Дальтоник - Сантлоуфер Джонатан. Страница 22

— Настоящие профессионалы делают это сами или поручают помощнику, если имеют такую возможность. Художник решает, сколько наложить слоев титановой грунтовки. Причем каждый слой шлифуется, чтобы грунтовка была идеально ровной. — Кейт взяла другую картину из Бронкса, уличный пейзаж. — Тут то же самое. Готовый холст без подрамника.

— Зачем же он сам грунтовал холст для картины из центра, если прежде обходился готовыми?

Кейт кивнула.

— Хороший вопрос, агент Грейндж. Думаю, это потому, что картину из центра писал другой человек.

— Вы хотите сказать, что действуют два разных преступника? — Каменное лицо Грейнджа совсем застыло.

— Я утверждаю лишь то, что картины из Бронкса и из центра писали разные художники. Картины различаются также и манерой исполнения. — Используя ручку лупы как указку, Кейт показала на картину из центра. — Здесь не видны мазки. Краска наложена очень тонко, либо мягкой кистью, например собольей, либо с пенным наконечником, или даже губкой. Тогда как на этих, — она сделала жест в сторону картин из Бронкса, — художник использовал кисти из щетины. Краска наложена грубо, отчетливо видны мазки. — Кейт посторонилась, чтобы дать возможность всем внимательно осмотреть картины. — Но конечно, самое существенное различие — это цвет. На картине из центра цвет реальный. Бананы желтые. Яблоко красное. А на картинах из Бронкса цвет сильно искажен.

Кейт достала из сумочки книгу «Искусство Эрнста Людвига Кирхнера». Открыла в одном из мест, отмеченных закладками, показала.

— Увидев в первый раз картины из Бронкса, я вспомнила Кирхнера. Видите, какие у него цвета. — На картине «Муки любви», репродукцию которой демонстрировала Кейт, была изображена женщина, разумеется, не в реалистической манере. Наполовину черно-белая, наполовину смесь ярко-синего с кроваво-красным.

— Почему у нее синее лицо? — спросил Браун.

— Кирхнер был членом группы немецких художников-экспрессионистов; она называлась «Ди Брюке», что означает «Мост». Они не только искажали форму, но и цвета, отображая тем самым то, что наболело на душе. Работали в состоянии крайнего возбуждения. Отсюда всевозможные уродства и искажения.

— Не понимаю, что в этом интересного, — задумчиво проговорил Браун.

— Моя задача не в том, чтобы вы полюбили живопись немецких экспрессионистов, — сказала Кейт. — Я хотела показать вам работу художника, чья манера напоминает ту, в какой сделаны картины из Бронкса. Как видите, в экспериментах с цветом нет ничего необычного.

— Наш клиент мог видеть картины этого немца? — поинтересовался Грейндж.

— Да. В нью-йоркских музеях есть несколько его картин. Но совсем не обязательно, чтобы он подражал ему. Глядя на картины Кирхнера, несмотря на все искажения, видишь, что они написаны опытным, зрелым художником. А эти, — Кейт бросила взгляд на картины из Бронкса, — слегка напоминают Кирхнера лишь цветом. Но я убеждена, что их написал дилетант. К тому же по краям здесь идут какие-то каракули. Кстати, на картине из центра этого нет. Она написана полностью в реалистической манере, опытной рукой. Художники, несомненно, разные.

— Вы уверены в этом? — спросил Грейндж.

— Абсолютно. А разве у вас есть сомнения, агент Грейндж?

Ему не понравилось, с каким вызовом Кейт произнесла эти слова, но он решил пока не обращать внимания.

Кейт наклонилась к картинам из Бронкса. Мужчины сделали то же самое.

— Смотрите, контуры облаков на этой картине обведены угольным карандашом, а на другой фрукты. Значит, он делал предварительный набросок. А вот на картине из центра этого нет. — Она показала. — Хотя писал ее художник быстро (думаю, не больше трех часов), но уверенно. — Кейт опять переместилась к картинам из Бронкса. — Итак, картину из центра писал профессионал, а эти две — любитель, нигде не учившийся.

— Боже! — воскликнул Браун. — Неужели второй убийца задумал имитировать манеру маньяка из Бронкса?

— А если предположить, что убийца хочет сбить нас со следа? — произнес Митч Фримен, вглядываясь в картины. — И намеренно написал последнюю более профессионально?

— Не думаю, — ответила Кейт. — У каждого художника свой почерк. Зайдите как-нибудь на занятия живописью, и вы увидите двадцать студентов, работающих над одним и тем же натюрмортом или моделью. Но все работы разные, хотя объект один и тот же. Композиция, мазки и, конечно, цвет. Нет двух людей, которые видели бы цвет совершенно одинаково. Цвет — категория субъективная. Вне зрителя его не существует.

— Как это? — удивился Грейндж.

— Вот ваша рубашка, агент Грейндж, выглядит голубой, поскольку молекулярная структура красителя такова, что он поглощает все другие цвета спектра, кроме голубого. Цвет — это результат разложения света. — Полгода назад, начав готовиться к передачам, посвященным цвету, Кейт прочитала много книг на эту тему и консультировалась с известными учеными. — Ваша рубашка сама по себе бесцветная. Цвет появляется только тогда, когда она освещена.

— То есть розовые облака на этой картине, — вставил Перлмуттер, — на самом деле не розовые?

— Они розовые, потому что мы ощущаем их таковыми. Благодаря процессам, происходящим в коре головного мозга. Свет раздражает нервные окончания клеток в глубине глаза. Так называемые палочки и колбочки. Палочки генерируют черное и белое. Колбочки — остальные цвета. Они подают сигналы в соответствующие участки коры головного мозга, в результате чего мы видим цвет.

— Зачем же этому дилетанту из Бронкса понадобилось так искажать цвет? — спросил Перлмуттер.

— Пока не знаю, — ответила Кейт. — Тут может быть много причин. Возможно, захотел поэкспериментировать. Или за этим кроется какая-то символика.

— По-вашему, красное небо и розовые облака что-то означают? — подал голос Браун.

— Не исключено, — ответила Кейт.

— А что, если это неудачное подражание Гогену? — проговорил Перлмуттер тоном прилежного студента.

— Вряд ли. Гоген использовал чистые простые цвета, потому что изображал чистую простую жизнь. Таити, Мартиника. А здесь… даже намека нет на символику. — Кейт вернулась к картине из центра. — Теперь я не сомневаюсь, что это написано кистями с пенными наконечниками или небольшими губками. И обратите внимание, белых мест на вазе кисть не касалась. Просто оставлены участки белой грунтовки.

— Зачем? — спросил Браун.

— Ну, это такая манера живописи. Мне это кажется чем-то знакомым, но… в общем, не знаю. — Вздохнув, Кейт повернулась к картинам из Бронкса. Передала лупу Грейнджу. — Смотрите, вот здесь. Под слоем краски какие-то слова. Это нужно просветить рентгеном. И на краях тоже что-то есть. Возможно, тоже слова, написанные одно поверх другого, так что разобрать ничего нельзя. — Кейт вгляделась в картины. — Во-первых, нужно увеличить эти участки. А во-вторых… — она вернулась к вазе с голубыми полосками, — хотя здесь я не вижу никакого намека на слова, все равно рентгеновскому анализу следует подвергнуть все три картины.

— Согласен, — сказал Грейндж. — Я немедленно отправлю их в Квонтико.

Кейт положила ему на предплечье ладонь:

— Мне хотелось бы иметь их под рукой, потому что… неприятно об этом говорить, но если у нас появится еще одна картина, будет с чем сравнивать.

Грейндж сидел не шелохнувшись, искоса поглядывая на руку Кейт.

— Браун, вы можете сделать это здесь?

— Конечно. Лаборатория прямо в этом здании, внизу. И рентгеноскопия — не такой уж сложный анализ. Заведующая нашей лабораторией Эрнандес займется этим сейчас же. Она уже проверила картины на наличие отпечатков пальцев и инородных частиц.

— Что-нибудь нашли? — спросил Грейндж.

— Никаких отпечатков, волос и прочих фрагментов. Преступник орудовал в перчатках.

— Ладно, — сказал Грейндж. — Картины пока останутся здесь. А потом я все равно пошлю их в Квонтико. Двойная проверка не повредит.

— Нет проблем, — отозвался Браун.

Грейндж встал. Ладонь Кейт соскользнула с его руки. Он этого и добивался, потому что ее прикосновение мешало ему сосредоточиться.