Ночной мотоциклист - Смирнов Виктор Васильевич. Страница 10

14

Утром звонит Комаровский: "Кеша будет ждать в Лихом, у станции. Я просил его разузнать, где охотничал последние дни Анданов". С опаской сажусь на "Яву". Забинтованная рука едва держит рычаг сцепления. Никакие мази доктора Малевича не спасают от боли. А мне еще предстоит доказать, что от Лихого до Колодина можно проскочить за шестьдесят минут. Небо хмурится, вершинки сопок исчезают в облаках. Опять пахнет дождем. Еду не спеша, изучая тропу. Надо полагать, преступник не один день присматривался к этой дороге, прежде чем решился привести в исполнение свой план. В ту ночь, когда мы с Ленкой возвращались из Лихого, дорога показалась мне легче и безопаснее, чем теперь. Иногда тропа натыкается на каменные осыпи, руль дергается, вырывается из рук. Толчки отдаются во всем теле. Скальные обломки по сторонам как надолбы. Гонка будет с препятствиями. Внизу холодно светится Черемшанка. Тропа уходит прямо в воду. Камни, разводья пены, белые бурунчики, шум переката, а на том берегу крутой и скользкий подъем. Как это Ленка отважилась? Да, мостик! Она говорила о мостике, выстроенном "доброй душой". Мостик белеет наверху - там, где сближаются отвесные берега. Четыре тесаные жерди, сбитые скобами. Настил достаточно широкий, чтобы провести мотоцикл. Белая щепа разбросана на траве. Пахнет смолой. Новенький мостик. Надо же - появился совсем недавно, как раз перед убийством. Еще одно совпадение. ...Кеша Турханов ждет меня на тропе, недалеко от разъезда. Сидит, сгорбившись, на поваленном дереве, трубочка словно приросла к губам. Эдакий лесовичок, хранитель таежной тишины. Подает ладошку дощечкой. - Начальник просил прийти. Сидим курим. Кешу лучше не беспокоить вопросами, он сам знает охотничий этикет. Когда спраши" вать, когда отвечать. - Анданов-то на Бычковом зимовье бывал последние дни, - говорит Кеша. Мастерил, знать, мостик. Бычкова зимовьюшка - старый сруб на Черемшанке, недалеко от нового мостика. Охотники давно не посещают зимовьюшку. Зверье ушло от Колодина, от шумных мест. - Что же он там промышлял, Кеша? - Откуда знать? Промышлять-то там нечего. - Почему ты думаешь, что мастерил мостик? - Откуда знать? Стружка с одежды насыпалась в зимовье. Свежая стружка. - А точно Анданов? Турханов хмыкает, выбивает трубочку на жесткую бугристую ладонь. Держит горячую золу, как в пепельнице. - Видел табачок? Из кореньев... Простой! Анданов медовый табак курит, духовитый. Только он! - Слушай, Кеша. Вот у меня мотоцикл. Надо его запрятать возле станции. Куда бы ты запрятал? - Зачем прятать? Оставь на станции, никто не возьмет. - Нельзя, чтобы кто-нибудь видел, понимаешь? Кеша косит на меня прищуренным темным глазом. - Понял, следователь. Подумать надо. Он поднимается с бревна, сутулый, пригнутый годами к земле, но все еще крепкий. Он из той породы потомственных таежников, которые не знают, что такое больница... - Надо бы Савкину яму посмотреть, следователь. Он идет медвежьей походкой через завалы кедрача. Когда-то здесь похозяйничал шелкопряд, оставив черный, мертвый лес. Савкина яма - неглубокий, густо заросший котлованчик. - Отсюда песок брали, когда строили дорогу, - бормочет Кеша и, кряхтя, лезет по откосу вниз. Он копошится в яме, осторожно разгребая валежник. Дождь наверняка смыл следы. Я касаюсь тонкой, едва ощутимой нити догадки, которая возникла из неясного предположения. Но кристаллы уже начали выпадать. Раствор твердеет. Мостик, выстроенный Андановым. Его интерес, проявленный к этим скучным для охотника местам. Такие совпадения не могут быть случайными. Теперь не я ищу факты, а они меня. Значит, я на верном пути... - Погляди-ка, - зовет Кеша из кустарника. Густые ветви прикрывали здесь землю от дождя. На песке - отпечаток протектора. Неподалеку от рубчатого узора находим темное пятно. Здесь масло натекло из карбюратора. Очевидно, мотоцикл лежал на боку. Бензин испарился, а масло осталось. Мы находим еще кусок промасленной тряпки. Больше ничего не удается обнаружить.

- Съездишь со мной в Полунине, Кеша? - Опять мотоцикл искать? - Да. Но там его насовсем запрятали, понимаешь? - Это легко. В озеро, однако, бросить нужно. В Лихое. Шаман-скалу знаешь? Могила, однако, - поразмыслив, протяжно тянет Кеша. С Шаман-скалы станция Полунине как на ладони. Поблескивают стальные ниточки рельсов. Облако пара застыло над паровозом. Внизу тусклое зеркало озера. Рябь кажется неподвижной. От Полунинского тракта к Шаман-скале ведет узкая тропинка. Сюда, случается, забредают туристы, любуются озером. Оно диковинка: воды из озера вытекает больше, чем вносят реки. А вот не скудеет. И глубины удивительные. Полно провалов, расщелин метров на триста глубины, говорят. У Шаман-скалы как раз такой провал. Если он сбросил мотоцикл со скалы, нам никогда не найти машину... Неужели в тихом корректном "почтмейстере" таится такой изощренный, такой зловещий ум? Не верится. - Что тут стоять? - спрашивает Кеша. - Камень, он молчит. Сто лет молчит, тыщу лет молчит. Скала почти отвесно уходит в воду. Гладкая, вылизанная дождями. Лишь небольшой карнизик метрах в шести подо мной. - Веревка есть, Кеша? Кеша - таежник, запаслив. Мы связываем два небольших обрывка. Только рука не подвела бы. Авогь... Хорошее русское слово "авось". Спускаюсь, преодолевая боль. Карнизик пологий, стоять на нем трудно. От каменной стенки несет вековым холодом. В одном месте камень хранит след соприкосновения с металлом. Светлый, свежий шрам. Осколки стекла, разбросанные на карнизе, кажутся вкраплениями драгоценного минерала. Осторожно подбираю осколки. Ребристое стекло от фары. Еще одно совпадение... - Живой, следователь? - спрашивает сверху Кеша. Живой, Сейчас выберусь. Отдышусь сначала. Надо поберечь силы. Что будут стоить эти открытия, если я не смогу доказать, что он мог проскочить из Лихого в Колодин за шестьдесят минут? В номер Помилуйко я врываюсь, забыв поздороваться. У майора изумленное лицо. - На кого ты похож, Чернов? Наверно, у меня не слишком респектабельный вид. - Я из Лихого... За пятьдесят две минуты... Это трудно, но возможно! - Выпей воды. Ты энергичен. Комолов знал, кого брать в помощники. А у меня тоже новость, - Помилуйко тяжелой ладонью хлопает меня по плечу. Шабашников "раскололся". Хорошо, что подо мной оказывается стул. - Сознался Шабашников, да. Подписал! - Как же с Андановым? - бормочу я. - Ведь он... Я рассказываю о результатах поездки. Помилуйко терпеливо выслушивает, хмурится. - Интересные наблюдения. Но где хоть одна явная улика? Мостик построил? Хорошо, построил. И ногу обжег... утюгом, предположим. Дома, перед отъездом. - Но до отъезда он не хромал, это подтверждено. - Ну, не сразу почувствовал боль... - А кто сбросил мотоцикл со скалы? - В самом деле, кто? Вот я судья, представь. Докажи, что Анданов сбросил какой-то мотоцикл. Ну? - Мне трудно это доказать. Но истина... человек... Лишь это важно! - Э! Шабашников уже в наших руках. Хочешь запутать дело? Завести в тупик? У тебя нет ни одной явной улики. Думаю, и не будет. Майор любит ясность. Шабашников признался. Точка. Подписал. - В общем хватит анархии. - Помилуйко рубит ладонью воздух. - Действуй теперь только в соответствии с моими указаниями, ясно? Остается один человек, с которым я еще не встречался и который может рассказать многое. Жена Анданова. Я снова на приеме у Малевича. Бинт пропитался кровью, отвердел, словно гипс. Но Малевич нужен мне не только как хирург. Если он знает точно, где сейчас жена Анданова, я выеду немедленно. - Вы не бережетесь, лейтенант. Так больно? Ножницы, сестра... Вам знакомо слово "сепсис"? Дождетесь, если не будете держать руку на перевязи. Звякают инструменты. Я дергаюсь, как лягушка на школьном опыте. - Не будете беречься - уложу в больницу. Право! Удивительные у него руки. Сильные и нежные. Я всегда чувствовал особую симпатию к хирургам. Их работа сродни нашей. Такое же непосредственное проникновение в человеческие жизни. Каждый шаг, каждое движение связано с чьей-то судьбой. Они, как и мы, не имеют права ошибиться. Ночные вызовы, вечное беспокойство. Смысл нашей профессии, в сущности, тоже заключается в том, чтобы обнаружить вредную ткань и отделить ее от здоровой, очистить среду. - Скажите, доктор, жена Анданова лечилась в вашей поликлинике? В какой больнице она сейчас? - Да, она лечилась у нас. Вам я могу сказать: была безнадежна. - Была? - Да. Неоперабельная опухоль. Анданов знал и все-таки повез. Люди всегда надеются на чудо. Малевич плещется над умывальником. Есть в его фигуре что-то скорбное, как у человека, несущего на себе тяжесть чужих бед. - Ах, вы не знаете? Я думал, слухи распространяются в Колодине молниеносно. Анданов уже вылетел, его вызвали телеграммой. Летальный исход. Он был готов к этому. Сестра помогает мне спуститься по лестнице, придерживая за локоть. Малевич разбередил ожог - боль адская. Только бы добраться до гостиницы.