Бритва Оккама - Левенбрюк Анри. Страница 9

— Папа, мне надо кое-что спросить у тебя о Поле.

— О Поле? О Поле Казо? Да-да, знаешь, он потрясающий человек! Давненько я его не видел.

— Папа…

Ари сомневался, стоит ли расспрашивать отца. Может, сейчас неподходящий момент? Но накануне его заинтересовали два предмета у Поля в гостиной. И он хотел знать. Потому что это могло оказаться следом. Хотя бы намеком на след.

В витрине среди других безделушек он видел скрещенные циркуль и наугольник. С тех пор один вопрос не давал ему покоя, а в папках Ирис ответа он не нашел. Никто не знал Поля лучше Джека Маккензи. Что, если ответ кроется где-то в закоулках его памяти?

— Папа, Поль был франкмасоном?

Старик ответил не сразу. Он потер подбородок, как часто делал, когда хотел показать, что размышляет.

— Если бы изобрели язык без всяких связей и прецедентов, это положило бы конец нашему безумию.

Ари вздохнул:

— Папа, пожалуйста, постарайся вспомнить, Поль был масоном?

— Погоди… Погоди… Да, Ари. Пьер Мендес-Франс [6] был масоном.

— Знаю, папа, а Поль?

— Вообще-то их много. Вольтер, Моцарт… Даже Луиза Мишель. [7] Ох уж эта Луиза Мишель! А еще этот, как его звали, ну тот, что придумал Шерлока Холмса?

— Конан Дойл.

— Да-да. Конан Дойл. Тоже франкмасон. Их много. Вот почему нацисты хотели их истребить. Как евреев. А еще был армянский геноцид. Из-за него твоя мать эмигрировала во Францию со своими родителями и назвала тебя Ари. Так звали ее дедушку, которого там убили.

— Верно, но насчет Поля ты мне не ответил. Я видел у него в витрине наугольник и циркуль. Думаешь, он был «вольным каменщиком»?

— Да нет же, Ари! Поль был архитектором! Это не одно и то же. Не болтай чепухи. Я как-то пробовал учить суахили.

Ари тихо поднялся со стула. Зачем только он задал этот вопрос? В конце концов, скажи отец «да», это бы все равно ничего не значило.

Он посидел с ним до восьми, убирая какие-то вещи, болтая о пустяках, как советовали ему врачи, чтобы разговорить отца. Потом подал ужин, оставленный на сервировочном столике перед дверью. И наконец сказал, что ему пора, при этом у него, как всегда, защемило сердце.

Джек Маккензи, никогда не выказывавший грусти, проводил его до двери. Но прежде чем закрыть ее на ключ, схватил Ари за плечо и прошептал ему на ухо:

— Ты бы подарил своей продавщице орхидеи. Я уверен, продавщицы книг любят орхидеи.

13

Незадолго до назначенного часа Лола позвонила в его дверь. Ари крикнул ей из кухни, что дверь открыта и она может войти.

В том, что касается еды, у закоренелых холостяков, таких как Ари Маккензи, есть две возможности. Либо они заказывают ужин на дом, разогревают замороженные готовые блюда, ходят в рестораны, чтобы разнообразить рацион. Либо становятся незаурядными кулинарами. Ари принадлежал ко второй категории. Со временем он стал первоклассным поваром с одним-единственным недостатком: слишком медленно все делал. Он никогда не торопился, но каждый раз готовил разные блюда, часто проявляя изобретательность. Они с Лолой придумали нечто вроде игры и неуклонно следовали ее правилам: в прихожей лежал блокнот, в котором Лола каждый раз, когда бывала на улице Рокетт, выставляла ему оценки и делилась впечатлениями от ужина.

— Я позаимствовала бутылку «кот-роти» в погребе у дяди, — сообщила молодая женщина, входя в гостиную.

— Только не выпусти Моррисона! — крикнул ей Ари.

— Ладно, не психуй, я закрыла дверь!

Лола вошла на кухню.

— Пахнет вкусно…

— Спасибо, но тебе здесь делать нечего, не выношу, когда у меня стоят над душой, ты же знаешь. Лучше открой свою бутылку и подожди меня в гостиной, я сейчас.

— О'кей, о'кей!

Лола подхватила штопор и вернулась в гостиную. Открыв бутылку, она, в изнеможении после долгого рабочего дня, рухнула на старый бордовый диван.

Она не заходила к Ари уже две или три недели и невольно улыбнулась, обнаружив, что здесь ничего не изменилось. Все тот же беспорядок.

Ари было на это наплевать. В одежде и обстановке квартиры роскошь его не привлекала. Аналитик позволил себе только два каприза: дом в Эро и машину, кабриолет «MG-B» 1968 года цвета «английской зелени», он держал его в боксе с противоположной стороны дома и пользовался им только по особым случаям. Пару раз он катал на нем Лолу, и тогда ее поразила его мальчишеская улыбка. Насколько она знала, только две вещи могли вызвать у Ари такой лукавый блеск в глазах: его английская машина с откидным верхом и добрая бутылка шотландского виски.

Двухкомнатная квартира напоминала жилище вечного студента, с единственной разницей: компьютера здесь не было и не будет, пока жив Маккензи. Только одно из трех окон гостиной не закрывали жалюзи, и в ней всегда царила полутьма. Вдоль двух стен выстроилось пять больших шкафов, битком набитых книгами. Для книг, большей частью купленных в «Пасс-Мюрай», давно уже не хватало места, и Ари кое-как распихивал их по полкам поверх более древних слоев. Даже на полу высились стопки книг, так что Лола не понимала, каким образом Ари удавалось здесь что-то найти. Но эта тема была под запретом. Никто не смел касаться книг месье Маккензи.

В углу между двумя книжными шкафами висели две гитары Ари. Остальные стены украшали постеры, в основном черно-белые снимки знаменитых американских фотографов второй половины XX века. Ари терпеть не мог картин. Особенно натюрмортов. Однажды в музее Орсе он до слез насмешил Лолу, громко заявив перед полотном Сезанна: «При виде натюрморта мне до смерти хочется его похоронить».

Разномастная мебель покупалась в течение многих лет, где придется и без малейшей заботы о гармонии. Напротив дивана высился огромный телевизор в окружении хромых подставок для дисков, тоже забитых до отказа.

А за телевизором скрывался огромный потайной шкаф — по крайней мере Лоле нравилось так его называть. В нем Ари хранил все, что имело хоть какое-то отношение к его работе. Достаточно сказать, что там можно было найти не только целое собрание документов, книг, фильмов о сектах, религиях, оккультном знании, эзотеризме и алхимии, но также самые разные связанные с ними предметы. Маленький музей мистицизма, особенно нелепый, если учесть, что Ари Маккензи был законченным картезианцем, атеистом, на дух не переносившим народных верований. Лола обожала его поддразнивать, нарочно утверждая, чтобы вывести его из себя, будто она твердо верит в сверхъестественные силы. Явное преувеличение, хотя в этих вопросах она была куда терпимее, чем он. Ари заводился с полоборота, и не раз она веселилась, доводя его до истерики рассказами о том, что у ее подруги есть подруга, присутствовавшая при сверхъестественном явлении, или просто притворяясь, будто читает свой гороскоп на неделю.

Лоле нравилась эта квартира, так походившая на самого Ари с его незамысловатыми пристрастиями, с его книгами и вечным противоречием между ребячеством и привычками старого холостяка. И в то же время она ненавидела это место — символ всего того, чего никогда не будет у них с Ари. Общего жизненного пространства. Домашнего уюта. Ари тысячу раз давал ей понять, что ему это не нужно. И все же она чувствовала, что он любит ее, как никого никогда не любил. А она бы все отдала, чтобы наконец быть вместе. Но Ари однажды просто захлопнул эту дверь. И она никак не могла понять почему. Понять, что его сдерживает. Как-то он признался ей, что не хочет иметь детей. Она сказала ему: не важно, ей нужен он и никто другой. Возможно, он догадывался, как пугала Лолу мысль, что она никогда не станет матерью. И даже если она готова пойти на такую жертву, все равно это будет жертва. А может, тут крылось что-то еще, более глубокое и необъяснимое. Между тем она любила его и молча страдала, вынужденная довольствоваться их двусмысленной дружбой. Но выбирать ей не приходилось.

Она не хотела его потерять.