Ювелир с улицы Капуцинов - Самбук Ростислав Феодосьевич. Страница 25
Но сейчас я не думаю ни про Германию, ни про черта-дьявола. Возможно, в тот вечер у меня было скверное настроение из-за того, что Герман случайно задел больную струнку Роберта. Он заговорил с ним о живописи, и тот уже не отставал от Шпехта весь вечер. Ты же знаешь причуды Роберта — от молекулы до Рембрандта у него один шаг, и я не знаю, чем в конце концов он увлекается больше. Я старалась попасть им в тон, но спасовала. Оказывается, Герман хорошо знает живопись, имеет несколько ценных картин и обещал Роберту оригиналы каких-то славянских художников.
Дора, дорогая, наверно тебе уже надоело мое пустословие?
Можешь представить себе мою радость, когда мы вышли из ресторана и, распрощавшись с компанией, направились пешком домой. Чуть ли не два часа брели мы по затемненным улицам, но мне было не страшно, и я совсем не устала, даже жалела, что так быстро увидела наш дом.
Я ощущала тепло руки Германа — и от этого самой становилось жарко; я опьянела от этой ночи и присутствия Германа, от его слов. Правда, он говорил мало, а меня, как на грех, одолела болтливость. Хотелось говорить, тем более что я чувствовала с его стороны искреннюю заинтересованность, — он иногда спрашивал о том, что может интересовать лишь близкого или расположенного ко мне человека. И потому он становился мне еще дороже и понятнее.
Кстати, Герман знает Карла. Именно благодаря кузену у Германа и возникла мысль о деловых связях с отцом. Наш легкомысленный Карл взялся за ум и начинает что-то делать. Дай бог!.. Отец махнул на него рукой и ограничился тем, что ради покойного своего брата дал Карлу немного денег и рекомендацию
У Германа с Карлом коммерческие дела, он много расспрашивал о нем — вероятно, хочет знать до тонкостей своего компаньона. Я просила Германа поддержать нашего чурбана — с помощью такого человека, как Шпехт, кузен, глядишь, и станет на ноги.
Мы возвратились домой поздно, но отец еще ждал Шпехта. У них произошел какой-то разговор, и утром следующего дня Герман сообщил мне, что дела заставляют его выехать.
Уехал…
Единственно, что мне осталось, — это фотография: в нашем саду стоим мы — он, я и отец. Он смотрит на меня с фотографии — серьезный, умный, и я поверяю ему свои самые таинственные думы…
Вот и вся эта, возможно, банальная история.
Надеюсь, ты не осудишь меня”.
С большими трудностями Кирилюк пробился к секретарю губернатора дистрикта. Высокий, рыжий, похожий на восклицательный знак человек с красными веками выслушал его, внимательно ощупал быстрыми глазами. С минуту подумал и, когда Петро уже хотел нарушить паузу, спросил:
— Письмо с вами?
— Да.
Секретарь протянул руку.
— Прошу…
— Оно адресовано лично господину фон Вайгангу…
Секретарь едва пошевелил тонкими бескровными губами:
— Мы теряем напрасно время, господин Кремер. Я передам письмо губернатору, и он сам решит, принимать вас или нет.
Минут через десять секретарь вернулся. Уже по одному его виду Петро догадался — рекомендация ювелира чего-то стоит! Секретарь приветливо улыбнулся и чуть ли не дружелюбно сказал:
— Подождите, пожалуйста, господин Кремер. Вот свежая газета и журналы. Губернатор примет вас.
Петро уткнул в газету невидящий взгляд. Никогда в жизни он так не волновался. Нечто похожее он испытывал, когда шел сдавать первый экзамен в аспирантуру, чувствуя, что от этого экзамена зависит вся жизнь. Какой он был тогда глупый юнец! К сегодняшнему экзамену он готов лучше, чем даже тогда, подумал он, улыбаясь. Губернатор — это установлено точно — никогда не встречался с племянником Ганса Кремера, а что касается подробностей жизни ювелира, то их припасено сколько угодно. А если окажется, что Карл чего-то и не знает, то ведь он не был в столь близких отношениях с семьей Ганса Кремера…
Секретарь вновь исчез за массивной дверью. Вернувшись, почтительно раскрыл ее перед Кирилюком.
— Господин губернатор ждет вас.
Кабинет длинный, светлый. Стол в противоположном конце кажется маленьким; человек за ним тоже кажется небольшим. Лишь подойдя ближе, Петро понял, что ошибается: за большим дубовым столом сидел высокий человек с квадратной челюстью, плечистый, коротко подстриженный. Подав через стол руку, приветливо сказал:
— Мне очень приятно видеть у себя племянника моего друга и бывшего коллеги. Вы давно видели своего дядю?
“Глупый вопрос, — подумал Кирилюк, — в конце письма обозначена дата”.
— Почти месяц тому назад.
— И вы так долго добирались из Бреслау?
— В Кракове простудился и чуть ли не месяц провалялся с воспалением легких, — объяснил Петро.
Фон Вайганг постучал карандашом по столу, словно отбивая марш.
— Как живет уважаемый Ганс?
— В последнее время ему удалось осуществить несколько выгодных операций. И на здоровье дядюшка пока что не жалуется — поскрипывает,
— “Поскрипывает”?!
Кирилюк заметил, как растянулись уголки губ губернатора. Это, должно быть, означало улыбку.
— Скрипит в прямом и переносном смысле, — ободренный этой улыбкой, позволил себе шутку Петро.
Шутка была благосклонно встречена.
— У Ганса даже смолоду был скрипучий голос, — промолвил губернатор, полуприкрыв глаза. — И он все еще собирает эти, как их?.. Ну?.. — Губернатор нетерпеливо щелкнул пальцами, как бы в ожидании подсказки.
Петро понял: проверка.
— Вы имеете в виду дядюшкину страсть к коврам?
— Ха-ха-ха… Удивительная страсть…
Поняв, что губернатор лишь начал прощупывать его, Кирилюк сам пошел навстречу опасности.
— В комнате, где вы жили, когда гостили у дяди перед войной, висят те же самые ковры. И та же самая старая груша заглядывает в окно… — сказал он, улыбаясь.
— Кажется, вместе со мной тогда гостил у Ганса и ваш отец? — небрежно бросил фон Вайгаиг.
— Мой отец? Возможно… — Петро едва не попал в ловушку, но вовремя опомнился. — Возможно, вы имеете в виду кого-нибудь другого? Моего отца тогда уже не было в живых.
Лицо губернатора разгладилось.
— Кажется, он умер в тридцать четвертом?
— В тридцать шестом, — уточнил Кирилюк.
— Разве? Я уже и не помню… — отстукивал карандашом марш фон Вайганг, и Петро понял — хорошо все помнит и лишь прикидывается, что забыл. — Интересно было бы встретиться сейчас с Гансом. Наверно, постарел.
Кирилюк вынул из кармана фотографию, подал ее губернатору и сказал:
— Вот как он выглядел месяц назад.
Это был один из главных его козырей: на фоне кремеровского особняка он снят вместе с Лоттой и ее отцом. Когда губернатор оторвал свой взгляд от снимка, Петро знал: больше каверзных вопросов не будет — по лицу губернатора расползлась благодушная, полная благожелательности улыбка.
— Какой взрослой стала эта девушка! Я помню ее еще младенцем.
— У Лотты большое несчастье, — сочувственно заметил Петро. — Ее муж Теодор Геллерт…
— Знаю… Геллерт мог бы стать гордостью нации. Как перенесла это горе ваша кузина?
— Время залечивает раны…
— Эта девушка всегда обладала силой воли, — кивнул фон Вайганг. — Лотта — подлинная арийка!
Петро увидел, что губернатор как бы смотрит сквозь него, ничего не замечая. По-видимому, беседа навеяла приятные воспоминания. Может быть, губернатор вспоминает, как рыбачил вместе со своим старшим товарищем Гансом, которого (если ювелир не преувеличивал) боготворил?
Петро понял — эта лирическая минута ему лишь па пользу. И он не ошибся.
— Что я могу для вас сделать? — нарушил, наконец, паузу фон Вайганг.
— Я хотел бы открыть собственное дело, — начал Петро деловым тоном. — Оно позднее могло бы стать филиалом фирмы “Ганс Кремер”.
— А в перспективе — “Ганс и Карл Кремеры”, — покровительственно улыбнулся фон Вайганг.
— Именно так, господин губернатор. Не стану скрывать — эта перспектива вдохновляет меня.
— Не так уж и дерзка эта мысль. Надо же кому-то продолжить дело Ганса. Однако мы отвлеклись от дела.
— Я хотел бы, — подхватил Петро, — открыть в городе магазин. Оборотные средства и кое-какие товары на первое время у меня имеются, а все зависит от того, как пойдут дела. — И, почтительно склонив голову, как бы заранее благодаря фон Вайганга, Петро добавил: — Конечно, я не могу рассчитывать на прямую поддержку такой высокой особы, как губернатор дистрикта, но доброе слово, сказанное вами, будет значить для меня очень много.