Уловка медвежатника - Сухов Евгений Евгеньевич. Страница 19

– Все это очень интересно, любезнейший, только мы с тобой немного отвлеклись. Кто бы это мог быть, если не часовщик?

– Известное дело, – продолжал вертеть в руках хитроумный инструмент Матвей Терентьевич. – Медвежатник этот человек грамотный, механику отменно знает, а значит, наукам всяким обучен. Вы бы его, господин начальник, среди грамотеев поискали. Не могу я поверить, чтобы необученные на такое были способны. Здесь соображать нужно.

– Это ты точно подметил, Матвей.

Прихожая у Матвея Терентьевича была обставлена со вкусом. По углам стояли дорогие светильники в виде ангелочков, окна закрывали тяжелые плюшевые портьеры. Аристов развалился в широком кресле, крепкое красное дерево выдержало могучее тело без единого скрипа. Он окинул долгим взглядом дорогую обстановку и подумал, что наверняка, прежде чем отбыть на сахалинскую каторгу, хитрый старик припрятал награбленное золотишко где-нибудь на заброшенном кладбище.

– Матвей, а что, если это твоих рук дело? – неожиданно спросил Аристов, сцепив пальцы в замок. – Я тут прикинул и подумал, кому, как не тебе. Ремесло это тебе очень хорошо знакомо. А может быть, обучил какого-нибудь недотепу, вот он и прокалывает сейфы, как полые орехи. И с тобой делится денежкой за науку.

Старик стойко выдержал почти насмешливый взгляд, а потом отвечал достойно:

– Не мое это дело, и наговаривать на себя напраслину я не стану. Не для моего скудного ума такая тонкая работа. А потом, если вы знаете, ваше сиятельство, я всегда работал только одной отмычкой и мне ее хватало на замок любой сложности. Здесь же работа потоньше будет. Да и инструментик-то свой я никогда не бросал и все время с собой забирал. Жалко! А здесь, я смотрю, воры-то свой реквизит не пожалели и на месте оставили. Не сходится, ваше сиятельство, такое дело. Не я это.

Старик был прав. Инструмент оставили у самого сейфа, судя по всему, за ненадобностью. Глуповато было бы думать о том, будто сделано это потому, что грабитель почувствовал раскаяние и решил, будто бы это его последний преступный подвиг. Скорее всего, здесь было нечто другое, например, куда приятнее выносить из здания сумку, до самого верха напичканную деньгами, чем инструменты, ставшие ненужными.

Старик был прав и в другом – в действиях медвежатника четко прослеживался один и тот же почерк. Здесь напрочь отсутствовал элемент случайности и непрофессионализма. Грабитель не поступал наугад, как это случается порой с карманником, когда он орудует на большом базаре. Он длительное время изучал объект грабежа, возможно, устраивался в банк даже служащим. Изготавливал соответствующие инструменты и, выбрав удачный момент, совершал грабеж. Примерно по такой же схеме было совершено последнее преступление. Причем он никогда не забирал с собой изготовленные инструменты, справедливо считая, что вырученные деньги вполне компенсируют потерю.

– Ладно, Матвей, пошутил я.

– Я свое на каторге отсидел честно, – строго отозвался старик, – и обратно возвращаться никак не собираюсь.

– А ты ведь всерьез обиделся, – Григорий Васильевич поднялся с кресла.

Кресло печально скрипнуло, почувствовав на подлокотниках тяжесть могучего тела генерала.

– А то, – хмыкнул старик, явно простив своего гостя.

– Ты вот что, Матвей Терентьевич, если что припомнишь, так сообщи мне по этому адресочку, – протянул Аристов визитку. – А когда злодея поймаем, за содействие вознаграждение получишь.

– И сколько же? – спросил старик, вчитываясь в адрес.

– Пятьдесят тысяч!

– Ого! Высоко этого злодея ценят. Моя голова поменьше весила. – В голосе Точилина ощущалась неподдельная обида, к которой отчетливо примешивались нотки зависти.

– Да уж, голубчик, времена очень поменялись.

Григорий Васильевич старательно натянул белые парадные перчатки и, в знак прощания приложив два пальца к виску, вышел из мастерской.

Старик приоткрыл портьеру и выглянул на улицу. Аристов вальяжно откинулся в кресло пролетки и, коснувшись тростью плеча возницы, произнес:

– Трогай, голубчик.

Как только пролетка скрылась из виду, Матвей Терентьевич поднял трубку телефона, назвал барышне номер и, когда его соединили, глухо произнес:

– Хозяин дома? Нет… Кто звонит? Знать тебе, любезный, не положено. А только скажи ему, чтобы его ребятки не так баловались, а то ими очень интересуются. – И, не дожидаясь ответа, положил трубку.

Часть II

ОХОТА НАЧАЛАСЬ

Глава 9

Савелий открыл глаза. Рядом на большой пуховой подушке лежала Лиза. Дыхание ее было ровным и глубоким, веки были слегка приоткрыты, как будто бы она разглядывала на противоположной стене вывешенные фотографии. Но это было не так. Лиза спала глубоко. Раньше Савелия удивляли полуоткрытые глаза девушки во время сна, но сейчас это вызывало только улыбку.

Легкое одеяло слегка сползло, обнажив красивую грудь. Савелий едва удержался, чтобы не притронуться к бордовому, словно спелая вишенка, соску.

Лиза была единственной женщиной, которую он любил по-настоящему. Трудно было поверить, что это юное создание может вмещать в себя столько нешуточной страсти.

Лицо девушки было невинным и чистым. Именно такой образ принимают ангелы, когда опускаются на землю. Но он знал совершенно точно, что за спиной крыльев у нее не сыскать. Лиза оставалась земным созданием.

Впервые Савелий увидел Лизу более года назад неподалеку от старого Гостиного двора, на Варварке. Обыкновенная курсистка, каких в канун сочельника можно было встретить на улицах Москвы не один десяток. Единственное, чем она обращала на себя внимание, так это огромными выразительными глазами, которые взирали на окружающий мир по-детски восторженно. Создавалось впечатление, что она была способна радоваться даже чириканью воробья. Казенная форма не делала ее безликой, а даже, наоборот, выгодно подчеркивала ее высокую фигуру. Что никак не вязалось с ее обликом, однако, так это огромная сдобная булка в руках, которую она поедала с необыкновенным аппетитом на виду у всего Гостиного двора, чем невольно вызывала легкую улыбку у всякого, кто наблюдал за ней.

Не удержался от улыбки и Савелий.

Он подошел к барышне, слегка приподнял шляпу и произнес:

– Разрешите представиться, Савелий Николаевич Родионов, дворянин. Если вы, барышня, желаете, я бы мог познакомить вас с хорошей кухней ресторана «Эрмитаж».

Позже Савелий даже не мог объяснить себе, почему он все-таки подошел к девушке. Скорее всего, этому соответствовал его кураж, который иногда разбирал его с не меньшей силой, чем молоденького юнкера, впервые получившего увольнительную.

Девушка на секунду оторвалась от булки, невинно заморгала пышными ресницами и произнесла грудным голосом:

– Я серьезная девушка и не хожу в рестораны с незнакомыми мужчинами.

Савелий не собирался сдаваться:

– Помилуйте, барышня! Это сейчас мы незнакомые, в данную минуту. А пройдет час, и мы уже сделаемся старинными приятелями. А потом я ведь вас не приглашаю в какой-нибудь трактир, где пьют пиво пьяные извозчики, не в ресторан «Лондон», где вас приняли бы за даму легкого поведения и, возможно, приставали бы с гнусными предложениями. Я вас хочу повести в самый дорогой и респектабельный ресторан Москвы, где работают едва ли не самые лучшие кулинары Европы.

Барышня совсем потеряла интерес к сдобной булке.

– Конечно, вы красиво говорите, но, может быть, вы как раз и есть тот самый змей-искуситель, о котором нам частенько напоминает классная дама?

У ног барышни суетливо толкалась стайка воробьев. Птицы уже перестали довольствоваться крошками и надеялись, что обладательница сладкой булки отломит от нее самую малость и угостит чирикающую братию.

Барышня определенно нравилась Савелию.

– Скорее всего, я Добрыня, чем змей, – сдержанно и с улыбкой заметил он. – А потом я предоставляю вам возможность убедиться в этом.

К его немалому удивлению, барышня согласилась, оставив, на радость птицам, недоеденную булку. Тот вечер был одним из самых памятных в его жизни. Савелий блистал остроумием, желая произвести впечатление. И, судя по ее смеху и восторженным глазам, это ему удалось сполна. Когда они увиделись в следующий раз, то напоминали, скорее всего, страстных влюбленных, чем молодых людей, которые еще неделю назад не подозревали о существовании друг друга.