Мэйфейрские ведьмы - Райс Энн. Страница 14

После этих ее слов я оставил всякую надежду покинуть комнату, не овладев Деборой. Однако я был настолько заворожен малейшим движением ее ресниц или крошечной ямочкой на щеке, что позволил Деборе увлечь меня не на кровать, а на ковер перед маленьким камином. Здесь, в тепле и мерцающем свете поленьев, она начала рассказывать мне о своих горестях.

– Мое прошлое кажется мне теперь призрачным, – тихо плача, говорила Дебора, и ее глаза широко раскрылись от удивления. – Петир, неужели я когда-то жила в таком месте? Неужели я видела, как умирает моя мать?

– Дебора, не стоит вспоминать о том, что случилось, – сказал я. – Пусть картины прошлого рассеются.

– А ты помнишь, как впервые заговорил со мной и сказал, что моя мать не делала зла, но зато другие причинили ей зло? Почему ты был тогда в этом уверен?

– Да была ли она ведьмой? И вообще, что такое ведьма?

– Эх, Петир, я помню, как ходила с нею безлунными ночами в поля, туда, где стояли камни.

– И что там случилось, моя дорогая? – нетерпеливо спросил я. – Уж не появился ли дьявол с раздвоенными копытами?

Дебора покачала головой, сделав мне знак лежать тихо, слушать ее и не перебивать.

– Петир, представляешь, черной магии мою мать научил один судья, который судил ведьм! Мать мне показывала его книгу. Он оказался в нашей деревне проездом, когда я была совсем маленькой и еще не умела ходить. Судья пришел в нашу хижину, чтобы мать вылечила ему порез на руке. Потом они сели с матерью у очага, и этот человек стал рассказывать ей обо всех местах, где он побывал по делам службы, и о ведьмах, которых сжег. «Будь осторожна, дитя мое», – сказал судья матери, а затем вытащил из кожаной сумки свою злую книгу. Она называлась «Демонология». Он читал ее моей матери, поскольку она не умела читать ни по-латыни, ни на каком-либо другом языке. Судья поднес книгу поближе к свету очага, чтобы мать смогла получше разглядеть имевшиеся там картинки.

Час за часом судья рассказывал моей матери обо всех этих вещах: что делали ведьмы и что они способны делать. «Будь осторожна, дитя мое, – приговаривал он при этом, – дабы дьявол не искусил тебя, поскольку дьявол любит повитух и знахарок». С этими словами он переворачивал страницу.

В ту ночь он лег вместе с матерью и рассказывал ей о домах пыток, о кострах и о криках обреченных. Покидая наш дом, он еще раз произнес на прощание: «Будь осторожна, дитя мое».

Потом обо всем этом мать рассказала мне. Тогда мне было шесть или семь лет. Мы сидели вдвоем у кухонного очага. «А теперь пойдем, – сказала мне мать, – и ты увидишь». И мы пошли в поле, ощупью пробираясь к камням. Там мы встали в самую середину круга и замерли, чтобы почувствовать ветер.

Вокруг – ни звука в ночи. Ни искорки света. Ни звезды на небе, чтобы увидеть башни замка или далекую водную гладь Лох-Доннелейт.

Я слышала, как мать, держа меня за руку, что-то бормочет. Потом мы вместе танцевали, двигаясь небольшими кругами. Бормотание матери становилось все громче. Потом она стала произносить латинские слова, призывая демона, и, наконец, широко раскинула руки и закричала, чтобы он приходил.

Ночь оставалась такой же тихой. В ответ не раздалось ни звука. Я крепче ухватилась за ее юбки и вцепилась в ее холодную руку. Потом я почувствовала, как что-то движется по лугу, похожее на легкий ветерок. Этот ветер начал собираться вокруг нас. Я ощутила, как он коснулся моих волос и затылка. Он обволакивал нас со всех сторон струями воздуха. И вдруг я услышала, как «ветер» заговорил, только не словами, но я все равно отчетливо разобрала: «Я здесь, Сюзанна!»

О, как радостно смеялась моя мать, как она плясала. Словно девчонка, она трясла руками, опять смеялась и отбрасывала назад свои волосы. «Ты его видишь, доченька?» – спросила она меня. Я ответила, что чувствую его совсем близко.

Здесь он снова заговорил: «Назови меня моим именем, Сюзанна».

«Лэшер, – ответила мать, – ибо ветер, который ты посылаешь, как плетью хлещет по траве и как плетью сшибает листья с деревьев. Иди же, мой Лэшер, устрой бурю над Доннелейтом! А я буду знать, что я – могущественная ведьма и что ты это делаешь ради моей любви!»

Когда мы добрались до нашей хижины, ветер завывал над полями и в нашей трубе. Мы сели у огня, смеясь вместе, точно двое детишек. «Видишь, видишь, я это сделала», – шептала мать. Заглянув в ее глаза, я увидела то, что видела прежде и видела потом, вплоть до последнего часа ее мучений и боли: глаза простушки, шаловливой девчонки, прикрывшей ладонью смеющееся лицо, а в другой зажавшей украденный леденец. Петир, для нее это была игра. Игра!

– Я понимаю, моя любимая, – ответил я.

– А теперь давай, скажи мне, что сатаны не существует. Скажи, что это не он приходил во тьме, дабы провозгласить ведьму из Доннелейта, а затем повести ее на костер! Не кто иной, как Лэшер, находил матери вещи, которые теряли другие люди. Это он приносил ей золото, которое потом у нее забрали. Лэшер кто же еще, сообщал матери тайны супружеских измен, которые она затем раскрывала ушам любопытных односельчан. И именно Лэшер обрушил град на голову молочницы, повздорившей с моей матерью. Он вместо матери наказывал ее обидчиков, благодаря чему все узнали о ее силе! Но мать не могла наставлять Лэшера. Она не знала, как использовать его. И подобно ребенку, играющему с зажженной свечой, она зажгла тот самый огонь, который спалил ее дотла.

– Дебора, не сделай той же ошибки! – прошептал я, целуя ее лицо. – Никто не может наставить демона, ибо так обстоят дела с невидимыми силами.

– Не совсем так, – прошептала в ответ Дебора, – и здесь вы сильно ошибаетесь. Но не бойся за меня, Петир. Я не такая, как моя мать. Со мной такого не будет.

Потом мы молча сели у камина. Я не думал, что ей захочется приблизиться к огню, и, когда она прислонилась лбом к камням, располагавшимся над очагом, я вновь поцеловал Дебору в ее нежную щеку и откинул назад длинные, свободные пряди ее влажных черных волос.

– Петир, – вновь заговорила она, – я никогда не буду жить в голоде и грязи, как жила моя мать. Я никогда не окажусь во власти глупых людей.

– Не выходи замуж, Дебора. Не делай этого! Идем со мной. Пойдем в Таламаску, и мы вместе раскроем природу этого существа…

– Нет, Петир. Ты же знаешь, я не пойду.

Здесь она печально улыбнулась:

– Это ты должен пойти со мной, и мы скроемся отсюда. Теперь поговори со мной своим тайным голосом, голосом внутри тебя, что способен приказывать часам остановиться или духам – прийти. И останься со мной, будь моим женихом, пусть эта ночь станет брачной ночью ведьмы.

Я начал бурно возражать, но Дебора прикрыла мне рот своей рукой, а затем и своими устами. Она продолжала целовать меня с таким жаром и очарованием, что я знал лишь одно: я должен разорвать стесняющую ее одежду и слиться с нею в постели, задернув зеленые занавески балдахина. Я хотел лишь ласкать нежное, почти детское тело с грудью и лоном взрослой женщины, которое когда-то мыл и одевал.

Зачем я терзаю себя, описывая это? Стефан, я исповедуюсь в своем старом грехе. Я рассказываю тебе все, что сделал, ибо я не в состоянии писать об этой женщине без такой исповеди. Посему продолжаю…

Никогда я не отдавался любовным утехам с таким самозабвением. Никогда я не знал такой неистовой страсти и сладостного чувства, какие узнал с Деборой.

Она считала себя ведьмой, Стефан, и потому – злой, и эти страсти были ритуалами дьявола, и она совершала их с таким неистовством. Но клянусь тебе, у нее было нежное и любящее сердце, отчего она являла собой ведьму редкой по могуществу породы.

Я оставался в ее постели до самого утра. Я засыпал на ее благоуханной груди. Я постоянно плакал, словно мальчишка. С мастерством искусительницы она разбудила всю мою плоть. Дебора раскрыла мои самые потаенные страстные желания и играла с ними, удовлетворяя их. Я был ее рабом. Однако она знала, что я не останусь с нею, что мне надо возвращаться в Таламаску. Поэтому в последние часы она лежала тихо и грустно глядела в деревянный потолок балдахина, в то время как сквозь ткань занавесей начал проникать свет и постель стала нагреваться от солнца.