Смерть пэра - Марш Найо. Страница 10

— Почему он так поступил?

— Похоже, он делал большие дела и большие долги, и одна из его самых крупных сделок сорвалась совершенно неожиданно. И оказалось, что Чарли придется оплачивать кучу его счетов, потому что он — партнер сэра Дэвида. И счетов было столько, что у него не осталось денег, чтобы оплатить наши собственные счета, которые потихоньку накопились за полгода. Вот такие дела. Ну что ж, остается только не вешать носа и найти правильный подход к Габриэлю. Чарли послал ему совершенно очаровательную телеграмму, составленную ну просто совершенно как надо, понимаешь? Мы так над ней корпели… Габриэль живет в «Медвежьем углу» и ненавидит ездить в Лондон, поэтому мы надеялись, он просто сообразит, что нельзя позволить Чарли разориться, и пришлет ему чек. А он возьми и пришли в ответ телеграмму: «Прибуду пятницу, шесть часов. Вутервуд», так что мы все в лихорадке.

— Вы думаете, все может уладиться? — спросила Роберта.

— Ну, видишь ли, это настолько важно, что мы вообще не можем ничего думать. Не стоит говорить «гоп», пока не перепрыгнешь. Но мне страшно хочется найти к Габриэлю правильный подход. Как жаль, что Чарли его ненавидит до мозга костей.

— Мне кажется, он не может никого ненавидеть.

— Ну, он ненавидит Габриэля, насколько может. Габриэль всегда относился к нему довольно по-свински, он считает, что Чарли — мот. Сам-то Габриэль скряга.

— О господи!

— Вот-вот. Но он все-таки сноб, и мне как-то не верится, что он позволит собственному брату разориться. У него мурашки бегут по коже при одной мысли о скандальной славе. Нам остается только решить, какой подход найти к Габриэлю, когда он окажется здесь. По-моему, первым делом надо будет устроить его поудобнее. Он любит совершенно особенное шерри, которое практически нельзя достать, как я понимаю, но Баскетт собирается поискать. И еще ему нравится ранний китайский фарфор. И по счастливому стечению обстоятельств так получилось, что Чарли для будущего дела купил маленькую голубую вазочку, страшно дорогую, и в припадке безумия заплатил за нее наличными. И мне пришла в голову просто блистательная идея: пусть Майк вручит ее Габриэлю. Майк, если захочет, умеет быть таким очаровательным.

— Но, Шарло, если вазочка такая ценная, почему бы вам самим ее не продать?

— Может быть, и можно ее продать, но как? Во всяком случае, моя интуиция мне подсказывает, что лучше приручить этой вазочкой Габриэля. Нам надо поступать дипломатично. Ну, допустим, вазочка стоит сто фунтов. А нам нужны две тысячи. Почему бы не использовать плотвичку как приманку, чтобы поймать кита?

— Ну да, — с сомнением сказала Роберта, — только вот не покажется ли ему расточительством раздаривать такие дорогие вазочки?

— Да нет, — возразила леди Чарльз, махнув рукой. — Он будет в восторге. И во всяком случае, если он швырнет вазочку Майку в лицо, она же все равно останется у нас.

— Это верно, — согласилась Роберта, смутно чувствуя какой-то пробел в логике леди Чарльз.

— Мы все соберемся в гостиной, когда он придет, — продолжала леди Чарльз, — и мне кажется, что стоит представить какие-нибудь шарады.

— Что?! Шарады — ему?!

— Я знаю, Робин, затея с сумасшедшинкой, но, видишь ли, он и так знает, что мы немного не в себе, поэтому нет смысла притворяться, что мы не такие. А мы очень хорошо представляем шарады, ты ведь не станешь этого отрицать.

Роберта моментально вспомнила шарады Миногов в Новой Зеландии, особенно ту, которая представляла «райский сад». Лорд Чарльз, с моноклем в глазу и зонтиком над головой — чтобы намекнуть на зной — изображал Адама. Генри был змеем-искусителем, а близнецы изображали ангелов. Фрида, проникнувшись идеей, включилась в представление в роли Евы, нарядившись в почти Евин наряд: фиговый листок из оберточной бумаги и лифчик. Леди Чарльз выкопала где-то фальшивую бороду — в этом вопросе на Миногов можно положиться — и представила страшно раздражительного и сварливого Создателя. Плюшка была древом познания.

— А ему вообще нравятся шарады? — спросила Роберта.

— По-моему, он с ними никогда не сталкивается, и это очень нам на руку. Мы его развеселим. В этом-то и горе бедняги Габриэля. Он никогда по-настоящему не веселился.

В дверь постучали, и Генри просунул голову в комнату.

— Мне подумалось, вам захочется как следует посмеяться, — сказал он, — так вот: бэйлиф пробрался по черной лестнице и поймал бедного старину папочку. Бэйлиф сидит в кухне с Баскеттом и горничными.

— О боже мой! Только не это! — воскликнула его мать.

— А зовут его мистер Ворчалл, — хмыкнул Генри.

За ленчем леди Чарльз развивала свою теорию о том, как следует принять лорда Вутервулского (и Рунского). Семья, за исключением Генри, приняла самое что ни на есть горячее участие в обсуждении этого вопроса. Генри казался еще рассеяннее, чем обычно, и не в настроении. Роберта, к своему смущению, часто ловила его взгляд на себе. Генри смотрел на нее с необъяснимым выражением лица, которое беспокоило ее, пока она не сообразила, что он смотрит и не видит ее. Роберта перестала смущаться и стала внимательно слушать, что говорят остальные члены семьи. С каждым новым витком этой невозможно нелепой беседы таяли в дымке четыре года разлуки, и Роберта почувствовала, что снова начинает наполовину принимать безумную логику их рассуждений. Они страстно и горячо обсуждали, какие шарады подходят к такому случаю: леди Чарльз и ее дети — с горячим энтузиазмом, лорд Чарльз — беспристрастно и критически. Роберта все пыталась представить себе, что чувствует лорд Чарльз на самом деле перед лицом кризиса, и ей казалось, что вид у него слегка встревоженный. Но его бледное овальное лицо никогда нельзя было назвать выразительным. Близорукие глаза глядели дружелюбно и приветливо. Светлые усы и странно юный рот не придавали ему значительности, но все-таки он выглядел представительным, хотя и мягким человеком. У лорда Чарльза была странная привычка понижать к концу фразы свой несколько высоковатый голос, при этом широко раскрывая глаза и поглаживая себя по макушке. Роберта вдруг поняла, что не имеет ни малейшего представления, о чем он думает, хотя она очень его любит. Лорд Чарльз все-таки исключительно замкнутый человек.

— Ну, как бы там ни было, — говорила Фрида, — мы можем попытаться. Зальем в него шерри по самое горлышко и представим шараду. Как насчет леди Годивы? [6] Генри будет скакуном, папуля — кошмарным супругом, один из близнецов изобразит Любопытного Тома, а остальные — сочувствующее население.

— Если ты думаешь, что я собираюсь гарцевать по гостиной, таская тебя в чем мать родила на своем горбу… — начал Генри.

— У тебя, Фрид, волосы недостаточно длинные, — заметила Плюшка.

— Я же не говорила, что это я буду леди Годива.

— Ну, вряд ли ты собираешься предложить маме раздеться догола, — сказал Колин. — К тому же ты точно имела в виду себя.

— Не будь дурочкой, солнышко, — произнесла леди Чарльз, — разумеется, мы не можем представлять леди Годиву. Дядя Г. придет в ужас.

— Он перепутает ее с шабашем ведьм, — заявил Генри, — и решит, что мы издеваемся над тетей В.

— Если Фрида собирается ехать на тебе верхом, то он обязательно перепутает, — предрекла Плюшка.

— Почему? — спросил Майк. — Пап, а на чем ездят верхом ведьмы?

Лорд Чарльз издал свой высокий короткий смешок. Генри задумчиво уставился на Плюшку.

— Если бы это не было так вульгарно, то было бы смешно, — изрек он.

— Ну хорошо, а почему бы не представить шабаш ведьм? — спросил Стивен. — Дядя Г. ненавидит тетю В. за то, что она к-колдует. Мне кажется, нас ждет большой успех. Он поймет, что мы на его стороне. Понимаете, можно сделать все тактично, не слишком явно. Можно составить шараду с п-подходящим словом, например, «кол-дунь-я».

— А как, интересно, ты покажешь «я»? — усомнился Колин.

— А Плюшка может выйти и показать на себя — ее так много… — сказал Генри.