Бангкок-8 - Бердетт Джон. Страница 3

Еще одна особенность Naja siamensis в том, что она никогда не выпускает жертву. Я выстрелил ей в глотку и только тогда расслышал, что в агонии пытался объяснить мне Пичай. Змей было много, они вываливались из машины десятками, целыми гроздьями. Одна высунула голову между пуговицами на волнообразно шевелящейся рубашке морского пехотинца.

— Не дай им добраться до людей! Стреляй! Видимо, их напичкали наркотиками, поэтому их так и трясет.

Пичай сказал, что ему уже не помочь и смысла вызывать по радио помощь нет. Даже если прибудет вертолет, все равно уже слишком поздно. Человек не сможет выжить после укуса кобры. Глаз вспучился, став размером с бейсбольный мяч, и готов был вот-вот лопнуть. А змеи в наркотическом угаре подползали все ближе. Онемев на какой-то момент, я в исступлении принялся стрелять. Сбегав к «тойоте» за боеприпасами, менял обоймы не менее семи раз. С перекошенным лицом я дожидался, когда кобры выползут из одежды чернокожего. Они появлялись одна за другой, и я убивал их на земле. И еще долго стрелял, даже зная, что все змеи уже мертвы.

Глава 4

После того как мы убили дилера яа-баа, наши матери выхлопотали нам встречу с настоятелем северного лесного монастыря. Тот сказал, что в ближайшие десять тысяч лет нам уготованы самые низшие формы жизни. Пичай вогнал осколок бутылки в яремную вену человеческому существу, сиречь самому Будде, а я в это время стоял рядом — наблюдал и хихикал. Через шесть месяцев, прошедших среди несносных москитов и медитации, наши сердца посетило раскаяние. А еще через шесть месяцев настоятель объявил, что мы можем исправить карму, если станем полицейскими. Его младший брат Викорн служил полковником в управлении Восьмого района. Если мы хотели избежать ада, где несли наказание убийцы, нам следовало быть честными копами. Более того, копами-архатами. Сам настоятель, без сомнения, архат, полностью реализовавшийся человек, который по доброй воле задержался на краю нирваны, отложив свое освобождение, чтобы учить мудрости таких, как мы. Он знал все. Теперь Пичай с ним. А мне придется и дальше блуждать во тьме, именуемой жизнью на Земле. Надо серьезнее заниматься медитацией.

Глава 5

Я накрыл Пичая своей курткой и остался ждать фургон. Вместе с ним прибыл полицейский автомобиль. Бригада принялась снимать на видео место преступления и собирать мертвых змей. Потребовалось четыре человека, чтобы унести питона, он все время сползал с плеч, пока они не сообразили, как за него взяться. Я поехал в фургоне с моим другом и чернокожим и присутствовал в морге, пока служители раздевали Пичая, стараясь при этом не смотреть на левую сторону его лица. Рядом на каталке лежал негр, на его гигантском теле бубоны цвета сажи и капли воды от растаявшего льда сверкали под лампами, словно бриллианты. В одном ухе у него были три жемчужины, другое — без серег.

Я расписался за маленькую пластиковую сумочку Пичая с буддийскими четками и большой пакет с его одеждой и отправился домой, в трущобу, которую снимал в пригороде рядом с рекой. По правилам я сначала должен был идти в участок, доложиться и написать рапорт. Но слишком болела душа, и я не хотел, чтобы другие копы видели меня в таком состоянии. Многие завидовали нашей дружбе с Пичаем.

Дхарма учит нас, что все сущее преходяще, но как подготовить себя к потере того сущего, что любишь больше самого себя?

Я хотел позвонить матери из дома, но оказалось, что на мобильнике Пичая не осталось денег на счету. В моем доме нет телефона, хотя на этаже есть контора управляющей компании, откуда можно позвонить. Под пристальным взором толстой администраторши, больше всего на свете любившей креветочные чипсы, я набрал номер. Мать жила в трехстах километрах от Крунгтепа, в местечке под названием Печабун. Она и мать Пичая — бывшие коллеги и близкие подруги. Вместе бросили ремесло, вернулись в родной городок, купили участок земли и построили по безвкусному дворцу. По меркам нашей страны двухэтажный дом с зеленой крышей со скатами и крытыми балконами — это уже дворец. Пока я ждал ответа, толстуха Сом, пыхтя, хрустела чипсами. Ее любопытство давило на мои плечи, словно сотня мешков с рисом, — ведь от нее не укрылось мое подавленное состояние.

Я чувствовал себя трусом, поскольку не решился сообщить матери Пичая о его гибели, боясь сломаться во время разговора. Моя мать Нонг сделает все гораздо лучше. Я слушал гудки вызова. Она меняла мобильник каждые два года, потому что всегда хотела иметь модель поменьше. Ее теперешняя «Моторола» настолько миниатюрная, что умещается в ложбинке между грудями. Я представил, как телефон звонит и вибрирует там. Мать всегда внимательно смотрела на номер, который ее вызывал. Не бывший ли это любовник, может быть, даже фаранг из Европы или Америки? Проснулся среди ночи от вожделения к ней и названивает.

Одиночество фарангов — недуг подчас смертельный. Скручивает им мозги и мучает до тех пор, пока они не срываются. А когда начинают тонуть, то хватаются даже за такую соломинку, как шлюха из Бангкока, с которой когда-то давным-давно провели неделю во время секс-тура.

Мать бросила свое ремесло больше десяти лет назад, однако подобные звонки время от времени бывают до сих пор. Сама виновата: всегда устраивает так, чтобы вызовы на ее старые сотовые переадресовывались на новый. Может быть, все еще ждет того единственного звонка? Или не в состоянии расстаться с властью, которую имела над доведенными до безумия белыми?

— Алло?

Я рассказал ей про Пичая. Некоторое время она молчала, и я слушал ее дыхание, тишину и ощущал любовь женщины, торговавшей своим телом, чтобы вырастить сына.

— Сочувствую, Сончай, — наконец проговорила она. — Ты хочешь, чтобы я сообщила об этом его матери?

— Да. Мне кажется, что сейчас я не вынесу ее горя.

— Оно не больше, чем твое, — заметила мать. — Приедешь погостить ко мне на несколько дней?

— Нет. Мне надо наказать тех, кто его убил.

Молчание.

— Я знаю, у тебя получится. Но будь осторожен, дорогой. Дело очень серьезное. Ты ведь появишься на похоронах?

Я думал об этом по дороге из морга домой.

— Наверное, нет.

— Почему, Сончай?

— Деревенские похороны.

Тело Пичая в украшенном гробу под балдахином усадят в местном храме, а оркестр будет играть похоронные мелодии. С заходом солнца музыка смолкнет. Мать Пичая под давлением общественности устроит вечеринку: ящики с пивом и виски, танцы, профессиональный певец, игра, наверное, парочка драк. Прикатят на мотоциклах торговцы и станут продавать яа-баа.

Но самое ужасное — это крематорий. В том удаленном уголке он напоминает нечто вроде паровоза времен первых железных дорог: ржавый, с высокой трубой, размером только-только на один гроб и с топкой для дров под ним. Запах горелого тела держится в воздухе несколько дней. А ведь плоть моего духовного брата — это моя плоть.

— Его сожгут в той самой штуковине? — спросил я.

— Да, — вздохнула мать. — Видимо, так. Приезжай побыстрее, дорогой. Или хочешь, чтобы я к тебе приехала?

— Нет-нет, лучше я приеду, когда все кончится.

Я повесил трубку и заметил, что толстуха Сом стоит с отвисшей челюстью, так и не дожевав до конца свои чипсы. Она хотела выразить соболезнование, хотя почти меня не знала. Грехопадения в прошлой жизни лишили ее способности выражать свои чувства. Оттого она была обречена на толщину и обидчивость. Но Сом тем не менее попыталась, наморщив лоб, что я, впрочем, не оценил и поспешил выйти из комнаты. За спиной в офисе зазвонил телефон, и у меня мелькнула мысль, что толстухе придется сначала прожевать чипсы и только потом ответить. Я уже вставлял ключ в дверь своей комнаты, больше напоминавшей камеру, когда она показалась в дверях офиса и, пыхтя, покатилась в мою сторону так резво, что плоть заколыхалась под хлопчатобумажным платьем.

— Это вас.