Без царя в голове - Серова Марина Сергеевна. Страница 28

Я тяжело вздохнула. Уже не раз мне доводилось оказываться в подобных ситуациях, и каждый раз казалось, что именно эта — самая безнадежная и сложная.

Коридор ожил — до меня донеслись тяжелые шаги. Сейчас начнется…

И тут…

Я сжалась в комок и стала ждать. Заскрипел в замке ключ, в освещенном проеме показалась большая мужская фигура. Я уже знала, кому она принадлежит, несмотря на то что от яркого света на секунду ослепла. Мужчина вошел внутрь, щелкнул расположенным где-то у двери выключателем, и тесная коморка озарилась тусклым, слегка синеватым светом.

— Ну, киска, доброе утро, — встав напротив меня, произнес Тимошин. — Не соскучилась еще?

Не знаю уж, для чего он это спрашивал, учитывая, что с кляпом во рту дать ему ответ я все равно не могла. Спустя минуту он сам это сообразил, так как присел и, заглянув мне прямо в глаза, протянул:

— Ах да, наш ротик пока еще заткнут…

Вытягивать кляп Тимошин не слишком спешил, явно готовясь к тому, что на него обрушится водопад душераздирающего визга, вой и крик — чего же еще ожидать от бабы? Потом все же решился — с закрытым ртом я вряд ли была способна дать ему хоть какую-то информацию — и рывком вытянул кляп.

Но я не издала не единого звука, чем сильно удивила своего похитителя. Он пару минут пялился на меня, о чем-то усердно думал, то соединяя, то раздвигая брови, а потом выдал:

— Молодец. Уважаю таких. Теперь давай и дальше наши проблемы также спокойно и тихо решим, и всем будет хорошо.

Я кивнула, как бы давая согласие на то, чтобы он продолжал свою речь.

— Так вот, — громко кашлянув и отведя от моих, сверлящих его глаз взгляд в сторону, начал он. — Тут одна дамочка интересуется, куда ты дела пленку, мешающую ее сыну жить спокойно. Причем очень сильно интересуется, сечешь?

Так, значит, все-таки дама… Я обрадовалась тому, что Тимошин сразу указал мне на свою заказчицу и отсек всех лишних подозреваемых. Впрочем, так он мог и провоцировать меня на определенные действия, но в это я слабо верила. Павел вряд ли был настолько хитер и расчетлив, обычный полудеревенский увалень.

Еще пару часов назад я сомневалась, Оксана все это устроила или же ее сын, а может, и все семейство в целом нечисто. Но теперь была уверена, что заварушку учинила именно Миронова. Ей было надо, чтобы сын мог спокойно отбыть в столицу и поступить в коллегию адвокатов. С мужем ее отношения не слишком ладились, и все ее надежды были связаны именно с сыном. Процветающий адвокат, наследник отцовского состояния, он — ее спокойное будущее. Все встало на свои места. За исключением убийства фотографа.

Из размышлений меня вырвал более настойчивый голос Тимошина:

— Ну чего молчишь, язык, что ли, отнялся? Где пленка?

Я зло сверкнула глазами в его сторону и усмехнулась. Говорить о том, где находится пленка, я пока не собиралась, так как она была единственной вещью, способствующей сохранению моей жизни. Скажи я все прямо сейчас, и заказчица Оксана прикажет убрать меня: зачем ей свидетели, да еще такие, как я.

Нет, признаваться, где пленка, не стоило. Хорошо еще, что я вчера выложила ее из сумки в машинную пепельницу, куда всегда прятала различные очень важные мелочи. Даже если в машину кто-то залезал, проверять эту ее часть никто ни разу не догадывался.

Затянувшееся молчание начинало нервировать Тимошина. Он побагровел, глаза загорелись нехорошим огоньком.

Тимошин резко присел, двумя пальцами схватил меня за челюсть и крепко сжал ее, так что я была вынуждена открыть рот.

— Как я посмотрю, язычок у тебя еще цел. Что, не нашлось пока желающих его укоротить? Так я тебе быстро лишнее отрежу, если не ответишь. Говори, сука, где пленка?

— Понятия не имею, — бросила я. — И ты ее не нашел. Ни на даче, ни у бухгалтера, ни у меня.

Сказав это, я почувствовала, что чересчур разгорячилась, дав Тимошину понять, что прекрасно знаю о его делишках. Он и так был настроен весьма злобно, а я еще добавила маслица в огонь. И все же показывать ему свой страх я не собиралась, иначе будет еще хуже. Трусливых никто не любит.

— Чего ты там про поиски-то сказала? — схватив меня за волосы, прорычал он. — Откуда ты знаешь? Ну?

— Все оттуда же… — стараясь не закричать от боли, ответила я. — Работа у меня такая, быстро догадываюсь. Если бы не ты там был, то не ты б и сейчас тут находился.

Мой ответ немного успокоил разъяренного рецидивиста, так как скорее всего показался ему вполне логичным и не вызывающим сомнения. Он отпустил мои волосы и уже более сдержанно продолжил допрос:

— И что тебе еще известно, детективщица чертова?

На его лице отразилось невероятное отвращение ко всем представителям клана сыскарей, не дающим ему выполнять его тяжелую «работу». Я поняла, что лучше не вызывать пока его гнева, а потому просто сказала:

— Только то, что ты сам сказал: заказала меня сюда припереть дама, а если точнее, то некая Оксана.

— И что с того? Раз заказала и ты здесь, значит, я свое дело знаю. И тебе лучше не хорохориться, а сразу сказать мне, куда ты дела пленку.

— Еще раз повторяю: у меня ее нет, — ответила я.

— Врешь, сука, — пнув меня ногой, выкрикнул Тимошин. — Думаешь меня вокруг пальца обвести? Не выйдет. Я не лох какой-нибудь, наизнанку тебя выверну, а что надо выпытаю. Небось видела, в какой домик тебя привез, — усмехнулся он. — Не одумаешься, одним из его клиентов станешь.

— Как Чиликова? — не выдержав, спросила я и уставилась на него. — Или как тот бедный фотограф?

На минуту Тимошин застыл, а затем зло хмыкнул и произнес:

— А, так и про нее известно? Тогда уж тем более тебе, милочка, задираться не резон, раз знаешь, что я человека хлопну и глазом не моргну. — Про фотографа он, кажется, напрочь забыл, а может, и не расслышал. — Иль думаешь, пожалею? А вот нет у меня к тебе, ментовская морда, жалости, и все.

Тимошин снова резко схватил меня за волосы и, поставив на ноги, пнул в живот.

— Никакой нет, поняла, стерва?

Я застонала от боли, накатившей на меня. Даже если бы я сейчас и захотела что-то сказать, то вряд ли бы смогла, так как, кроме стона, мой рот не мог выдать более ничего.

— Что, больно? А мне, думаешь, не больно было, когда ваши меня пинали? Теперь терпи, с-сука. Где пленка, последний раз спрашиваю?

— Черта с два я тебе скажу, — совладав с собственным языком, выдала я. — Ты ж меня сразу на тот свет отправишь. Как того фотографа, — сделала я еще одну попытку выяснить темный для меня вопрос.

— Да мне плевать, когда тебя туда отправлять, — опять со всей дури пнув меня коленом в живот, продолжал орать Тимошин, — тебе все равно не жить! — Но тут до него дошли мои последние слова, и он добавил: — Что ты несешь, какого фотографа? Еще и фотографа грохнули? Думала, что я? Не-ет, с мелкой сошкой не вожусь, — он вновь ударил меня, приговаривая: — Но, думаю, ему тоже несладко было.

Не сумев перебороть такой порции «нежностей», я рухнула на пол, больно ударившись головой о чертово стекло, выполнявшее функцию дверец у шкафа. Оно оказалось небьющимся.

Прийти немного в себя Тимошин мне не дал, вновь подняв за волосы вверх и проорал прямо в лицо, брызгая слюнями:

— Пленку давай! Иначе мама родная по костям собрать не сможет. Или мало пообщались? Так я добавлю.

Удар, за ним еще один, еще. Я перестала чувствовать боль, а лишь слабо постанывала в грубых руках, одна из которых прижимала меня к шкафу, а другая наносила неимоверно сильные удары. Не знаю, сколько бы еще это мучение продолжалось, если бы Тимошин внезапно не успокоился и не отошел в сторону.

Я моментально рухнула на пол и, даже не почуяв удара о него, свернулась калачиком. Мой палач пару минут постоял рядом, затем открыл дверь и, уходя, бросил:

— Даю пять минут на то, чтобы подумать. Вернусь — не поумнеешь, считай, что жить осталось последние секунды.

После этих слов он вышел, громко хлопнув дверью. Я осталась одна, не чувствуя ничего, кроме всеохватывающей боли, не отпускающей ни на миг. Думать о чем-либо было практически невозможно, так как голова раскалывалась не меньше, чем все остальное, но думать все же было надо — в настоящий момент это было единственное, что могло спасти меня от повторного избиения или даже от смерти.