Колодец в небо - Афанасьева Елена. Страница 80
Друзья ее были уверены, что «Ленкин флирт с Вадиком Ларионовым с философского не что иное, как изощренная месть Ромке Тютебякину».
«Ленка, тормози! – попыталась призвать к разуму подруга Ольга. – Ромка, конечно, не ангел, но усвистит, не заметишь. Вон Макарова на него зарится!»
«И пусть к Макарке катится!» – легко отпустила она.
И полугода не прошло, как Ленка в идиотском навороте беленьких кружавчиков стояла на красной ковровой дорожке перед дородной теткой с красной перевязью через плечо.
Тетка заунывно-торжественным фальцетом бубнила осточертевшее ей напутствие брачующимся, но Ленка ее бубнежа не слышала. Она вообще не видела и не слышала ничего. Не существовало ни колющихся капроновых кружавчиков из «Салона для новобрачных», ни заедавшего в допотопном магнитофоне «Марша Мендельсона», ни ее давно разведенных родителей, напрягшихся от обязательности встречи на свадьбе дочери. Все два месяца до свадьбы маму волновало только одно – явится ли бывший супруг со своей нынешней женой или «совести все же хватит». «Совести» у отца хватило, что не помешало Инне Сергеевне весь свадебный день ругаться на бывшего мужа за подаренную дочери старую камею: «Отец называется! Сыночку-то своему камень на свадьбу дарить постыдится. Там жена новая заставит сервиз подарить, телевизор с холодильником или путевку в Болгарию. А как дочку не растил, так можно от девочки и камнями отделываться!»
Обычных материнских напрягов по поводу давно бросившего ее, но так и не разлюбленного мужа, Ленка в тот день не замечала. Впрочем, и стоящего рядом Вадика она тоже не замечала. Она ждала главного мига – мига слияния со своим новым именем.
«Ларионова Елена Николаевна». Написанная на казенной серой бумаге, вложенной в помпезную красную «Книгу торжественных актов Гагаринского района», ее новая фамилия была тем единственным, что ее сознание могло выделить из всего происходящего.
«Это я!» – поняла она окончательно. И ее земное существо слилось со своим космическим именем. Муж остался в качестве приложения к этому слиянию.
Брак у них получился вполне студенческий. С классическим звонком в первое послесвадебное утро маме с вопросом, чем кормить благоверного и как это готовить. С парой поездок в Крым и в Таллин, в те перестроечные годы писавшийся то с одной, то с двумя буквами «н». С жизнью в одной квартире с бабушкой Вадима и с вечным страхом, что бабушка в комнате за стеной услышит ночной скрип кровати. С первыми истериками наведывавшейся к молодоженам с инспекцией мамы: «Боже мой! Он тебе жизнь испортит! Он нам жизнь испортит!». С дипломом одним, дипломом другим. С безденежьем, с первыми заработками в первых кооперативах. И с первой, еще совершенно бесплатной работой на первых, еще не затронутых политтехнологиями депутатских выборах.
Молодой кандидат наук Максим, давний друг Вадькиного старшего брата, привлек к своей стихийной предвыборной кампании всех друзей, знакомых и знакомых знакомых. И чудом – иначе и не назвать – победил, опередив и партномеклатурного ставленника, и директора большого «почтового ящика», и еще два десятка претендентов. В тогдашней каше из двадцати пяти кандидатов в депутаты двадцать шестой мог победить только чудом.
Их яростное и абсолютно непрофессиональное агитирование у станций метро, их серые, едва читаемые листовки, подпольно размноженные на ксероксе на «почтовом ящике» основного конкурента, где работал еще один друг Максима, вряд ли сыграли в той победе сколь-нибудь значащую роль. Впервые реально выбирающие граждане в 1989 году голосовали не сердцем, как в 1996-м, и не запорошенным политтехнологиями сознанием, как в 1999-м, а протестом.
На фоне остальных двадцати пяти претендентов Макс выделялся молодостью, повышенной патлатостью, неноменклатурной бородкой и категорическим отсутствием галстуков. В дополнение для пущего контраста с конкурентами в его арсенале была более чем обаятельная улыбка и хорошо подвешенный язык. В 1989-м этого было достаточно для того, чтобы стать народным депутатом всего тогда еще большого Союза.
В следующем году на выборах российских депутатов на Макса уже работали его имя (во время первой советской мыльной оперы под названием «Прямые трансляции заседаний Съезда народных депутатов Союза ССР» он успел грамотно засветиться) и статус «демократа», входящего в популярную «межрегионалку» – Межрегиональную Депутатскую Группу.
Пробираясь вслед за Максом и Вадиком на заседания МДГ сквозь толпу, окружавшую Дом кино на Васильевской, Ленка чувствовала, как невероятный кайф от причастности поглощает все ее существо. Она сидела на ступеньках сцены (все места в зале и все проходы между рядами были безнадежно заняты, и прорвавшимся в зал помощникам приходилось занимать места почти на сцене) где спорили, неистовствовали, творили историю в одночасье ставшие кумирами страны вчерашние мэнээсы, кандидаты наук, «красные директора» и известные артисты. Уже успевшие сдать свои партбилеты, но еще не успевшие стать в ряды первых капиталистов.
Пристраивалась у буфетной стойки попить кофейку рядом с Сахаровым, протискивалась в курилке (никогда доселе не курила, но ради такого соседства грех не начать!) постоять рядом с Афанасьевым, замирала при виде Ельцина. И чувствовала себя счастливой! Избранной! Сколько человек может вместить Дом кино? Пятьсот? Шестьсот? Тысячу? А сколько сотен тысяч мечтают сюда попасть – вся страна! Ну ладно, полстраны, вторая половина как раз мечтает, чтобы этого зала и в помине не было. А она в эту тысячу из всей огромной половины страны вхожа! И видит, как творится история!
Впервые за ее двадцати-с-хвостиком-летнюю жизнь на ее глазах творилось то, что определит, уже определяет жизнь и ее самой, и ее будущих детей, и, может быть, даже внуков. Такое присутствие завораживало и приятно пугало. И было сродни попытке заглянуть в черный ящик – что увидишь там: удивительной красоты картинку или пошлый снимок доморощенного порнографа?
Все, происходившее первые несколько лет их брака – не с ними, а со страной, – опьяняло настолько, что им с Вадимом некогда было понимать, ужились они или нет. Они и наедине-то почти не оставались, все в какой-то гуще, в толпе, где уж тут понять, сошлись ли характерами молодые супруги Ларионовы.
Макс сделал Вадима своим помощником. А оценив верность нескольких Ленкиных советов, как вести себя в телевизионных передачах, записал в свои помощницы и ее. Далее Вадим занимался рутинной депутатской повседневностью – жалобами избирателей, подготовкой речей. Ленке вменялось подсказывать шефу, как грамотно «убирать» оппонентов, как вести переговоры, как работать на публику, и прочие элементарные приемы и приемчики, из которых позднее вырастут хитрые науки «политтехнология и имиджмейкерство по-российски».
Летом девяносто второго жизнь неожиданно столкнула ее с младореформаторами – правительством тридцатипятилетних мэнээсов, слишком не любимых одними и безмерно обожаемых другими согражданами. Знакомая фотографша Женька Жукова на одном из съездов рассказала, что младореформаторам потребовался профессиональный специалист по созданию положительного образа. Жена одного из новых министров, прожившая несколько лет в Америке, настаивала, что специалист нужен.
Пока мужья разбирались с взаимозачетом и приватизационными чеками (которые то ли пьяный, то ли смертельно уставший президент с трибуны съезда предложил называть «по-русски просто ваучером»), настырная министерша добилась появления специалиста по имиджу своего супруга и его коллег. И Ленка стала ездить в правительственный дачный поселок на Калужском шоссе, занимаясь то с американо-русской супругой, то с министерскими спаниелями, которые были отличительной чертой младореформаторского правительства и должны были привнести человечинку в образ нового чиновника. Правда, «очеловечить» образ тогдашнего и.о. главы правительства при помощи «собаки – друга человека» Ленке не удалось. Семья и.о. премьера, приютившая в холле своей правительственной дачи дворнягу, съезжая с казенных хором после отставки, безпородного пса в городскую квартиру не взяла. Знакомые охранники еще долго жаловались Ленке, что не допускаемый отныне на строго охраняемую территорию несчастный пес ночами воет на всю округу.