Чему не бывать, тому не бывать - Хольт Анне. Страница 43

— В этом я не совсем уверен.

— Я ее убил. На это я намекал.

Адвокат открыл рот и сделал шаг вперед, предостерегающе подняв руку. Потом он внезапно остановился и закрыл рот — только лязгнули зубы. Доктор Бонхеур смотрел без всякого выражения, руки сложены на груди. Зигмунд Берли собирался подняться, но потом передумал и со стоном упал обратно в кресло.

Никто не сказал ни слова.

Матс Бохус сделал несколько шагов и уселся в глубокое кресло для гостей. Ингвар внимательно следил за ним. В движениях молодого человека была какая-то странная грация. При ходьбе он раскачивался, и жир на его теле ходил волнами, как у кита под водой.

— Я убил мою мать.

Голос изменился. Шрам на верхней губе стал еще заметнее, он облизал его.

Все продолжали молчать.

Ингвар тоже сел, облокотился на стол.

Матс Бохус выглядел моложе своих двадцати шести лет. На щеках не было даже намека на щетину. Кожа гладкая, ни одного прыщика, только широкий рубец над губой. Глаза бегали.

— Я был ей не нужен, — напряженно сказал он. — Я был не нужен тогда, когда она меня родила, и оказался не нужен сейчас. В своих программах... В интервью она говорила: когда родные находят друг друга — это счастье. Фиона Хелле помогала всем, кто к ней обращался, а ко мне, своему собственному сыну, она повернулась спиной. Она лгала. Я не был ей нужен. Я никому не нужен. Я не нужен самому себе.

— Ты был нужен своей матери, — заверил его Ингвар. — Своим настоящим матери и отцу. Им ты был нужен.

— Они были ненастоящие, как оказалось.

— Ты слишком умен, чтобы действительно так думать.

— Они уже умерли.

— Да. Это правда. — Ингвар немного помолчал и продолжил: — А зачем ты убил остальных?

Матс Бохус заплакал. Большие круглые слезы повисали на ресницах, набухали и стекали на щеки. Он медленно наклонился вперед, смел бумаги и семейные фотографии со стола и закрыл лицо ладонями. Стакан упал на пол, не разбившись.

— Что они сделали? — настаивал Ингвар Стюбё. — Вибекке Хайнербак и Вегард Крог?

— Я сам себе не нужен, — не слыша, плакал Матс. — Я... сам... себе... не...

— Я не понимаю, — вмешался Алекс Бонхеур. — Вы сказали, что допроса не будет. Заканчивайте это издевательство. — Он мягко положил руку на спину Матса Бохуса. Молодой человек задыхался от слез. — И вообще я не понимаю, какая может быть связь между...

— Все вы прекрасно понимаете, — устало ответил Ингвар. — Вы, я думаю, в отличие от Матса читаете газеты. И поэтому не можете не знать, что речь идет о нескольких схожих в деталях убийствах.

— Это исключено, — сказал доктор Бонхеур и осуждающе посмотрел в сторону молодого адвоката, который приоткрыл было рот, но так и не нашелся, что сказать. — Матс Бохус находится у нас с двадцать первого января.

Зигмунд Берли попробовал думать. Мозг спал. Зигмунд так устал, что у него не было сил даже пошевелиться, но он должен был думать, поэтому он встал и сказал, повысив голос:

— Но ведь Матса не привязывают к кровати! Он может приходить и уходить, когда ему вздумается...

— Нет, — твердо возразил доктор Бонхеур. — Он был здесь все время.

Тишина, последовавшая за этими словами, повисла мрачно и гнетуще. Адвокат наконец-то окончательно закрыл рот. Зигмунд стоял с протестующе поднятой рукой, но у него не было сил, чтобы закончить начатую фразу. Ингвар закрыл глаза. Даже плач Матса Бохуса утих. В коридоре за закрытыми дверями раньше слышались приближающиеся и удаляющиеся шаги, кто-то разговаривал, кто-то громко кричал. Теперь оттуда не доносилось ни звука.

Но Зигмунд, уронив руку, все же задал вопрос:

— Вы уверены? Полностью, совершенно уверены?

— Да. Матс Бохус пришел в больницу двадцать первого января в семь часов утра. С тех пор он отсюда не выходил. Я за это ручаюсь, — ответил доктор Бонхеур.

Зигмунд Берли никогда в жизни еще так не хотел спать.

Субботний вечер Ингер Йоханне, скучая, проводила перед телевизором, и это ей очень нравилось. Временами она задремывала, но тут же, вздрагивая, просыпалась от собственных мыслей, которые полудрема превращала в абсурдные сны.

Кристиане ночевала у соседей снизу. Ей впервые разрешили спать в гостях у друга. Леонард принес письменное приглашение, лист из альбома, исписанный большими кривыми буквами. Ингер Йоханне подумала о том, что Кристиане может наделать в постель. О Суламите, который обязательно должен был спать с Кристиане, потому что он кот. Она колебалась.

— Пожарная машина может быть котом сегодня ночью, если это так важно, — почувствовав ее неуверенность, сказал Леонард.

Гитта Йенсен улыбнулась. Она стояла на середине лестницы.

— Конечно-конечно, — поддержала она сына. — Леонард так сильно этого хочет. Да и у вас забот будет поменьше...

— Я хочу, — решила Кристиане. — Я буду спать на двухэтажной кровати. Сверху.

Ингер Йоханне отпустила Кристиане, и теперь об этом жалела.

Девочка может испугаться. Она тяжело переносит любые перемены, с трудом привыкала к новому дому. Очень долго Кристиане просыпалась каждую ночь и искала спальню взрослых там, где она была в прежней квартире, — натыкалась на стену и отчаянно плакала, пока ей не разрешали лечь на маленьком матрасе рядом с кроватью Ингвара.

Кристиане точно написает ночью в постель. Она смутится и расстроится. В последнее время девочка все больше внимания обращает на мир вокруг нее, она начала замечать, что отличается от окружающих ее детей. Это, конечно, важный шаг вперед, но ей, Ингер Йоханне, это доставляет массу неприятностей, а иногда причиняет боль.

Ингвар звонил, разговаривал резко. Сказал только, что вернется поздно.

Ингер Йоханне выключила телевизор, но в комнате стало слишком тихо, и она включила его снова. Прислушивалась к звукам снизу. Там, наверное, уже легли спать. Ей очень хотелось забрать Кристиане. Усадить ее на колени, разговаривать с ней. Запеленать эту девятилетнюю девочку, сделать ее невидимой для всех, кроме нее самой. Они могли бы играть в шахматы по правилам Кристиане, по которым конь мог перепрыгивать в любом направлении, в котором хотел, лишь бы у него хватало пешек на обед. Могли бы посмотреть какой-нибудь фильм. Поспать вместе.

Ингер Йоханне замерзла, тоненький плед не согревал. Сегодня утром, у подруги, она решилась заглянуть в ту комнату, которая долго была закрыта. Когда она сломя голову влетела домой, разгоряченная, она расплакалась. Что-то близко подошло к ней — и она этого не хотела. Сейчас она чувствовала себя жалкой и униженной, она замерзала.

Только бы Ингвар поскорее вернулся!

Она приложила Рагнхилль к груди. Девочка весила теперь почти пять килограммов, и на маленьких запястьях образовались перетяжки. Время идет так быстро. Темный пух на голове почти исчез. Волосы у нее будут светлые. Ребенок уставился на нее. Все говорят, что еще рано загадывать, но Ингер Йоханне считала, что глаза будут зелеными. На подбородке виднелся намек на ямочку, как у Ингвара.

Ему уже давно пора прийти. Двенадцатый час ночи!

Завтра они должны идти на семейный обед. Ингер Йоханне не была уверена, что сможет уйти из дома.

Звук открывающейся внизу двери заставил ее инстинктивно прижать к себе Рагнхилль. Сосок выскользнул у младенца изо рта, и девочка заплакала.

Звяканье ключей. Тяжелые шаги на лестнице. Наконец-то она расскажет Ингвару о своем страшном открытии. Один убийца. Один и тот же человек убил и изувечил и Фиону Хелле, и Вибекке Хайнербак, и Вегарда Крога. Она улавливала какой-то рисунок, невнятные контуры плана, которые внушали ей мысль, что все убийства совершил все же один и тот же человек. И что последуют новые.

Ингвар остановился в дверях. Плечи были устало опущены.

— Это был он. Матс Бохус. Он признался.

— Что?

Ингер Йоханне поднялась с дивана. Она покачнулась и чуть не выпустила из рук ребенка. Потом медленно села обратно:

— Ну тогда... Но... Какое же облегчение, Ингвар!

— Он убил свою мать.

— И?