Остаться в живых - Мейер Деон. Страница 4

– Это он, капитан.

Мазибуко кивнул и снова пошел вперед, взметая с каждым шагом облачка красной пыли. «Летучие мыши», трое белых и один цветной, говорили о регби. Авторитетнее всех разглагольствовал лейтенант. Мазибуко шагнул к нему и, не говоря ни слова, лягнул собаку по голове тяжелым кованым ботинком. Овчарка заскулила и прижалась к сержанту.

– Мать твою! – воскликнул лейтенант, застигнутый врасплох.

– Твоя собака? – спросил Мазибуко.

Лица десантников выражали крайнее недоумение.

– За что ты ее?

Из носа собаки вытекала струйка крови; овчарка привалилась к ноге сержанта. Мазибуко снова ударил пса – на сей раз в бок. Послышался хруст переломанных ребер, заглушаемый криками четверых десантников.

– Ах ты, сволочь… – Лейтенант вскочил и бросился на Мазибуко. Первый его удар попал в цель.

Мазибуко отступил на шаг, улыбнулся.

– Вы все свидетели. Лейтенант ударил меня первым.

И он неспешно принялся молотить своего противника.

Прямой правой в лицо. Ногой в коленную чашечку. Лейтенант начал падать вперед, и Мазибуко ударил его коленом в лицо. Белый опрокинулся навзничь. Из сломанного носа хлынула кровь.

Мазибуко отступил назад, расслабленно опустив руки.

– Лейтенант, сегодня утром вы обидели моего подчиненного. – Он показал через плечо на Малыша Джо Мороку. – Вы натравили на него своего пса.

Лейтенант закрывал рукой сломанный нос. Другой он возил по земле, пытаясь опереться и встать. Два десантника подошли ближе. Сержант стоял на коленях возле собаки, которая лежала неподвижно.

– А-а… – простонал лейтенант, глядя на окровавленную ладонь.

– Никто не смеет обижать моих ребят, – сказал Мазибуко.

– Он не отдал мне честь, – оправдывался лейтенант, с трудом поднимаясь. Его коричневая гимнастерка была вся в крови.

– И поэтому ты натравил на него собаку?

Мазибуко шагнул вперед. Десантник инстинктивно выставил вперед руки. Мазибуко схватил его за ворот, рванул на себя и ударил лбом в сломанный нос. Лейтенант снова полетел ничком. В полуденном солнце взметнулась красная пыль.

В нагрудном кармане у Мазибуко зачирикал сотовый телефон.

– Гос-споди, – сказал сержант, – да вы его убьете! – И он склонился над своим командиром.

– Не сегодня…

Звонки стали громче; они раздражали.

– Никто не смеет обижать моих ребят! – Мазибуко расстегнул карман и нажал кнопку приема вызова. – Капитан Мазибуко.

Он услышал голос Янины Менц:

– Капитан, готовность номер один. В восемнадцать пятнадцать в Блумспрёйте вас будет ждать самолет «Фал кон-900» из двадцать первой эскадрильи. Как поняли?

– Вас понял, – ответил Мазибуко, не сводя глаз с двух десантников. Но те явно не горели желанием подраться. Они оцепенели от изумления.

– Восемнадцать пятнадцать, Блумспрёйт, – повторила Менц.

– Вас понял, – повторил Мазибуко.

Связь оборвалась. Он сложил телефон и сунул его в карман.

– Пошли, Джо! – скомандовал он. – У нас дела.

Они прошли мимо сержанта, который осматривал раненую овчарку; сержант даже не поднял головы.

– Отец… много раз говорил… если с ним что-нибудь случится, я должна разыскать вас, потому что вы – единственный человек, которому он доверяет.

В ответ Тобела Мпайипели кивнул. Моника говорила нерешительно; он видел, что ей очень не по себе. Она прекрасно понимала, что без спросу вторглась в его жизнь и доставляет им всем беспокойство.

– А сейчас он сделал глупость. Я… мы…

Она с трудом подыскивала нужные слова. Тобела понимал, как нелегко сейчас его гостье, но прийти на помощь не спешил. Ему не хотелось, чтобы прошлое повлияло на его теперешнюю жизнь.

– Вы знаете, чем он занимался после девяносто второго года?

– Последний раз я виделся с вашим отцом в восемьдесят шестом году.

– Они… Ему пришлось… Тогда, после выборов, все очень запуталось. Властям снова потребовалась его помощь… Тогда проводилось объединение спецслужб… Само по себе сложное дело. С нашей стороны имелось две, нет, три ветви, а у режима апартеида – еще больше. Сотрудники прежде противоборствующих организаций не желали работать вместе. Скрытничали, лгали, подставляли друг друга. На программу интеграции выделили деньги, но деньги скоро закончились. И все равно, надо было навести порядок. Единственным способом достичь порядка было разбить всех на группы, которые занимались бы разными проектами. Отцу поручили свести воедино все компьютерные данные. Задача была почти непосильной, ведь ему предстоял огромный объем работы! Только на обработку материалов по «Инфоплану» из Претории требовалось несколько лет. Я уже не говорю о компаниях вроде «Денела», поставлявших оружие режиму апартеида. А ведь еще существовали базы данных полиции безопасности, секретной службы, военной разведки и отделений АНК в Лусаке и Лондоне. Четыреста – пятьсот гигабайт информации, куда входило все – от анкетных данных сотрудников до сведений о системах вооружений, списков информантов и двойных агентов. Отцу пришлось сводить все воедино, удаляя сведения, которые могли создать неприятности, и сохраняя информацию, которая могла пригодиться в будущем. Он разработал единую базу данных. Он… В то время я вела у него хозяйство, потому что мать болела. Он говорил, что работа очень его удручает…

Некоторое время Моника молчала, потом открыла большую кожаную черную сумку и вытащила оттуда платок, как будто знала заранее, что расплачется, и готовилась к худшему.

– Отец начал получать какие-то странные приказы, распоряжения, которых явно не одобрили бы ни Мандела, ни министр обороны Нзо. Он встревожился. Сначала он не знал, что делать. Потом решил скопировать кое-какие материалы. Мистер Мпайипели, он боялся, вы ведь понимаете, какие тогда были времена – сплошная неразбериха. Никто не был уверен в завтрашнем дне; некоторые его так называемые сотрудники вставляли ему палки в колеса, а другие пытались спасти свою шкуру. Находились и любители половить рыбу в мутной воде. Тогда многие стремились сделать карьеру – и члены АНК, и белые – по обе стороны баррикады. Поэтому кое-какие данные отец скопировал на жесткие диски и принес домой. Иногда он работал по ночам. Я была не в курсе. Подозреваю, что он…

Моника высморкалась в платок.

– Не знаю, что записано на тех дисках, не знаю, что он собирался с ними делать. Но видимо, он никому их так и не показал. Похоже, он пытался продать сведения. А потом они позвонили, и я солгала, потому что…

– Продать?

– Я…

– Кому?

– Не знаю. – Гостья снова готова была расплакаться, но Тобела не знал, какое чувство владеет Моникой сильнее – жалость к отцу или ужас по поводу того, что совершил Джонни Клейнтьес.

– Почему?

– Почему он пытался продать сведения? Не знаю.

Тобела удивленно поднял брови.

– Как только он закончил свою часть работы, его выгнали. Точнее, настоятельно посоветовали выйти в отставку. По-моему, он не хотел становиться пенсионером. Не был готов.

Тобела покачал головой. Наверное, дело не только в пенсии.

– Мистер Мпайипели, не знаю, зачем он так поступил. С тех пор как моя мать умерла… да, мы живем в одном доме с отцом, но у меня своя жизнь. По-моему, ему стало одиноко. Не знаю, что творится в голове старика, когда он весь день сидит дома и читает «белые» газеты. Он сыграл важную роль в борьбе с режимом апартеида, а после победы его отправили в отставку. В свое время он был крупной фигурой. В Европе его уважали. Он был важной персоной, а сейчас стал никем. Может быть, ему хотелось еще хотя бы раз почувствовать себя игроком. Я сознавала, как ему горько. И как он устал. Но я не думала… Может быть… он просто хотел привлечь к себе внимание? Не знаю. Просто не знаю.

– Он говорил, что именно огорчило его в тех сведениях, которые он обрабатывал?

Моника заерзала в кресле; глаза скользнули в сторону.

– Нет. Иногда он замечал, что там содержатся ужасные вещи…

– А конкретнее?