Завет Христа - Хефнер Ульрих. Страница 16

— Тысяча, и ни центом меньше, — стоял на своем Гидеон. — Возможно, это последнее сообщение, которое я могу передать тебе с места раскопок.

Соломон оценивающе посмотрел на Гидеона, вздохнул и сунул руку в карман пиджака. Когда его рука снова показалась наружу, в ней была зажата пачка банкнот.

— Девятьсот, — он попытался еще раз сбить цену. — Больше у меня нет. Надеюсь, что твои новости стоят каждого потраченного мною цента.

Гидеон пересчитал деньги и спрятал их в карман. После этого он рассказал о могиле и о том, что было обнаружено в гробу. О мумифицированном крестоносце, о разбитой стенной тарелке и о большой узкой амфоре, в которой, похоже, находились дорожные припасы для мертвеца.

— Ты действительно не врешь мне? — спросил Соломон после того, как Гидеон закончил свой доклад.

— Я клянусь: все, что я рассказал тебе, — правда, — заверил его Гидеон.

— А куда повезли гроб с содержимым?

Гидеон пожал плечами.

— Вероятно, в музей Рокфеллера, а возможно, даже в Тель-Авив. Там у профессора есть лаборатория. Точнее они не сказали.

Соломон задумался.

— Две тысячи долларов, если ты это выяснишь. Я хочу знать все подробности завтра вечером.

Гидеон улыбнулся.

— Можешь на меня положиться! Завтра здесь же, перед воротами. В то же самое время.

Соломон кивнул.

— Буду ждать тебя.

8

Мюнхен, управление уголовной полиции Баварии, отдел 63…

Штефан Буковски сидел за письменным столом и смотрел в открытое окно. Вопреки своей привычке он закрыл дверь, которая связывала его кабинет с кабинетом его коллеги, Лизы Герман. Колокольни города тянули свои сверкающие на солнце крыши навстречу небу, однако на них Буковски не смотрел. Снаружи в комнату проникал шум будней крупного города, но и его он не воспринимал. Он вспоминал то время, когда смотрел на крыши Гааги и делил кабинет в координационном центре Европола с Максимом из Парижа и Виллемом из Роттердама.

Тогда его задачи были намного проще — ему не приходилось смотреть на окровавленные трупы, он работал только с документами. Он передавал просьбы о проведении следствия в соответствующие инстанции. В большинстве случаев речь шла о налоговых нарушениях и махинациях, совершенных в Германии или в другом государстве-участнике Европейского союза. В принципе, он только сводил вместе сообщения, или распоряжался о проведении следствия немецкими органами власти за границей, или же, наоборот, иностранными органами власти в Германии. Он десять лет провел за границей и даже создал прообраз общеевропейской полицейской организации, однако результат в большинстве случаев был неудовлетворительным, так как национальные интересы государств-участников мешали открытому и более интенсивному сотрудничеству И наверняка сменится еще не одно поколение, прежде чем можно будет говорить о настоящем сотрудничестве. Тем не менее Штефан Буковски хорошо себя чувствовал в Европоле и неоднократно сожалел о возвращении в Германию.

— Пусть теперь молодежь себя проявит, — сказал ему глава ведомства, когда они прощались. Баварское министерство внутренних дел просто не продлило с ним контракт, а для перехода в Европол он был уже слишком стар. Вот так он и вернулся в Мюнхен и принял руководство отделом 63. Не потому, что добивался этого, а всего лишь потому, что это было единственное вакантное место, которое соответствовало его званию.

Вплоть до прошлого года он только и делал, что сидел за письменным столом, поручал коллегам расследовать новые дела, проверял их работу и руководил отделением как эксперт, однако в проведении расследований непосредственного участия не принимал, так как в то время еще действовал старый принцип: «Тот, кто хочет руководить, должен быть освобожден от работы».

После проведения серьезной реформы полиции, при которой нижний и средний уровни управления в структуре полиции были значительно сокращены, ему пришлось снова сбивать ноги на улице и расследовать преступления. И как раз в этот момент в отделение перевели Лизу Герман — эмансипированную честолюбивую женщину с упорством, достойным бегуна-марафонца. Она постоянно дышала ему в затылок, знала все лучше его и достаточно часто давала понять, что придерживается не очень-то высокого мнения о его методах работы.

Штефану Буковски предстояло проработать с ней еще четыре года. Он скривился, как от зубной боли, встал и закрыл окно.

Священника в монастыре Этталь убили чрезвычайно жестоким способом. Распяли, пытали и убили. Что он знал, что у него хотели выпытать? Или его палачи были просто ненормальными, получающими удовольствие от страданий своей жертвы? И почему никто в стенах монастыря совершенно ничего не заметил? Ведь монах должен был кричать, когда его жгли раскаленным железом или вонзали острый нож в грудную клетку.

Отчет о результатах вскрытия не оставлял возможностей для двойственного толкования. Судмедэксперт считал, что жертву пытали почти два часа.

В дверь кто-то постучал. Буковски недовольно буркнул: «Войдите».

В кабинет вошла Лиза Герман.

— Я не смогла добиться разрешения на эксгумацию, — заявила она. — С точки зрения прокуратуры, доказательств слишком мало. Они думают, это все только твои предположения, а никаких серьезных улик нет. Может, ты сам попробуешь? Прокурора зовут Флеглер.

Буковски вопросительно посмотрел на нее.

— Ты, наверное, тоже не считаешь, что священника церкви в Висе убили?

Она отвела глаза.

— После того, что произошло за последние дни, возможно все. Если бы только у нас была отправная точка. Ведь следов почти нет.

Буковски поднял со стола папку.

— Монах в монастыре Этталь умер после почти двухчасовой пытки, а никто в монастыре якобы ничего не слышал. Я при всем желании не могу себе такого представить.

— Ты думаешь, его убили братья по вере?

Буковски поморщился.

— Нет ничего невозможного, но у нас нет улик. При этом я уверен, что они знают больше, чем говорят.

— Мне еще раз допросить…

— Нет, я сам это сделаю: я чувствую — что-то здесь не так, — перебил ее Буковски.

Иерусалим, Христианский квартал, недалеко от Купола Скалы…

Яара нежно прижималась к груди Тома и смотрела на него своими темными глазами. Ее длинные, черные как смоль вьющиеся волосы лежали у него на коленях. Вечер распростерся над Иерусалимом, и то здесь, то там зажигались огни. Святой город мирно покоился в сумерках.

Яара и Том сменили бедный палаточный лагерь на гостиничный номер в Христианском квартале. Они расположились на балконе, и перед ними открывался вид на Купол Скалы [9]— его золотую поверхность освещали мощные прожекторы. Том сидел на больших качелях с навесом и с наслаждением курил сигару.

— Она ужасно воняет, — заявила Яара.

— Мне их подарил Рафуль за то, что я нашел рыцаря. Он говорит, это настоящие «Гавана-клуб». Здесь, в Иерусалиме, есть только один торговец, у которого их можно купить.

— И все равно воняет, — настаивала Яара.

Том проворчал что-то неразборчиво и затушил сигару в пепельнице. Он откинулся на спинку качелей и посмотрел в небо.

— Здесь так спокойно, — глухо произнесла Яара. — Жаль, что так не может быть всегда.

Том нагнулся к ней и поцеловал ее в губы. Она обняла его за шею и не отпускала.

— Я бы не пережила, если бы тебя засыпало, когда ты провалился в могилу. Я люблю тебя.

Том снова поцеловал ее.

— Я тоже тебя люблю, Яара, и мне бы хотелось, чтобы это мгновение никогда не заканчивалось.

— С другой стороны, это происшествие оказалось счастливым для археологии, — пошутила Яара. — Кстати, что тебе известно о рыцарях-тамплиерах?

Том посмотрел в иссиня-черное ночное небо.

— Крестоносцы — не совсем моя специальность. Речь здесь идет о тайном ордене, существование которого под вопросом даже для самой церкви. Насколько я знаю, рыцари стали могущественней самого Папы, и однажды в пятницу, тринадцатый день месяца, все они почти одновременно погибли от рук наемных убийц. Говорили, что под предлогом насаждения веры они якобы прибыли в Иерусалим с целью найти там сокровище. Был ли это святой Грааль или Ковчег Завета, неизвестно. Как бы там ни было, до сих пор считается, что в пятницу, тринадцатого, надо быть осторожнее, чтобы не попасть в неприятности.