Отмороженный - Незнанский Фридрих Евсеевич. Страница 19

– У меня не угадает, – сказал я, набирая номер.

Костя был на месте. Сразу снял трубку, будто ждал моего звонка.

– Чего-нибудь нашли? – спросил он вместо приветствия.

– Кого-нибудь еще замочили? – ответил я вопросом на вопрос. И почти явственно увидел, как он сморщился. Не от запаха, нет, который, согласно уверениям Грязнова, передается по проводам.

– Еще нет, – сказал он. – Но что-то в воздухе накапливается. Многие звонят, интересуются, как идет следствие. А вы, значит, тем временем бражничаете…

– Кто звонит? – спросил я. – Банкиры? Финансовые воротилы?

– И те и другие. Включая пресс-атташе. Тебе фамилии нужны?

– Значит, рыльце у них в пуху… – сказал я. – А мы вот тут с известным тебе сыщиком Грязновым поправляем здоровье и недоумеваем, почему нас до сих пор еще не отстранили за профнепригодность.

– Это за нами не заржавеет! – в тон мне ответил Костя. – Фоторобот готов? Насчет баллистической экспертизы я уже слышал. А фоторобот?

Откуда он взял, что мы его готовим? Ведь слова не сказал на этот счет. Мы переглянулись с Грязновым. Он округлил глаза. Что означало: сам впервые об этом слышит, хотя вряд ли он знал, о чем речь.

– Все будет в порядке. Только вот знать бы точно – убийца ли жилец одной старушки или ко всему этому отношения не имеет.

– Займись этим сам, – жестко сказал Костя. – Эта история на контроле у генерального. Ты понял?

Мы поняли. Иначе и быть не могло. Все встали на уши. Косте нужны не формальности, мол, стараемся, фоторобот готовим. Последнее убийство получило слишком скандальную огласку. Пресс-секретаря вице-премьера подстрелили прямо на территории «Белого дома». Это что ж дальше будет? – закатывали глаза популярные телеведущие.

А мы тут бражничаем.

– Намек понял, – сказал я Косте.

Слава глядел на меня.

– Поехали! – сказал я ему, положив трубку. – Нас бросили прямо в водоворот событий, не нами развязанных, теперь будут спорить: выплывем или нет.

Он смиренно кивнул, чувствуя себя виноватым.

– Поехали, – согласился он, с трудом поднявшись из-за стола. – Только куда?

– Пока не знаю. Там сообразим…

Только в дороге я сообразил, куда собрался ехать. К тому самому участковому, про которого рассказывала Фрязину старушка. Уж у него-то глаз наметанный. Уж он-то, наверное, сразу почуял недоброе.

У кого как, а у меня образ советского участкового целиком навеян советскими фильмами про нашу доблестную милицию.

Каково же было мое удивление, когда я встретил Володю Фрязина у порога служебной квартиры, где обитал искомый объект, совершенно грустного и потерянного.

Он ничуть не удивился, заметив нас, и приложил палец к губам.

Мы прислушались. Даже шумовой фон, присущий центру нашей столицы, не мог заглушить храп, доносящийся из-за двери.

– Отдыхает человек, – сочувственно сказал Слава. – Вон как славно храпит. Можно сказать, душу выкладывает после трудового дня и двух, не меньше, стаканов «Брынцаловки».

У Славы глаз наметанный, слух обостренный, нюх стопроцентный, как и положено опытной ищейке, поэтому я не стал перечить.

– И давно тут стоишь? – спросил я Фрязина.

– Да вот как от вас уехал, с тех пор и стою, – ответил он, деликатно отводя нос в сторону от начальственных запахов.

А я, в свою очередь, подумал, что как раз хорошо, что мы с храпящим окажемся примерно в одной кондиции. Легче будет понять друг друга, что пойдет на пользу делу. И в то же время слегка позавидовал Володе как единственному трезвому участнику переговоров трех выпивших сыскарей, пытающихся составить фоторобот неизвестно кого, поскольку до сих пор нет ни малейшего свидетельства причастности этого «высокого, сухого и загорелого» к убийству двух лиц.

– Долго мы тут будем стоять? – спросил Слава, слегка качнувшись.

Вопрос был резонным. Мне тоже надоело смотреть, как Володя нажимает и нажимает на кнопку звонка.

Я пнул ногой дверь. Она туго, но поддалась. Переглянувшись, мы нажали на нее. Наконец в образовавшемся просвете я увидел лежащего сотрудника милиции, издающего уже не храп, а многоэтажные выражения.

В коридоре стояла молодая истощенная женщина с ребенком на руках, которая безучастно смотрела, как мы пытаемся вломиться в ее квартиру, в то время как ее супруг самоотверженно пытается перекрыть нам путь своим телом.

Я не буду приводить подробности, как и какими средствами мы приводили в чувство бессмертную душу участкового, дабы потенциальный наш противник не узнал нашу методику и не воспользовался ею.

Когда участковый Антипенко Николай Иванович окончательно пришел в себя, то оказался молодым, светловолосым старшим лейтенантом в наилегчайшей весовой категории (что и позволило нам открыть дверь, несмотря на его пассивное сопротивление).

Он начал было выступать по поводу неприкосновенности жилплощади, а потом, махнув рукой, отправил жену Люсю за пивом.

Все это время Слава, переживая, сочувственно следил за перипетиями его возвращения в нормальное состояние, а потом задал наводящий вопрос:

– Коля, ты был в квартире Бодуновой, дом возле Склифа, когда тебе пожаловались на снимавшего там квартиру жильца?

– Был, – сокрушенно мотнул головой Коля Антипенко, пытаясь накормить ребенка из ложечки какой-то молочной кашей. – Был и строго указал.

– Документы его смотрел? – спросил я.

– Смотрел. Ничего особенного. Настоящие. А что?

– Фамилия! – одновременно воскликнули мы со Славой. – Фамилию ты зафиксировал? А как он выглядит, не помнишь?

– Ну, – смутно произнес он, как бы припоминая. – Где-то записал…

И даже сделал телодвижение в сторону стола, заваленного детскими ползунками, тарелками и какими-то мятыми бумажками. В это время дите заплакало, и это отвлекло его внимание.

Мы со Славой переглянулись. Потом посмотрели на несчастного Володю. Почему-то ему казалось, будто он виноват в том, что происходит. Неплохое, кстати говоря, качество. Способствует воспитанию чувства ответственности в подрастающем поколении, спешащем нам на смену.

Поэтому Слава встал, взял ребенка на руки, и тот замолк, приоткрыв ротик и глядя на новоявленную няню.

– Не отвлекайся, – строго сказал Слава участковому Антипенко, обомлевшему от такого посягательства уже не на служебную квартиру, а на собственного сынишку.

Между тем ребенок мирно ел кашу из ложечки, которую умело наполнял Слава Грязнов. Наш участковый сморщил лоб, как бы припоминая, для чего мы все к нему явились. А припомнив, вдруг засуетился, побежал на кухню, стал там хлопать дверцей холодильника.

Мы снова переглянулись. Зря на него рассчитывали. Следовало его подробно допросить по всем правилам, когда протрезвеет.

Но пока мы молча приходили к единому на этот счет мнению, старший лейтенант Антипенко, взявший в свои руки инициативу, появился в дверях комнаты с радостным ожиданием во взоре.

В одной руке он держал недопитую бутылку, а в другой – мятую бумажку.

– Вот! – сказал он, показывая издали свои каракули. – Прохоров Иван Владимирович! Шестьдесят восьмого года рождения. Прописан в Барнауле. А как выглядит – убей Бог, не помню.

15

Полевой командир Руслан Садуев сидел на подушках, почти не мигая – привык! – под светом телекамер. Щурился только тогда, когда не без интереса останавливал свой взгляд на юной журналисточке из некогда комсомольского издания.

Та, в свою очередь, восторженно смотрела на героя освободительного движения, только что завершившего свою вылазку за священные границы свободолюбивой Ичкерии и вернувшегося с богатой добычей и многочисленными заложниками, захваченными по дороге домой. Он захватил их, когда федеральные вертолеты стали особенно свирепствовать, кружась над колонной автобусов, набитой бойцами в черных повязках, а также женщинами и детьми.

– Русские бомбы разрывают наших женщин и детей на куски! – говорил Руслан, рисуясь на фоне огромного, богатого ковра с затейливым орнаментом. – Почему мы не можем ответить тем же? Пусть узнают, каково это видеть отцам и братьям! Пусть поймут, что движет нами в нашей справедливой борьбе за независимость и наше достоинство!