Ключ от Снега - Челяев Сергей. Страница 8

Кинулись искать Ивара по всему лагерю, но тихо, как только одни проныры умели. Но не нашли рыжего балагура, и, посоветовавшись с балтским воеводой, решил Озолинь укрепить свой отряд перед боем. Поставил еще две сотни лихих рубак, да не перед собой, а за спиною – гордый был Озолинь, даром, что хмурый и вечно всем недовольный.

В рассветный час постучал к Озолиню посыльный от людей Одинца, вроде как уточнить что-то хотел русинский тайных дел воевода. Да только едва отодвинул полог и шагнул в палатку русин, как пошли у него изо рта кровавые пузыри, хлынула пена, и упал русинский разведчик прямо на привставшего было навстречу посланцу Озолиня. Поспешили тогда балты в стан Одинца, а там словно смерть прошла косой – несколько воинов лежат лицом вниз, кровавой рвотой захлебнувшиеся, половина стонет – кого рвет, у кого понос, и все кровавое, пенное, без конца и без краю. Страшно стало Озолиню, понял он – отравили ночью русинских таинников зельем. Что до Одинца, то он один метался меж своих, как загнанный зверь: глаза страшные, рот разинут – один воевода не пил вечером из общего котла горячего взвара. А, может, и в кашу сыпанули чего…

Кое-как навели порядок в стане русинских разведчиков, дали им в подмогу полусотню лучников – полудиких ильмов из союзных племен. Да только сторонились ильмы русинов, сильны были еще старинные распри из-за земель, озер да охотничьих угодий, и в бою выпустили они все свои стрелы и поспешили укрыться за правым крылом балтской дружины. Та хоть прогибалась, да не ломала боевой порядок. Таинники же бились до последнего человека, но гибли один за другим, и даже не в отраве было дело. Ошибся где-то в расчете Озолинь или Одинец сплоховал, а может, просто было это неведомым коварством врага, да только навалились свеи и саамы на правое крыло балтов и перемололи отряд русинских разведчиков. Так жернова в итоге все равно, хоть и со скрипом, но перетирают твердое, закаменевшее зерно. Немного их осталось в живых, когда подошла подмога. Не смогли русинские воеводы спокойно видеть, как гибнут их таинники. Их Одинец год за годом подбирал друг к другу, как те же зерна в налитом колосе. Бросили на выручку скрытный отряд, что дожидался своего часа, раньше времени. Да к тому времени подоспели свеи, с остервенением кинулись в рубку, их взяла в копья пехота из Нового Города, и завязалась сеча, которая в итоге и решила исход битвы. Русины выстояли, хоть и гнулись, как полоса металла для сабли в уверенных руках кузнеца. Вместе с русинами уперлись литвины, шаг за шагом двинулись вперед поляне, за ними мазуры, висловчане, выровнялись балты, вернулись павшие было духом эсты – и чашу весов перевесили союзные дружины. Север дрогнул и побежал, усеивая поле боя телами, оружием и падшими стягами. Конница довершила разгром, но стычки продолжались на острове еще до утра, пока свеи и норги грузились на свои корабли, не пуская до поры до времени под паруса своих полудиких союзников.

Два дня об Иваре никто не вспоминал – кругом были кровь, страдания, жестокость победителей, скорбь и тяжелые погребальные песни. Потерь союзники понесли много, и самая тяжелая – погиб старшина балтийских таинников Озолинь. Даже тела его разведчики не нашли, одну только руку командира в груде мертвых, которую отыскал бывший в отряде Озолиня советчиком тайный друид, и признали ее по известной всем наколке – синяя ладья с парусом, плывущая под большим круглым солнцем с лучами, доходящими до запястья. Ивар, которого прокляли и его бывшие товарищи, и уцелевшие русины, так и не объявился, ни в разгромленном стане северных войск, ни в лагерях восточных союзников – балтийских королевств, славенских княжеств и вольных городов. Скрипнул зубами русинский воевода Одинец и поклялся собственноручно разорвать «рыжего» на кусочки, по одному за каждого павшего в его отряде. Однако в отличие от других земляков-воевод, которые в общем-то справедливо считали, что северяне намеренно нанесли удар по отряду Одинца, предварительно ослабив его силы, бородатый русин был почему-то твердо убежден, что разгром русинских разведчиков был очень выгоден кому-то в лагере союзников, отношения между которыми были всегда непростыми.

Будучи в этом абсолютно уверенным, много знающий и мало говорящий Одинец это ни с кем не обсуждал, только велел своим людям, уцелевшим в жестокой сече, оставаться на Колдуне до отхода последнего корабля и перевернуть на острове каждый камень, прочесать все леса, что успеют, заглянуть в каждую трещину, которых, увы, немало было в скалах на северной стороне побережья. Оттуда в беспорядке все еще отплывал на лодках и больших плотах поверженный кочевой Север – не всем досталось места на кораблях, да и немало пожгли их лазутчики победителей.

Даже когда отплывали русины, Одинец долго и мрачно смотрел на отдаляющийся остров, очевидно, коря себя за то, что так и не нашел предателя. Скорбел он и о погибшем старшине балтских таинников, с которым его связывала если и не дружба, то большое и искреннее уважение – было немало случаев, когда союзным разведкам волей-неволей приходилось объединять свои усилия, и не было здесь места подозрениям и недомолвкам, всех объединяло дело, трудное и опасное. Разведчики балтов тоже ничего не знали о судьбе Ивара Предателя, втайне надеясь, что сгинул «рыжий» на острове от своей, чужой или шальной стрелы или меча, и вскоре рассеется тень предательства, которая легла на балтских таинников вовсе не по их вине.

Травник помолчал, глотнул воды из ковша, вытер губы.

– А после говорили, что видели на этом острове Ивара, или это только его тень неприкаянная бродила по кладбищам, как говорили проезжие рыбаки. Появился он здесь якобы через год, и на глаза обычным людям не попадался. Рыбаки слышали об Иваре от охотников, что повадились в первые годы после битвы на Остров Колдун за пушным зверем. Тот расплодился на острове, разжирев на мертвечине, и пушнина здесь была особенного блеска и отлива. Охотники будто бы видели порой тень проклятого, который по ночам выходил на берег, сидел там у самого прибоя неподвижно, словно окаменевший. А вот следов предателя Ивара охотникам не попадалось, оттого и пошла молва, что это только призрак, дух разведчика, который дорогой ценой заплатил за попытку спасти свою полюбовницу. А дом Ивара остался на острове, и потому он такой крепкий да нетронутый лихими гостями – видать, боятся призрака рыбаки, да и сам этот остров они посещают неохотно, говорят, что над ним навеки повис кладбищенский дух.

– Что до меня, то я призраков не боюсь, – решительно заявил Март. – Мне непонятно другое: чего ради нужно было свозить сюда столько войска и тем, и другим? Неужто на материке биться было нельзя? Ерунда какая-то выходит…

– Мне бабушка когда-то сказывала, что против этой битвы на острове были и северяне, и Балтия, – подала голос Эгле, которая все это время молча слушала Травника, изредка поглядывая на Коростеля.

Ян уже давно приметил, что после Юры и встречи с Рутой Эгле стала чаще останавливать на нем задумчивый взгляд своих карих глаз. Да и звать его «Янчиком», как в день их первой встречи в лесу, Эгле перестала; теперь она чаще всего вообще не обращалась к нему по имени, словно оно чем-то смущало ее. И странное дело: когда Коростель случайно ловил ее взгляд, он чувствовал, что, глядя на темноволосую внучку друидессы, забывает о Руте и даже вообще ни о чем не думает в эти мгновения. А больше всего его смущало, что это ему было даже немножко приятно.

– Да, на первый взгляд, смысла перебрасывать сюда такую рать не было, – согласился Травник. Он нервно забарабанил пальцами по миске, куда пересыпал меру семян из своего любимого мешочка, потом вздохнул и встал из-за стола. – И самое странное, что теперь уже мало кто знает, из-за чего, собственно говоря, и разгорелся-то весь сыр-бор. Одно несомненно: тогда кто-то очень удачно подергал за ниточки.

– Какие такие ниточки? – удивился Коростель.

– Жаль, Гвинпина нет, – усмехнулся Травник, – он бы тебе разъяснил. Вся эта история с битвой на острове посередь моря очень напоминает мне страшный спектакль с куклами, которых тянут за ниточки, а они дрыгаются так, как этого хочет мастер-кукольник.