Операция «Феникс» - Прудников Михаил Сидорович. Страница 23

— Ну а вдруг она меня уличит? Насчёт машины?

— Что значит уличит? Искусство обманывать есть альфа и омега нашего ремесла. Уличит! — фыркнул Кушниц. — За то вам и деньги платят, чтобы не уличили…

Рудник обиделся. Сердито посмотрел на своего собеседника: этот пижон из-за кордона его раздражал своим апломбом. Но всё же смолчал. Единственно, чему он обучился в жизни, — покоряться тем, кто выше рангом и сильнее.

К зданию института он подъезжал много раз, пока не остановил свой выбор на женщине, которая соответствовала избранному ими типу. Ей было под сорок, невысокого роста, в платье, усеянном крупными ромашками, в белых босоножках, аккуратно причёсанная, будто бы только от парикмахера. «Так тщательно в этом возрасте следят за собой только одинокие женщины», — отметил про себя Рудник. На её лице не было той будничной озабоченности, которую он читал на лицах многих».

Обычно она садилась в троллейбус и тут же раскрывала книгу. И Рудник представлял себе, как приходит она в свою однокомнатную квартиру, готовит нехитрый ужин (небось на ночь пьёт кефир) и усаживается в кресло перед телевизором. Возможно, часами судачит по телефону. Наверняка была замужем и хотела бы выйти ещё раз, но боится нарушить привычный уют и размеренность быта.

Но в этот вечер она торопилась. Металась в поисках такси. Рудник кинулся к машине и быстро, как только мог, притормозил у обочины рядом с ней.

— Вам куда? — Он постарался, чтобы его голос звучал безразлично.

— В Тушино. Я заплачу, — сразу же добавила она, явно боясь, что он откажется ехать так далеко.

— Надо же, — усмехнулся Рудник, — нам по пути. — Он открыл дверцу заднего сиденья.

Рудник вёл машину как бог. По дороге выяснилось, что едет она в гости, на новоселье к подруге, что сама живёт в центре, что она просто не представляет, как можно жить в таком отдалённом районе.

Когда Рудник, высаживая её, предложил встретиться, она смутилась и ответила категорическим отказом. Это его не обескуражило. Ромашку, как условно он называл эту женщину, необходимо было приручить.

Теперь Рудник почти каждый вечер подъезжал к институту, отыскивал в толпе знакомую, аккуратную фигуру. Ромашка всякий раз удивлялась его появлению и смущалась. Однако она с явным удовольствием садилась в «Волгу». Он подбрасывал её к дому. Ему не нужно было даже навязываться с расспросами: она охотно рассказывала о себе, что была замужем, давно разошлась, детей нет. Работает «в ящике» старшей лаборанткой.

— Работа и дом. Вот и вся жизнь. Разве иногда выберешься в гости к родственникам или подружкам. Поболтаешь, душу отведёшь, вроде какое-то разнообразие.

— Такая женщина — и одна? Не верю. Куда же смотрят мужчины?

— Только не в мою сторону, — рассмеялась она, явно польщённая.

Он пригласил её в ресторан. Она охотно приняла приглашение.

В ресторане «Прага» Рудник изображал щедрого поклонника. Стол украшали чёрная икра, коньяк и шампанское. Солидная сумма счёта произвела на неё сильное впечатление.

— А вы, оказывается, мот, — заметила она шутливо. И Рудник услышал интонацию женщины, привыкшей считать каждую копейку своей небольшой зарплаты.

В этот вечер захмелевшая Лида много смеялась и говорила без умолку. Её порозовевшее лицо было очень привлекательно. И Рудник впервые взглянул на неё как на женщину.

— А ведь она в самом деле ничего. — И обрадовался при мысли, что ему предстоит приятная связь. В успехе он теперь не сомневался.

И действительно, в тот же вечер он остался у неё ночевать.

Глава пятая

Тайник

Холостяцкое положение Рублёва повергало в недоумение его родственников и знакомых. «Как же так могло случиться?» — удивлялись они. «Да всё было как-то некогда», — шутливо отвечал Сергей. И это действительно было так. Вначале институт международных отношений, увлечение языками, которые отнимали у него почти всё время, потом работа в управлении, возня с новой квартирой. Сколько Сергей себя помнил — ему всегда не хватало времени. Да и к женщинам он относился всегда серьёзно: не любил интрижек — они казались ему пустой тратой времени.

У Рублёва было четыре сестры, две из которых уже вышли замуж, а две жили с родителями. С родственниками Сергей встречался обычно по праздникам. Собираться в праздники всем за одним столом было семейной традицией, которую особенно ревностно оберегал отец Сергея — шофёр агентства междугородных перевозок. В тесноватой родительской квартире за большим круглым столом по праздникам теснилось обычно человек пятнадцать — семнадцать — все Рублёвы трёх поколений. Сергей любил эти семейные обеды: на них было шумно, бестолково, но весело. Сёстры считали своим долгом женить брата и приводили с собой подруг. Но усилия сестёр обычно оставались тщетными: знакомство Сергея с этими подругами почему-то не получало своего развития. «Разве тебе не понравилась Таня (или Валя, или Света)?» — удивлялись сёстры. Сергей смеялся и просил впредь избавить его от роли жениха. Но на следующий праздник всё повторялось сначала: за столом опять появлялась какая-нибудь приятельница сестёр, которая донимала Сергея вопросами и которую он после обеда отвозил на такси домой.

И Таня (и Валя, и Света) были милы. Сергей говорил это своим сёстрам. Но никогда ни с кем он не делился тем, что вот уже много лет перед его глазами неотступно стояла девушка в короткой кожаной куртке и белом мотоциклетном шлеме. Она погибла, врезавшись в грузовик. Это было нелепо, обидно. Сергей Николаевич долго не мог прийти в себя. Мотоциклетный шлем преследовал его повсюду.

С тех пор, пока он не встретил Катю, он не мог найти женщину, которая заполнила бы его жизнь.

Для отца Рублёва семейные праздники были лучшими часами его жизни: дети, которых он иногда не видел месяцами, собирались все вместе, на коленях у него резвились две внучки. «Вот, мать, — обращался он с довольной улыбкой к жене, — смотри, какой мы с тобой коллектив воспитали. За столом тесно». Он очень гордился, что, будучи сам малограмотным, дал детям высшее образование. Особенно он гордился Сергеем — единственным сыном, к профессии которого относился с уважением, хотя вряд ли имел точное представление, чем занимается его сын. Сергей ничего не рассказывал, а отец считал, что расспрашивать нетактично.

Скупой на слова и проявление чувств, отец после нескольких выпитых рюмок становился словоохотливым и даже немного хвастливым. Ему очень нравилось слово «клан», которое он выудил из газет, и любил его ввернуть в застольной беседе.

Отец считал, что праздник не в праздник, если за столом не слышно песен. Начисто лишённый слуха, сам он питал особую слабость к пению. Репертуар его тоже не отличался богатством: в особом почёте были две очень не похожие одна на другую песни: «Вышли мы все из народа» и сентиментальный романс начала века «Вот вспыхнуло утро, румянятся воды…»

И тут Сергей обычно приходил на помощь, идя навстречу молчаливой просьбе всей семьи. Поскольку у Сергея был приятный баритон, отец умолкал и, к радости всех присутствующих, уступая место сыну, превращался из исполнителя в слушателя.

Двадцатого июля праздновали день рождения отца. Уже была почата третья бутылка вина и отец приступил было к «концертной программе», как вдруг в дверях раздался звонок. Вышедшая в прихожую старшая сестра вернулась через секунду в комнату, где был накрыт стол, и сообщила: «Серёжа, тебя там спрашивают… С работы».

Сопровождаемый тревожно-вопросительными взглядами семьи, Сергей поспешил в прихожую. В дверях стоял Максимов.

— Извините, Сергей Николаевич, — пробормотал он. — Наш старый друг Рыжий прислал привет. Опять объявился на Новодевичьем кладбище. Просили вам сообщить.

— Маккензи?

— Он самый.

— Великолепно! — воскликнул Сергей. — Не выдержал, значит! Удалось выяснить, что ему там было нужно?

— Пока ещё не совсем. Крутился вокруг памятники купцу Маклакову. Похоже, что там у них тайник!