Завет Христа - Хефнер Ульрих. Страница 20
Джонатан Хоук замедлил шаги. Дойдя до окна, он остановился и выглянул наружу. Под ним в долине лежали маленькие дома Старого города Иерусалима, вдали поблескивал золотой Купол Скалы. Весь город казался мирным и полным идиллического покоя. Хоук глубоко вздохнул.
Профессор Хаим Рафуль подбежал к нему и остановился.
— Извините мою несдержанность… — Рафуль уже сожалел о своих резких словах. — Я не хотел обидеть вас и не хотел разрушать вашу веру. Мне вообще несвойственно лишать людей иллюзий, но я чувствую себя в долгу перед истиной… Единственной истиной — научным доказательством. И мне не нравится, когда люди веры пытаются насадить свою идеологию другим, подобно тому как врачи пересаживают своим пациентам чужие сердца.
Хоук обернулся.
— У меня, скорее, создалось впечатление, что это ваш личный поход против Рима.
— Конечно, мой дорогой и верный друг, — ответил Рафуль, — может, тут сработали и личные мотивы. Но я наткнулся на свидетельство того, что Иисус Христос был не тем человеком и вел не ту жизнь, в которую церковь хочет заставить вас поверить. Иешуа был, без сомнения, пророком, без сомнения, мудрым и очень умным человеком, и в нем есть многое от идеологии человеколюбивого Бога. Он учил доброте, он учил состраданию и сочувствию, однако он был человеком, а не сыном Бога.
— Может, так оно и было, — ответил Хоук. — Но почти треть населения мира исповедует христианство. Будь то католики, протестанты, православные или другие общины. Христианство определило наше мировоззрение. Оно стало первоначальной установкой, которую не так-то просто разрушить. Ни у кого нет на это права.
— Но, дорогой друг, — возразил Хаим Рафуль и положил руку на плечо Джонатана Хоука. — Все равно ложь не превратится в правду только из-за того, что за прошедшие столетия она стала верой миллионов прихожан и священнослужителей. Мы ведь не можем просто выдумать собственную историю или выбрать из многих предположений то, которое нам больше всего нравится, потому что соответствует нашему мировоззрению.
— Вы намекаете на церковный канон?
— Правильно, дорогой друг и коллега, — подтвердил Рафуль. — Можно ли из множества писаний отобрать те, которые имеют нормативное значение для отцов церкви, и умалить значение других, отведя им второстепенную роль афоризмов, или песен, или апокрифов?
— А разве не нужно однажды принять решение? — спросил его Хоук. — Разве неправильно, что из многих текстов Нового Завета выбрали четыре Евангелия, содержание которых не противоречит друг другу? Ничто не забыто, ничего не утаивается. Остальные тексты также открыты общественности. Просто они частично противоречили себе или представляли собой отдельные выдержки из существующих Евангелий и не несли откровения.
— А как же Евангелие от Фомы? — спросил его Хаим Рафуль. — Этот человек, пусть и «опьяненный», то есть некомпетентный, также божественного происхождения, и он ищет образ Бога. Мы все — дети Божьи, как и Иешуа. А у Фомы мы не находим упоминания о воскресении. Однако в его тексте есть слова и изречения, которые очень сильно напоминают свитки Кумрана. Но текст Фомы не вписывается в то, что Вселенский собор в Триесте четыреста шестьдесят лет назад определил как окончательный канон Нового Завета Римско-Католической Церкви. Его просто забыли. Однако человеку свойственно ошибаться. Разве не так говорится в Писании?
— По-моему, эти вопросы вам лучше задать Папе, а не мне, не так ли?
— Разве истина не всех касается? — вопросом на вопрос ответил Хаим Рафуль.
— Но кто может сказать нам, что есть истина, если до сих пор мы находили только частицы ее? Мы обнаружили в преданиях несколько маленьких капель огромного океана. И теперь мы пытаемся создать, каждый для себя, свою собственную картину. А пробелы мы заполняем тезисами, приемами и интерпретациями, которые не имеют никакого отношения к науке, а есть лишь исключительно порождение наших собственных фантазий. Неужели вы всерьез считаете, что в результате этого и появляется истина, уважаемый коллега?
Рафуль убрал со своего плеча руку Джонатана Хоука и, сделав серьезное лицо, сказал:
— Я знаю истину, и она опасна, так как разрушает власть тех, кто у власти.
Джонатан Хоук покачал головой: похоже, Хаим Рафуль безнадежен.
— Мне вас жаль, профессор, — ответил Джонатан Хоук после минутного молчания. — Берите свою находку и будьте счастливы. Но не впутывайте меня в свои игры. Я здесь для того, чтобы найти римский гарнизон, а не для того, чтобы выслушивать ваши надоедливые фантазии.
Рафуль посмотрел на Джонатана Хоука с непроницаемым выражением лица, потом натянуто улыбнулся и протянул коллеге руку.
— Договорились, — загадочно откликнулся он. — Вы ищете гарнизон, а я забираю крестоносца и все, что мы обнаружили в его могиле. И я больше не буду обузой для вас. Наоборот, я по-прежнему буду помогать в вашей работе.
Джонатан Хоук нерешительно пожал руку профессора.
— Забирайте рыцаря, мне он неинтересен. Я не стану публично поддерживать ваши тезисы, поймите это раз и навсегда.
Профессор Хаим Рафуль кивнул.
— Сегодня я это прекрасно понял, дорогой друг.
10
Рим, палаццо дель Сант-Уффици…
Кардинал-префект Лукашек был рассержен. Отец Леонардо сел на кожаный диван возле окна. В огромном конференц-зале палаццо, в котором располагалась резиденция Sanctum Officium, царила прохлада. Окна были закрыты и зашторены. Кардинал-префект Лукашек был одет в черную сутану, темно-красную круглую шапочку, а его толстый живот обхватывал красный пояс. Лукашек стоял перед окном, скрестив на груди белые морщинистые руки.
— Вы, собственно, понимаете, какой властью обладает кардинал Боргезе? — рассерженно спросил кардинал-префект. — Он уже занимал высокое положение, сын мой, когда вы пешком под стол ходили. Если он обращается с безотлагательным делом в наше учреждение, то я жду, что меня немедленно об этом проинформируют. Кардинала Боргезе в Ватикане считают восходящим светилом. Однако не только церковь в долгу перед ним: его влияние простирается также и на политику, и на экономику. Он заслуживает того, чтобы вы его принимали всерьез. Вместо этого вы простой улыбкой разделываетесь с его заботами и страхами и обращаетесь с ним, как с послушником.
Отец Леонардо, защищаясь, поднял руку.
— Это неправда: я совершенно серьезно отнесся к его движущим мотивам.
— И вели вы себя соответствующим образом? — резко перебил его кардинал-префект. — Я больше не в состоянии понять эту молодежь. Приезжают из какого-нибудь университета, проходят курсы повышения квалификации и начинают считать, что знают все и больше не обязаны ничего воспринимать всерьез.
— Я думал… — пытался оправдаться отец Леонардо.
— Вы думали… — насмешливо повторил кардинал-префект. — Что вы думаете? Во что верите? В то, что мир не принимает всерьез этого еврейского профессора? В то, что он не может навредить нашей церкви? Когда вы в последний раз были на святой мессе? Я имею в виду — не здесь, в Ватикане, а снаружи, в мире. Скажем, в деревне или маленьком городке. Вы бы не смогли смотреть на это без слез. Пустые скамьи, одни только старики, никакой молодежи и верующих средних лет. У церкви проблемы с мобилизацией людей. У церкви серьезные проблемы, дорогой мой. И сейчас не время играть в игры. Пришла пора действовать, а не только реагировать на то, что предпринимают наши противники, и злобно высмеивать их поступки.
— Я использовал свои связи, Ваше Высокопреосвященство, — робко ответил отец Леонардо. — У нас есть человек в Иерусалиме, который внимательно следит за работой археологов у подножия горы Елеонской.
— Во-о-от как, — протянул кардинал-префект, так что нельзя было не заметить сарказма. — Тогда вам, наверное, известно, что было найдено в могиле на поле раскопок?
Отец Леонардо мысленно выругал себя за то, что не обратился к своему связному в Париже перед возвращением кардинал-префекта. Похоже, он все же недооценил важность и «взрывоопасность» этих работ.