Округ Форд. Рассказы - Гришем (Гришэм) Джон. Страница 47

21.00 — время раздачи лекарств; и пожалуй, главное событие дня в доме престарелых — по крайней мере для его обитателей. Большинство из нас склонны посмеиваться над бабушками и дедушками за их преувеличенный интерес к болячкам, лечению, диагнозам и медикаментам, за их готовность прописать целую кучу лекарств любому, кто будет их слушать. Это странное желание вдаваться в детали и подробности с возрастом лишь усиливается и часто является поводом шуток в духе черного юмора, которых старики просто не выносят. В таких домах дело с этим обстоит еще хуже, поскольку их обитателей отвергли родные и аудиторию свою они потеряли. А потому они цепляются за любую возможность поделиться деталями своих недугов с любым, кто окажется в пределах слышимости. И когда в комнату заходит санитар или медсестра с подносом таблеток, бедняги впадают в неописуемое возбуждение. Некоторые изображают недоверие, даже страх, но и они вскоре начинают заглатывать таблетки и запивать водой. Всем достается по одной маленькой таблетке снотворного, время от времени я и сам принимал такую — эффект всегда был нулевой. И еще каждому достается по нескольку других пилюль, потому как никого бы здесь не удовлетворила всего одна таблетка. Большинство препаратов здесь вполне безопасны, но именно на ночь дают в основном «пустышки», просто для успокоения. После приема лекарств в заведении устанавливается тишина, пациенты укладываются спать. Свет выключают ровно в 22.00.

Как и предполагалось, в южном крыле я дежурил один. Еще один санитар в северном крыле, и двое — в заднем, там, где «тяжелые». Уже далеко за полночь, когда все уснули, в том числе и дежурные санитары, я предпринял первую вылазку. Пошарил в ящиках стола приемной в поисках записей, журналов, файлов, ключей — словом, любых предметов, представляющих для меня интерес. Меры безопасности в подобных заведениях обычно просто смехотворны. Взломать компьютерную систему ничего не стоит, и вскоре я это сделал. Я никогда не выхожу на дежурство без портативного фотоаппарата в кармане — с его помощью удобно снимать документы, грязные туалеты, незапертые шкафчики с медикаментами, сырое и несвежее постельное белье, поддельные бумаги, просроченные продукты питания, запущенных пациентов и прочее. Список этот длинен и печален, а сам я всегда готов его продолжить.

Здание суда округа Форд располагается в центре красивого ухоженного сквера, в самом центре Клэнтона, на площади. Вокруг фонтаны, древние дубы, скамейки, военные памятники, есть даже два бельведера. Когда стоишь рядом с одним из них, тебе кажется, что ты слышишь, как проходит парад в честь Четвертого июля или как толкают штампованные речи политики во время предвыборной кампании. На гранитном постаменте — одинокий бронзовый солдат в форме конфедератов, сжимающий в руке ружье. Взгляд устремлен на север, туда, откуда движется враг, и все тут напоминает всем нам о величии проигранной битвы.

Кадастровые записи я нашел в архивах канцелярии, то есть там, где обычно хранятся подобные бумаги в здании суда каждого округа, в каждом штате. Для подобных случаев я обычно надеваю синий блейзер с галстуком, нарядные брюки цвета хаки, выходные туфли — в таком прикиде легко сойти за одного из городских адвокатов, которому вдруг приспичило что-то проверить. Они приходят и уходят. Никаких бланков заполнять не надо. Я обычно ни с кем не заговариваю; открываю рот, если кто-то сам ко мне обратится. Доступ в архив открыт каждому, и клерки здесь, как правило, не вмешиваются, им все равно.

Целью первого моего визита было общее ознакомление с записями, с системой, помогающей отыскать нужные бумаги. Акты, дарственные, выписки по наложению арестов на имущество должников, заверенные копии завещаний — словом, все документы, способные представить для меня интерес в ближайшем будущем. Отчеты о налоговых сборах хранились этажом ниже, в офисе податного чиновника. Материалы по судебным делам и искам — на первом этаже, у секретаря судебного округа. Через пару часов я уже отлично здесь ориентировался и ни разу не перекинулся ни с кем ни словом. Просто изображал приезжего адвоката, занимающегося своими рутинными делами.

По приезде на новое место я первым делом пускался на поиски человека, прожившего здесь долгие годы и готового поделиться сплетнями. Обычно человек такой работает где-нибудь на кухне, чаще всего имеет черный цвет кожи и является женщиной. Нет, правда, если уж найдется темнокожая женщина, занятая готовкой, узнать все местные сплетни не составит труда. Лесть в таких случаях не работает, потому как эти дамы ложь чуют за милю. Да и еду нахваливать нежелательно, потому как они знают — еда дрянь. Но это вовсе не их вина. Им дают продукты и говорят, как и что именно из них приготовить. Поначалу я просто ежедневно заглядываю к ним, здороваюсь, спрашиваю, как дела, ну и так далее. Тот факт, что один из коллег, причем белый, проявляет подобное дружелюбие и тратит время на любезности, сам по себе необычен. И вот через три дня подобных реверансов Розель, шестидесятилетняя повариха, начала со мной флиртовать, а я принялся бить на жалость. Сказал, что живу один, готовить совсем не умею, так что не против перехватить несколько калорий на стороне. Тогда вскоре Розель, приходившая в 7.00, принялась готовить мне яйца всмятку, и мы с ней вместе пили утренний кофе. В это время я заканчиваю смену, но обычно болтаюсь на работе еще примерно с час. С целью избежать общения с мисс Руби я прихожу на службу за несколько часов до начала ночной смены, то есть, получается, изрядно перерабатываю. Как правило, всех новичков назначают на ночную смену — с девяти вечера до семи утра, с понедельника по пятницу, но я не возражал.

Мы с Розель пришли к выводу, что наша начальница, мисс Уилма Дрел, — тупая и ленивая сучка, которую давно следовало бы выгнать. Но особого смысла в том не видели, поскольку на ее место вряд ли придет кто-то лучше. Розель пережила стольких начальников, что уже сбилась со счета. Медсестра Нэнси получила у нас положительную характеристику, а вот Труди, работавшая в приемной, — нет. К концу первой недели моего пребывания в доме престарелых мы с Розель перемыли косточки всем сотрудникам.

Но самое занятное началось, когда мы стали обсуждать пациентов. Я сказал Розель:

— Знаешь, каждый день на ночь я даю Лайлу Спёрлоку кусочек сахара, пропитанный селитрой. Ну как тебе это нравится, а Розель?

— Господи, спаси и помилуй, — пробормотала она с ухмылкой, обнажившей невероятно большие зубы. Потом возмущенно всплеснула руками. Потом закатила глаза с таким видом, точно я сообщил ей нечто совсем уж невероятное. — Уж больно ты любопытен, белый парень! — Но я явно задел ее за живое и видел, как ей не терпится начать поливать грязью всех подряд.

— Вот уж не знал, что тут до сих пор используют селитру, — заметил я.

Розель медленно разворачивала большую фабричную упаковку замороженных вафель.

— Послушай, Гил, этот тип не пропускал здесь ни одной женщины. И многих заваливал в койку, вот так. А несколько лет назад его застукали с медсестрой!

— Кого? Лайла?!

— Господи, спаси и помилуй нас, грешных, сынок. Да он самый грязный старикан на всем белом свете. Так и тянет свои поганые лапы к каждой бабе, и не важно, сколько той лет. Лапал всех подряд — нянек, сестер, пациенток, санитарок. Даже дам из церкви, которые приходят петь рождественские гимны. И сюда раз наведался, посмотреть, чем бы поживиться. Ну тогда взяла я большой кухонный нож и пригрозила ему. Больше носа не совал.

— Но ведь ему уже восемьдесят четыре.

— Да, и вроде бы маленько притих. Диабет. Ногу ампутировали. Не особо разгуляешься. Но две руки как были, так остались. И он по-прежнему лезет под каждую юбку. Нет, меня он не трогает, но няньки и сестры стараются держаться подальше.

Я представил старика Лайла в постели с медсестрой — слишком уж занятная картина, чтобы не узнать подробностей.

— Так его застукали с сестрой?