Опасное хобби - Незнанский Фридрих Евсеевич. Страница 48

— Все! — приказал Емельяненко и резко махнул пистолетом Саше. — Пошли в дом, «важняк». Пора с ним кончать. А тебе, — он кивнул следователю из бригады, — срочное задание: ищи ампулу, весь дом можешь для этого перевернуть. И не стесняйся, мои ребята тебе помогут.

Турецкий только дивился тому, как быстро провернул операцию Емельяненко и в чем-то даже вынудил наследить этого Гурама. И еще понял, почему Шурочка передала всю полноту власти именно в руки Никиты и требовала, чтобы без его приказа ни шагу.

Врач поднялся наконец с колен и махнул рукой водителю микроавтобуса, чтобы тот подъехал.

— Никита Семенович, — сказал он Емельяненко, — надо срочно реанимацию. Обычно эта сволота колет аминазин с димедролом или промидол. Но могли и «чернушку», и клофелин, и вообще черт знает что. Показать может только лабораторный анализ.

— Попробуем, — коротко ответил полковник и пошел к своему «форду». Переговорив с кем-то по телефону, вернулся и сказал, что максимум минут через двадцать подскочит «скорая» из Щелкова — это самый ближний вариант.

Потом он небрежно поинтересовался, что с тем, в кого он стрелял. Врач пожал плечами и ответил, вздохнув:

— Точно под лопатку.

Никита кивнул, хмыкнул, щелкнул двумя пальцами и сказал, как бы самому себе:

— Издержки… Ладно, доктор, постарайся ее поддержать как можешь, а того — в морг. Мы пошли.

Он оглядел своих ребят, указательным пальцем ткнул в троих, и те, на кого он показал, двинулись за своим начальником к парадной лестнице.

22

Гурам наблюдал за происходящим из окна второго этажа и только стонал и колотил себя кулаками по голове от бессильной ярости. Все пропало! Идиоты! Болваны! Убийцы! Твари безмозглые! Ничего поручить нельзя! Запрещал же всякое оружие… Что теперь делать? Куда бежать… к кому за помощью? Весь дом обложен… Отстреливаться? Так ведь перебьют же как котят беспомощных…

Выход был пока только один. Если получится…

И он приказал своим охранникам открыть дверь и как можно дальше спрятать оружие, хотя у Емельяненко — уз-нал-таки Гурам старого своего врага — этот номер, конечно, может не пройти, отыщет. Ну а с этим кретином, со свиньей Малаховым, тоже больше нечего церемониться: может заложить. А если его сильно напугают, то и по-крупному. Щелковские дела его, конечно, не касаются, поскольку чужой район, но здесь в нескольких трудных ситуациях выручал, за хорошие деньги конечно, не даром. Могут Малахова тряхануть, и тогда посыплется с него, как со старого дерева… Поэтому ему лучше помолчать, а совсем хорошо, чтобы он вообще замолчал. Мкртыч сделает.

Гурам стал лихорадочно вспоминать, какой компромат может быть в доме. Вроде бы чисто… Вот именно — вроде бы. Ведь неизвестно, что вдруг обнаружится в карманах у мальчишек, хотя он всегда категорически запрещал держать в доме что бы то ни было, что могло дать органам повод для подозрения, не говоря уж об аресте. Говорил, приказывал, даже, случалось, наказывал, а, выходит, если верить мудрому Мкртычу, под собственным носом проглядел родного племянничка — с его наркотой вонючей, «колесами», или, черт его знает, чем он там себе башку дурит… Если жив… Кто же из них погиб? Ашотика жалко, если он. А Мишу еще больше…

Мысли перекинулись на Ларису. Не успели убрать, мерзавцы. Впрочем, сам еще больше виноват: не тянуть, не похоть свою тешить надо было, а немедленно убрать, чтоб и следа не осталось. А теперь вся надежда, что успел ей Мкртыч хороший укол сделать. Вряд ли очнется, а если и выживет, в себя придет не скоро. А без нее кто докажет, что он, Гурам, как зеленый мальчишка на бабу кинулся? Спросят, кто мучил! Кто-кто, Гоги, наверно. Все подтвердят. А где этот Гоги? А вон на улице убитый лежит. Гурам видел, как подлец Гоги выхватил пистолет. Зачем?! А потом упал словно подрубленный, бедный мальчик… Но зачем оружие применил, идиот! Когда он упал, Гурам понял: живые так не падают. Покойные так падают, прости его душу и прими Господи… Зато мертвые не могут возражать или оправдываться. Пусть теперь сам полковник перед начальством своим оправдывается: зачем человека угрохал? Пусть он по всяким своим комиссиям походит пока…

В другом беда, до суда далеко, а полковник — вон он, сюда идти хочет. И из его железных лап так просто не вырвешься. Придется все самые дорогие связи подключать. И не нервничать, ошибок не делать. Это полковник ошибки делает, людей стреляет…

Идут… Гурам набрал полную грудь воздуха, резко, со стоном, выдохнул и, сгорбившись, поплелся вниз, волоча ноги, словно бессильный, совсем старый человек, которого пришли обидеть злые, нехорошие люди.

Они встретились возле распахнутой настежь двери. Всяких опасных преступников повидал на своем хоть и не очень долгом, но насыщенном событиями веку Турецкий. Такого же — дряхлого и мирного — видел впервые. Но это оказалось лишь первым впечатлением. Гурам, как ему показалось, пробовал сыграть одновременно сразу нескольких человек, при этом путаясь в их внешних характеристиках. Вот он немощный, худой и длинный старик. А вот вдруг промелькнула в его движениях тигриная пружинная силища. Нарочитая сутулость и одновременно достаточно тренированный разворот плеч. С одной стороны — этакий пенсионер из бывших путевых обходчиков, с простым и даже в чем-то приятным лицом, иссеченным добрыми морщинами. Но туг же в нижней части лица нет-нет да и мелькнет какой-то хищный волчий оскал. Странное лицо, будто скроенное из лиц двух полностью противоположных по характеру людей. И еще одно почти сразу увидел Саша: главным в

Гураме был не дед-сказочник, а все-таки волк. Человек, имеющий два лица, но чего они оба стоили, знали, вероятно, лишь те, кто близко сталкивался с Ованесовым — по словам Никиты, скользким, как угорь, и опасным, словно тигр. И название вспомнил Турецкий, подходящее для этого неведомого зверя: барракуда, да и только…

Гурам, казалось, проявил мало интереса к тем, кто приехал беспокоить его на отдыхе. Просто и по-домашнему пригласил всех пройти в гостиную, сам, покряхтывая, придвинул к огромному полированному круглому столу в центре комнаты несколько глубоких и удобных кресел. Сел сам и медленным гостеприимным жестом предложил присесть остальным.

Переглянувшись с Никитой, Турецкий, не садясь, представился, положил на стол перед хозяином свое служебное удостоверение и ордера на обыск и задержание. Затем представил Емельяненко и остальных членов оперативно-следственной бригады, за исключением судмедэксперта, который, сказал он жестко, в настоящий момент занимается тем, что приводит в чувство жертву похищения и насилия. Там же, закончил он, находится и подполковник Грязнов, которому начальник МУРа лично поручила заниматься делом о похищении человека и лишении его свободы, сопряженное с причинением ему физических страданий.

Гурам почти не реагировал, только изредка вздыхал с глубокой печалью: он будто хотел показать всем своим видом, как бесконечно страдала его нежная и добрая душа. Сидел, низко опустив голову, и лица его не было видно. Но Саша заметил: как по мере его речи напрягалась шея Гурама — совсем не старческая, скорее это была шея племенного быка.

Турецкий говорил спокойно, Ованесов так же мрачно и спокойно слушал — не возмущаясь и не перебивая. Единственный, кто нарушал эту почти идиллическую картину знакомства, был Малахов, который пыхтел и ерзал на стуле — кресла ему не хватило. Но вот Гурам лишь слегка поднял голову в сторону майора, и Малахов тут же сник и затих. Понятые, не садясь на предложенные стулья, застыли возле двери, испуганно глядя на происходящее. Им бы, этой пожилой паре вытесняемых из Нового поселка огородников, кабы не такой случай, до конца дней своих не довелось побывать в подобном доме. «Это ж надо, как богатые-то люди живут! — читалось в их глазах. — А на вид-то такие простые. Что на свете творится!..»

Они уже видели и покойника, накрытого пластиковой накидкой, и несчастную светловолосую красивую женщину, над которой, как сказал им доктор, надругались живущие в этом богатом доме армяне.