Мэйфейрские ведьмы - Райс Энн. Страница 51

Таламаска много размышляла над этим вопросом – кому и что было известно, – и у нас имеются веские доказательства в пользу того, что Мэйфейры девятнадцатого века не знали своей полной истории. Кэтрин не раз признавалась, что почти не имеет понятия, каковы ее семейные корни, ей лишь известно, что предки в начале семнадцатого века переехали с острова Мартиника на Сан-Доминго. Многие Мэйфейры делали подобные замечания.

Мэри-Бет в 1920 году говорила приходским священникам церкви Святого Альфонса, что «все обратилось в прах». Она даже слегка путалась в разговоре с местными студентами, будущими архитекторами, когда речь зашла о том, кто и когда построил особняк в Ривербенде. В записях того времени Маргарита фигурирует как заказчик, хотя на самом деле она родилась в этом доме. Когда слуги попросили Мэри-Бет назвать некоторых родственников, изображенных на старых масляных портретах, украшающих особняк на Первой улице, она сказала, что не может, и посетовала, что у далеких предков не хватило здравомыслия подписать имена на обороте картин.

Насколько нам удалось выяснить, имена на оборотах картин имеются, по крайней мере у некоторых портретов.

Возможно, Джулиен был единственным, кто читал старые рукописи, которые, безусловно, хранились в доме. Еще в 1872 году он начал перевозить их из Ривербенда на Первую улицу.

Как бы там ни было, в 1888 году Джулиен побывал в Доннелейте и купил там разрушенный замок. А Мэри-Бет Мэйфейр до конца своих дней рассказывала историю о том, что лорд Мэйфейр был отцом ее милой бедняжки Белл, которая оказалась прямой противоположностью своей сильной матери.

В 1892 году какому-то художнику сделали заказ нарисовать руины замка, и это масляное полотно находится в особняке на Первой улице.

Но вернемся к хронологии: в конце 1889 года мнимые дядя и племянница вернулись домой с маленькой Белл, и Маргарита, в то время дряхлая девяностолетняя старуха, прониклась к младенцу особым интересом.

Фактически Кэтрин и Мэри-Бет приходилось глаз не спускать с ребенка все то время, пока он находился на Ривербенде, ведь Маргарита могла отправиться с ним на прогулку и тут же забыть о нем, могла уронить младенца, оставить его на ступеньках крыльца или на столе. Джулиен смеялся над этими предосторожностями и не раз в присутствии слуг повторял, что у ребенка есть собственный ангел-хранитель, который о нем позаботится.

К этому времени разговоры о том, что Джулиен может быть отцом Мэри-Бет, полностью прекратились, и никто даже не заикался о его вероятном отцовстве по отношению к Белл.

Но ради исторической правды мы должны отметить, что абсолютно уверены в одном: он был отцом Мэри-Бет и отцом ее дочери Белл.

Мэри-Бет, Джулиен и Белл жили счастливо на Первой улице, и Мэри-Бет, хоть и любила танцевать, посещать театры и балы, не проявляла никакого интереса к поискам «другого» мужа.

В конце концов она вышла во второй раз замуж, как мы увидим, за человека по имени Дэниел Макинтаир и родила еще троих детей – Карлотту, Лайонела и Стеллу.

Ночью, накануне смерти Маргариты в 1891 году, Мэри-Бет проснулась в своей спальне на Первой улице и закричала. Она настаивала на том, что ей нужно немедленно уехать на Ривербенд, где сейчас умирает бабушка. Почему за ней никого не прислали? Слуги разыскали Джулиена, который неподвижно сидел в библиотеке на первом этаже и, как им показалось, плакал. Он как будто не видел и не слышал Мэри-Бет, когда она умоляла его отвезти ее на плантацию.

Молодая ирландская горничная тогда услышала, как старая квартеронка-домоправительница пробурчала под нос, что, может быть, это вовсе не Джулиен сидит за столом и им следует пойти его поискать. Горничная перепугалась, особенно когда экономка принялась громко звать «мишье Джулиен», расхаживая по дому, а неподвижно сидящий человек так и остался за столом, уставившись в никуда, словно не слышал ее.

Наконец Мэри-Бет отправилась на плантацию пешком. Только тогда Джулиен вскочил из-за стола, провел пальцами по своей седой шевелюре и приказал слугам заложить повозку. Он настиг Мэри-Бет, прежде чем она дошла до Мэгазин-стрит.

Следует отметить, что Джулиену в то время было шестьдесят три и очевидцы отзывались о нем как об очень красивом мужчине яркой внешности, с артистичными манерами. Девятнадцатилетняя Мэри-Бет была чрезвычайно красива. Белл в ту пору было всего два года, и к этой истории она не имеет отношения.

Джулиен и Мэри-Бет прибыли на Ривербенд как раз тогда, когда за ними отправляли слуг. Маргарита была почти без чувств, этакий полуживой призрак древней старухи, вцепившейся костлявыми пальцами в необычную маленькую куклу, которую она называла своей маман, к смущению лечащего врача и сестры, позже рассказавшей об этом всему Новому Орлеану. Тут же присутствовал священник, и его подробный отчет о происходившем также нашел отражение в нашем досье.

По описаниям, кукла представляла собой отвратительного вида вещицу с настоящими человеческими костями в виде рук и ног, привязанных к туловищу черной проволокой, и гривой жутких белых волос, прикрепленных к грубо размалеванной тряпичной голове.

У кровати уже несколько часов находились Кэтрин, в ту пору ей был шестьдесят один год, и два ее сына. Тут же рядом был Реми, приехавший на плантацию за месяц до болезни матери.

Священник, отец Мартин, только что причастил Маргариту, и на алтаре горели свечи.

Когда Маргарита испустила дух, священник с любопытством наблюдал, как Кэтрин поднялась с кресла, подошла к комоду, которым всегда пользовалась вместе с матерью, достала из шкатулки, стоявшей на нем, изумруд и отдала его Мэри-Бет. Дочь с благодарностью его приняла, тут же надела на шею и продолжала плакать.

Тут священник заметил, что начался дождь, поднялся сильный ветер, от которого загрохотали ставни и посыпались листья с деревьев. Джулиен, как видно, пришел от всего этого в восторг и начал хохотать.

Кэтрин казалась усталой и перепуганной. Мэри-Бет продолжала безутешно рыдать. Клэй, молодой человек привлекательной внешности, смотрел на происходящее как зачарованный, а вот его брат Винсент остался ко всему равнодушным.

Джулиен открыл окна, чтобы впустить в дом ветер и дождь, что несколько напугало священника, во всяком случае привело в замешательство, так как в ту пору стояла зима. Он тем не менее остался подле почившей, как подобало его сану, хотя капли дождя уже падали на кровать. Деревья под напором ветра с шумом бились о стены дома. Священник боялся, что какая-нибудь ветвь заденет его сквозь раскрытое окно.

Джулиен совершенно невозмутимо, хотя глаза его были полны слез, поцеловал усопшую Маргариту, закрыл ей глаза и вынул из ее рук куклу, которую спрятал в карман. Затем он сложил ей руки на груди и обратился с речью к священнику, объяснив, что его мать родилась в конце «прошлого века», прожила почти сто лет, и за то время видела и поняла много вещей, о которых не могла никому рассказать.

– В большинстве семей, – заявил Джулиен по-французски, – когда умирает человек, все, что он знает, умирает вместе с ним. Иначе обстоит дело с Мэйфейрами. В нас течет ее кровь, и все ее знания перешли к нам, отчего мы стали сильнее.

Кэтрин просто печально кивала в знак согласия с его словами. Мэри-Бет продолжала лить слезы. Клэй стоял в углу комнаты, сложив руки на груди, и наблюдал за всем происходящим.

Когда священник робко осведомился, нельзя ли прикрыть оконные створки, Джулиен ответил, что это небеса рыдают по Маргарите и было бы неуважением закрыть окно. Затем Джулиен сбросил свечи с католического алтаря у кровати, что оскорбило священника и напугало Кэтрин.

– Право, Джулиен, перестань сходить с ума! – прошептала Кэтрин.

От этих слов Винсент невольно рассмеялся, и Клэй тоже не сумел сдержать улыбку. Все смущенно посмотрели на священника, который пребывал в ужасе. Тогда Джулиен игриво улыбнулся всей компании, пожал плечами, но, взглянув затем на мать, он снова впал в меланхолию, преклонил колени рядом с кроватью и зарылся лицом в покрывало возле мертвого тела.