Золотая цепочка - Сибирцев Иван Иванович. Страница 9

Глеб впервые увидал эти северные края чуть больше года назад и о прежнем владельце прииска не имел никакого представления, но на вопрос, где работает, отвечал, как все:

— Стараюсь помаленьку на Бодылинских отвалах.

И радовался: хватит песков на Бодылинских отвалах, а в них — самородков. На всю старательскую жизнь Глеба Карасева хватит, на все его планы.

Речка Светлая, днем переливчатая и прозрачная, подернулась частой рябью, потом загустела свинцом, и рассыпались по ней звезды.

Бульдозерист включил фару, спрыгнул на землю, блаженно, до хруста в костях, потянулся, вперевалочку подошел к Глебу. Тот с неохотой закрутил вентиль, стонавшая от яростного напора воды гидравлика притихла.

— Перекур, что ли? — досадливо спросил Глеб.

— Думаю, совсем шабаш на сегодня, — решительно сказал Федор, оглядел Глеба и с завистью заметил: — Железный ты, что ли? Целый день у этой дрыгалки, а все как огурчик. У меня башка раскалывается. Он же гудит, как танк, бульдозер-то.

— Стране нужен драгоценный метал, и наш долг дать его стране, — с пафосом изрек Глеб.

— Ладно, я тоже грамотный. Только тебе, чертолому, напарником бегемота впору. Все люди как люди, от гудка до гудка, а у нас с тобой одно понятие: световой день, от темна и до темна.

— Кому от этого плохо? Государству? Артели? Может быть, нам с тобой?

Луч фонарика выхватывал из темноты то корневище, петлей захлестнувшее тропу, то черный плешивый пень, то иудино дерево — осину.

Небо совсем близко. Будто на ветке сосны, раскачивается ковш Большой Медведицы, звезды мерцают жарко, как самородки на дне артельной колоды, когда заглянешь в нее через трафаретную решетку…

Глеб отмахнулся от этого видения, и вдруг вспомнился голос Лизы, как всегда не то насмешливый, не то строгий: «Я убеждена: человек чуткий и отзывчивый к красоте никогда не совершит подлости. У тебя же вообще ярко выраженное эмоциональное начало. И оттого мне так хорошо с тобой. Терпеть не могу разных логичных рационалистов».

Как давно прозвучали эти слова!

Отслужив в армии, Глеб вернулся в Москву, к матери. Город встретил его медвяным разливом липового цвета, золотыми россыпями болгарской клубники на лотках, сочными красками цветочных киосков.

Глеб с наслаждением облачился в штатский костюм и целыми днями слонялся по улицам, привыкая к полузабытой гражданской жизни. И все девчонки казались привлекательными, кургузые платьица на них очень нарядными, улицы праздничными.

В тот вечер Глеб троллейбусом возвращался домой. Стоял у задней дверцы, нагретый металлический поручень упирался в ладонь, в светозащитных стеклах проступали цветные фотографии зданий.

Троллейбус резко затормозил. Глеба швырнуло вперед, ладонь соскользнула с поручня, и парень заключил в объятия, плотно притянул к себе стоявшую к нему спиной пассажирку.

Она дернула плечами, скосила на Глеба уголки глаз и сказала сердито:

— Держитесь за поручень.

— Простите, я нечаянно, — смущенно ответил он.

— Возможно, но все-таки уберите руки. — Она скинула со своих плеч ладони Глеба.

— Извините, я не хотел, честное слово. Инерция.

Она скользнула укоризненным взглядом по его размашистым плечам, широкой груди, длинным мускулистым рукам и спросила насмешливо:

— Инерция чего? Самоуверенности? Нахальства? Или милой привычки к троллейбусным знакомствам?

Оказывается, у нее очень чистое, совсем девчоночье лицо с розоватою кожей и зелеными глазами, круглыми, ласковыми, цепкими. Не отводя от нее взгляда, он, широко улыбаясь, объяснил:

— Нет, та инерция, про которую в школе проходят. По физике. Честное слово.

Ее губы покривились язвительно, а в голосе проскользнула издевка:

— Ах, в школе… Что же, продолжайте повторение пройденного. Мне выходить на этой остановке.

— Мне тоже, — пробормотал Глеб.

Глеб замедлил шаг, проводил ее взглядом, остановился у театральной афиши: решит еще, что пристаю…

В глазах рябили названия спектаклей: «Сто четыре страницы про любовь», «Коварство и любовь», «История одной любви». Но Глеб все-таки заметил, что девушка завернула в подъезд, где жил он.

Ему стало смешно. Он покружил у газона, медленно вошел в подъезд.

На лестничной площадке, расставив по ступенькам бутылки с молоком, пакеты с покупками, стояла та девушка и рылась в сумке.

— Ключ потеряли? — сочувственно спросил Глеб.

— Ну, знаете!.. — возмущенно воскликнула она и угрожающе выставила перед собой ключ.

Посмеиваясь беззвучно, Глеб собрал бутылки и пакеты, составил обратно в сумку, вручил хозяйке:

— Ничего не поделаешь. Я живу в соседней квартире.

Войдя к себе, он с порога окликнул мать:

— Мама, разве в семьдесят первой квартире живут не Мартыновы?

— Теперь там Лиза Гущина живет.

— Одна? — как можно равнодушнее спросил Глеб.

— Зачем одна? С мужем и с дочкой.

Через неделю вечером Глеб остался один дома. У двери позвонили. Он лениво поднялся с дивана, шлепая тапочками, побрел в переднюю, открыл дверь и испуганно попятился: на площадке стояла Лиза.

— Вы? Здравствуйте, — сказал Глеб густым басом.

— Здравствуйте, сосед.

— Меня зовут Глебом.

— Я знаю. Но мне больше нравится называть вас соседом. Понимаете, сосед в троллейбусе, сосед по лестничной площадке… Мой благоверный отсутствует, а у меня, как на грех, погас свет. Что-то с пробками. Я подумала: вы так крепко помните школьную физику, что, наверное, сумеете починить. — Она скользнула оценивающим взглядом по его лицу, плечам.

— Постараюсь, Елизавета э-э… — начал он и покраснел.

— Елизавета Ивановна.

В коридоре своей квартиры Елизавета Ивановна зажгла свечку, поставила под электрощиток стул, сказала с усмешкой:

— Действуйте. Я стану подстраховывать вас.

Ее твердые ладони уперлись ему в спину. Глебу стало жарко. Он потянулся к пробке, слегка покачал ее пальцами, сразу же вспыхнул свет.

Глеб слышал, как потрескивает свеча, как дышит Елизавета Ивановна, как часто стучит ее сердце. Пальцы Глеба соскользнули с пробки. Свет снова погас.

Он виновато оглянулся на хозяйку. Она смотрела строго и выжидательно. Глеб торопливо потянулся к щитку, но Елизавета Ивановна вдруг дунула на свечку и сказала шепотом:

— Прыгай, я подхвачу…

А спустя еще недели две в парке «Сокольники» они сидели под старым кленом. Глеб осторожно взял прохладную, узкую ладонь Лизы и сказал умоляюще:

— Я больше так не могу. Вся наша жизнь — сплошное ожидание. Я жду твоего стука в стену, жду, когда уйдет из дому Гущин, когда убежит играть твоя дочка. Ты ждешь, когда я останусь в квартире один. Ждем, ждем. А чего, собственно? У нас же все решено с тобой. Сколько можно ломать эту комедию: сосед, соседка?..

— Что ты предлагаешь?

— Сегодня же поселиться вместе, а не по соседству.

— Я согласна. А где?

— Хотя бы у меня.

— Шестой жилицей в двухкомнатной квартире. Да еще Маринка со мной. По соседству с Гущиным. Прямо скажем, перспектива блестящая. То-то обрадуется Надежда Павловна, твой отчим и твои сестренки. И материальная база у нас с тобой всем на зависть. У меня аспирантская стипендия, у тебя целых сто рублей слесаря-ремонтника. Заживем на славу.

«Вполне достаточно для начала», — чуть не сорвалось у него с языка. Но Глеб тут же ужаснулся своего идиотского оптимизма. Обрекать Лизу на такое существование?.. И спросил с надеждой:

— Тебя удерживает только это?

— Ты думаешь, это пустяки, жадность? Между прочим, эмоциональное начало — это очень хорошо. Но не до телячьего идеализма. Я не верю в рай в шалаше даже с милым. Стандарты комфорта растут год от года…

Что скажешь, если Лиза снова права, как права она всегда в каждом своем суждении и поступке. Разве не обязан он заботиться о Лизе?.. Женщина на шесть лет старше его, красивая, умная, поверила ему, откликнулась на его любовь. Так неужели он поведет себя, как желторотый птенец, не станет для нее настоящим мужчиной, опорой в жизни?.. И вспомнился друг. А друг ли? — заспорил с собою Глеб. Конечно же, друг, неожиданный и надежный…