Первая жертва - Элтон Бен. Страница 41

— Сестра Муррей, вы, кажется, хотели высказаться. Что именно вы хотели сказать?

— Что я не люблю военных полицейских.

— Понимаю.

— Вообще-то я не люблю никаких полицейских.

— Ну, полагаю, я с этим ничего…

— Я презираю их яростно, праведно и страстно.

— … не могу поделать.

— У меня нет слов, чтобы описать презрение, которое я чувствую к каждому полицейскому на свете. Возможно, британские полицейские лучше некоторых, но не намного, потому что они все равно полицейские.

Она определенно говорила искренне, и хотя ее юношеский напор был по-своему привлекателен, Кингсли решил, что с сестрой Муррей нужно держать ухо востро. Он чувствовал, что, несмотря на забавно строгую внешность, эта девушка способна разозлиться не на шутку. Кингсли решил, что она умная и, возможно, храбрая; в конце концов, Королевская медицинская служба сухопутных войск на Западном фронте — не место для плакс, и хотя он знал, что ей всего двадцать два, она уже достигла звания младшей медицинской сестры.

— Если вы не желаете присесть, может быть, пройдемся? — спросил Кингсли. — Я уже пару дней в дороге. Паром, вагон для лошадей и санитарная машина. Я бы очень хотел размять ноги в этих прекрасных окрестностях, если вы не возражаете. Тем более, дождя пока нет.

Сестра Муррей пожала плечами:

— Ходите, стойте, сидите, прыгайте. Все, что угодно, ведь я уже совершенно четко дала понять, что не люблю полицейских.

Сестра Муррей пошла быстрым, деловым шагом, направляясь к вязовой рощице, радовавшей глаз Кингсли после ужасов недавнего путешествия.

— Сестра Муррей? — спросил Кингсли после того, как они некоторое время шли молча. — Мне пересказывали ваш рассказ о той ночи, когда произошло убийство, и, признаюсь, я нашел его очень неподробным. Как вы думаете, могло ли ваше отношение к полиции каким-то образом повлиять на ваши суждения или память?

— Да, я гляжу, вы парень прямолинейный.

— Как и вы, я говорю то, что думаю.

— Вы хотите сказать, что я солгала?

— Да.

— Нет, конечно нет. Я солдат, капитан, я знаю свой долг, и я видела то, что видела, и ничего больше.

— Напомните, что именно вы видели.

— Мало что.

— А именно?

— Не думаю, что смогу рассказать вам больше, чем уже сообщила вашим коллегам. Я совершала последний обход на своем дежурстве. Сначала я зашла к капитану Аберкромби, а затем в следующую палату, где спали Хопкинс и еще пять человек. Я довольно долго пробыла у них, потому что у некоторых пациентов, кроме психологических травм, имелись и физические повреждения, и мне надо было поменять им повязки. К тому же у одного из пациентов случился припадок, и мне пришлось позвать на помощь и сделать ему укол.

— Ваш коллега ушел до вас?

— Да, у меня в этой палате еще оставались дела. Закончив, я пошла к себе в комнату и на полпути вспомнила, что оставила в палате иглу и лоток. Этого нельзя оставлять в палате, где лежат люди в таком состоянии, поэтому я пошла назад и по дороге увидела британского офицера, который быстрым шагом удалялся от комнаты Аберкромби. Я видела только его спину, и он быстро исчез в конце коридора.

— Вы можете сказать, что он торопился?

— Да, я точно могу сказать, что он торопился.

— Вам не показалось, что он выглядел странно?

— Ну да, вообще-то показалось.

— Пожалуйста, объясните мне, как человек может выглядеть странно со спины.

— Ну… я не знаю.

— Он сутулился? Он крался? Он прятался в тень и на нем был длинный плащ?

Лицо молодой женщины раскраснелось от гнева.

— Вы что, шуточки со мной шутите?

— Вы сказали, что он выглядел странно. Я хочу знать, с чего вы это взяли.

— Он торопился.

— И это все?

— Да, это все. Я не сказала, что он былстранный, я сказала, что, возможно, он выгляделнемного странно.

— И вы думаете, что он убил Аберкромби?

— Я не думаю, что это сделал рядовой Хопкинс.

— Почему?

— Потому что в моменты просветления он клянется, что не делал этого. Я по опыту знаю: контузия не пробуждает тяги к убийству. К самоубийству — да, но не к убийству.

— С другой стороны, нам так мало известно о контузии, не так ли?

— Вообще-то, капитан, о контузии нам известно очень много, — сердито ответила Муррей. — Просто военные отказываются признавать большую часть того, что мы знаем, потому что они предпочли бы, чтобы мы этого не знали. Они все время пытаются отрицать это, за исключением только неопровержимых случаев, когда кулаки у человека сжаты настолько сильно, что ногти врастают в ладони.

— Вы думаете, что военные относятся к контузии без уважения?

— Я сказала, единственная забота военных — вернуть людей на фронт или, еще лучше, не дать им покинуть его.

Они уже вышли из вязовой рощицы — здесь земли замка кончались. Дальше простиралась восхитительная долина реки Лис. В полях еще не отцвели цветы, листва на деревьях была густая и зеленая, и оттуда, где они стояли, были видны три церковных шпиля. Кингсли вспомнил июль 1914 года, когда такое спокойствие царило во всем мире, Джорджу был всего год и они с Агнес были счастливейшими из смертных.

Поместье ограждал только низкий забор, вдоль которого они шли, пока не дошли до приступки, где можно было перейти через ограду.

— Пойдем дальше, или вы уже нагулялись? — спросила сестра.

— В таких прекрасных местах я никогда не нагуляюсь, — ответил Кингсли.

Сестра Муррей поставила ногу на приступку. В первую секунду инстинкты Кингсли чуть не заставили его предложить ей руку для опоры, но, к счастью, он вовремя вспомнил, что это будет едва ли правильный шаг. Вместо этого он остался стоять и позволил ей перебраться через ограду самостоятельно.

— Мне кажется, вы не похожи на военного полицейского, — сказала сестра Муррей.

— А какие они, военные полицейские? — спросил Кингсли.

— Ублюдки, — ответила она. — Свиньи. Тупоголовые ослы, кто же еще? Ведь это именно их работа — удерживать военных на фронте. Это для вас всех главная задача. Английские солдаты, наверное, боятся вас больше, чем немцев.

— Пожалуй, вы правы.

— Так почему же я вас не боюсь?

— Не знаю, может быть, я не слишком хорошо делаю свое дело.

— Я думаю, вы очень хорошо делаете свое дело, именно поэтому вас сюда и прислали. Возможно, в штабе армии не все такие тупые, как я всегда думала.

— Вы боялись военных полицейских, которые были здесь до меня?

Муррей помедлила. Она явно не хотела в этом признаваться.

— Да, наверное, боялась. Они были довольно бесцеремонны. Было за полночь, меня подняли с постели, когда Аберкромби был найден мертвым. Бедняга Хопкинс сидел молча на кровати, раскачиваясь вперед-назад, и на коленях у него лежал этот ужасный револьвер. Мы забрали револьвер, а он даже не заметил. Пахло кордитом. Почти сразу появились ваши люди, четыре огромных мужика: сержант и три капрала. Нарядные, в начищенных сапогах, они громко топали ногами и орали. Они вошли, взяли револьвер, а потом вытащили Хопкинса из кровати. Он вышел из транса, закричал и тут же обделался. Я никогда не видела такого ужаса. Я пыталась это прекратить, сказала, что есть правила, что я сопровожу арестованного.

— И как они на это отреагировали?

— Они отреагировали так же, как и все полицейские на моей памяти, — вели себя как звери. Самцы паршивые. Велели мне заткнуться и утащили беднягу, голого и кричащего, посреди ночи. Я до сих пор помню, как он умолял меня остановить их. Короче, все закончилось так же быстро, как и началось, и мы занялись телом Аберкромби.

— Вы хотите сказать, что полиция не перекрыла доступ к месту преступления?

— Они взглянули на него, прежде чем прийти к Хопкинсу. И все. А на что там было смотреть? Капитан был мертв.

Кингсли поразился такому разгильдяйству.

— А его самого осмотрели? Что-то записали? Сфотографировали? Полагаю, было проведено вскрытие?

Сестра Муррей посмотрела на него как на ненормального: