Преступление по-китайски - Лондон Мэри. Страница 2

Как нередко бывает в подобных случаях, никто не хотел продолжения вечера. Все разошлись по своим комнатам, собираясь вернуться в Лондон завтра же, и как можно раньше. Однако всю ночь напролет валил снег, и дороги занесло — надо было ждать, пока их расчистят.

Джейн Уоллес с видом хозяйки дома, вспомнившей о своих прямых обязанностях, попросила мадам Барнет, кухарку, приготовить роскошный завтрак в надежде, что гости забудут немыслимое выступление ее сына Брайана. Около 8 часов гости спустились один за другим в маленький салон, где обычно завтракали домочадцы, — на веранду с видом на заснеженный парк.

Улучив минуту, пока не было Брайана, — он запаздывал, — Джейн постаралась сгладить вину сына за вчерашнюю юбилейную речь. Как мать она сочла своим долгом не оставлять его друзьям горьких впечатлений. Все принялись ее утешать, все, кроме Мелвилла, — тот по привычке начал было высказывать свои нелестные замечания, но его тут же прервали, заметив в свою очередь, мол, что было, то прошло, и лишние переживания никому не нужны.

Уже заканчивали завтракать, а Брайан так и не спустился.

— Обиделся, — сказал Мелвилл, раскуривая сигару без спросу.

— Мэтью, не окажете ли мне любезность и не сходите ли за сыном? — попросила Джейн. — Он знает номер телефона дорожной службы, а это сейчас как нельзя кстати. Видите ли, мы пользуемся здесь всеобщим уважением.

Эттенборо встал и направился к лестнице, а мисс Ли не спеша подошла к главному окну веранды. Там, в парке, на заиндевевшую ветку села пташка, в точности как на восхитительном полотне какого-нибудь китайского живописца. Маргарет не смогла удержаться от восхищения не только птахой на ветке, но и юной азиаткой с тончайшим профилем — она необыкновенно украшала общую безмятежную картину.

Мелвилл пустился в рассуждения про какие-то покрышки, но Джейн слушала его вполуха. С тех пор как Брайан поступил на службу в знаменитую нотариальную контору «Эдисон и Эдисон» в Гринвиче, она коротала одиночество в обществе этого болтуна, выказывая ему гостеприимство. У него даже была в замке своя комната, и он пользовался ею при всяком удобном случае; хозяйка как будто не возражала, полагая, что главная ее забота — замок. Ну а злые языки оказались тут как тут.

— Куда же Мэтью запропастился? — нетерпеливо спросила Джейн. — Неужели они опять затеяли свои бесконечные споры?

Через несколько минут на лестнице послышались торопливые шаги, и на веранду точно безумный влетел Мэтью. Все тут же воззрились на него. Он тяжело дышал. На перекошенном лице — страх. Мэтью только и выговорил:

— О, мадам… Это ужасно.

— Полноте, возьмите себя в руки, — велела Джейн. — Что там такого ужасного?

— Ваш сын, мой друг…

Джейн поднялась, подошла к Мэтью, схватила его за плечи и слегка тряхнула.

— Говорите же! Боже мой, скорее!

К ним тотчас поспешили Ли и Маргарет. Только Джеймс Мелвилл, увлеченный сигарой, казалось, не обращал внимания на напряженность, внезапно возникшую в воздухе.

— Брайан, он там, в постели… — Наконец Мэтью решился. И громко, навзрыд выпалил: — Мертвый!

— Вы с ума сошли! — воскликнула Джейн и что было сил снова тряхнула несчастного. — Мой сын! Сынок! Малыш!

— Увы, мадам, бедные мои друзья, он мертв. Убит!

Глава 2

Сэр Малькольм Айвори любовался заснеженным пейзажем через широкое окно в сад. Он любил снег, хотя большую часть жизни провел в теплых краях. Ему, убежденному шестидесятилетнему холостяку, всегда нравились голубоглазые блондинки, а в Египте, Индии, Южном Китае и Малайзии он если и делил с кем любовь, то разве только с кареглазыми брюнетками. Так, мало-помалу в нем пробудилось стремление к чистоте и гармонии, равно как и чувство прекрасного, — они заставляли сэра Малькольма все чаще грезить о какой-нибудь норвежке из ледового царства, когда он изнывал от зноя в Бомбее, Гонконге, Маниле или Каире, одетый в свой неизменный элегантный двубортный костюм и галстук с гербом лондонского Клуба графоманов, членом которого он состоял.

Доротея Пиквик, его пожилая домоправительница, вошла в кабинет без стука — по привычке. Эта сухая ворчунья с вечной связкой ключей на поясе, кажется, жила здесь всегда и во всякое время носила траур, правда неизвестно по кому. Трое слуг побаивались ее, хотя знали, что в груди деспотичной брюзги бьется золотое сердце.

— Сэр Малькольм, разве благоразумно ходить без халата в такую пору?

Доротея Пиквик забавляла сэра Малькольма Айвори, но вида он, конечно, не показывал. Он слишком дорожил ею и знал, что Доротея очень обидчива и может выйти из себя по пустячному поводу. На ней держалось все в немаленьком поместье Фалькон, перешедшем к сэру Малькольму по наследству от отца, именитого антиквара, поставщика Ее Величества и пэров королевства.

Каждый предмет домашней обстановки, каждая статуя и статуэтка, каждая вещь, большая и малая, были подобраны с таким тщанием, что вкупе все это производило впечатление сказочного богатства. Доротея следила, чтобы каждое сокровище, хранившееся в доме, регулярно очищали от пыли и натирали до блеска; ее чрезмерная строгость и придирчивость частенько выводили из себя Боба, отвечавшего за чистоту.

— Дорогая Доротея, и что бы я без вас делал? Наверняка лежал бы уже на кладбище, после бронхопневмонии с двусторонним воспалением уха и какой-нибудь фибринозной ангины.

— Фи… какой? — всплеснула руками сердобольная старушка, никогда не понимавшая шуток хозяина. — Боже мой, сэр Малькольм, да что вы такое говорите!

С этими словами она перекрестилась, потому как была доброй католичкой, — впрочем, скорее из суеверия, нежели по убеждению. И тут же кинулась помогать сэру Малькольму облачаться в халат, который сама же и принесла.

— Я самолично проверяла температуру в оранжерее с орхидеями, — сказала она чуть погодя. — В эдакую стужу…

— Большое спасибо, милая Доротея. Так мне можно сегодня поработать в библиотеке? До сих пор вы меня туда не пускали, припоминаете?..

— Всего-то два дня, сэр Малькольм… Надо же было там пропылесосить, а потом, эти ваши книги… Мало вам тех, что собрал ваш досточтимый отец, так вы еще сами понавезли их отовсюду. И почтальон таскает по одной чуть ли не каждый божий день! Бедняга говорил…

Она уже было пустилась сетовать и причитать, как обычно, но тут ее прервал рокот подъехавшей к дому машины.

— А вот и снегоочиститель каким-то ветром принесло! Только бы дорогу не попортил!

Старая домоправительница поспешила из кабинета с намерением лично проследить, чтобы этот дракон из Апокалипсиса чего не натворил. Сэр Малькольм провожал ее улыбкой, пока не стихло бренчание ключей у нее на поясе. Впрочем, рокотал не снегоочиститель, а полицейский вездеход Х-325, машина, которую в Скотланд-Ярде ласково называли «подружкой». Вот оно что, рассуждал про себя сэр Айвори, ежели эти господа чуть свет уже на ногах, да еще в такой снегопад, и на «подружке», значит, дело и правда дрянь.

Доротея вернулась бегом — настолько быстро, насколько позволяли ее старые ноги.

— Ну прямо танк… Угадайте-ка, кто из него вылез?

— Старший инспектор Дуглас Форбс.

— Он самый! Опять пожаловал! Неужто не может оставить вас в покое? Бог знает в какую историю он вознамерился вас вовлечь на этот раз!

Старушка покинула кабинет с той же поспешностью, с какой и пришла, отправившись открывать дверь незваному гостю.

— Что, инспектор, даже в такой снегопад дома не сидится! Соблаговолите сперва снять обувь: я только что натерла воском паркет.

— А вы как всегда любезны, дорогая Доротея.

— Во-первых, никакая я вам не дорогая — не про вашу честь, так меня называет только сэр Малькольм. Да, и пальто со шляпой не забудьте снять. А то после вас тут будет настоящий потоп.

Дуглас Форбс давно знал, что Доротея Пиквик своенравна, и попросту не обращал внимания на это свойство ее характера. Больше того, он даже относился к ней с некоторым сочувствием. Потому как понимал — после каждого его появления сэр Малькольм непременно куда-нибудь исчезает, и старушка домоправительница за него сильно волнуется. Тем более что его отлучки, понятно, всегда связаны с полицейским дознанием. Дуглас Форбс обращался за помощью к бывшему своему командиру всякий раз, когда дело оказывалось загадочным и требовало особого чутья в расследовании. К тому же сэр Малькольм принадлежал к сливкам общества — перед ним в Скотланд-Ярде были открыты все двери, что позволяло избегать разных административных проволочек и нудных согласований по всяким мелочам в ходе следствия.