же говорил, что его надо оберегать от нервного возбуждения», – сказал ей Нибонс.

Он был настоящим врачом, с многолетним опытом, и понимал болезнь, так как долго лечил мать Дориана.

«Ты помнишь, что с ним произошло, когда он узнал о трагедии в Ронсли-Холле: три приступа за неделю».

Вспомнив вчерашний разговор с мужем, Гвендолин почувствовала угрызения совести.

– Я знаю, в чем дело, – сказала она. – Я заставила тебя говорить о самом болезненном в твоей жизни.

Причем не довольствовалась общей картиной, а выпытывала мельчайшие подробности, даже результаты вскрытия твоей матери. Я должна была сообразить, что для тебя это слишком большая нагрузка. Как я могла забыть столь элементарные вещи? Удивляюсь, куда только делись мои мозги?