Три черепахи - Шмелев Олег. Страница 5

Об отце своем полковник Анатолий Иванович Серегин мог бы поведать много — не хватит времени рассказать и сотую долю, пока реактивный лайнер летит от зауральского города до Москвы. Если же отмечать только ключевые события, довольно будет нескольких строк. В 1934 году Ивана Дмитриевича назначили начальником цеха на металлургический завод в городе Электрограде, где ему дали двухкомнатную квартиру в двухэтажном бревенчатом доме — первую в его жизни отдельную квартиру. Его сыну Анатолию было тогда десять лет.

Осенью 1941 года часть завода, в том числе цех Серегина, эвакуировали на восток, и из этой части вырос во время войны самостоятельный завод, директором которого до самой своей кончины, до 1969 года, был Серегин.

Анатолия Серегина, родившегося в 1924 году, призвали в армию в сорок втором. Анатолий бредил и грезил разведкой, что было наивно для стриженного, «под ноль» и еще не начавшего бриться новобранца. Но желание его почти осуществилось — с маленькой поправкикой. Он попал в ОМСБОН — Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения.

Серегина научили подрывному делу и еще многому, что необходимо уметь диверсанту, действующему в глубоком вражеском тылу. Потом, в начале 1943-го, их сбросили на парашютах в одном из районов Правобережной Украины, и полтора года Анатолий ходил по тылам оккупантов, рвал рельсы, бензосклады, минировал шоссейные дороги. Всякое бывало — и бои в окружении, и ночные налеты на железнодорожные станции, и быстрые отходы перед подавляющими силами карателей, когда невозможно даже схоронить убитых друзей. Анатолия ранило три раза, но ему везло — пули попадали в ноги, и только в мягкие ткани. Его наградили орденом Славы III и II степени и медалью «За отвагу».

В декабре 1945-го его демобилизовали, как имеющего три легких ранения, и он уехал в Сибирь, домой, к отцу с матерью. До осени 46-го отдыхал (вернее, заново проходил десятилетку — по учебникам, по школьным своим тетрадям), а осенью поступил на юридический факультет Московского университета — приняли его вне конкурса, демобилизованным тогда установили льготы. С этого момента биография его во многом напоминает биографию майора Баскова, но с учетом семнадцатилетней разницы в возрасте…

Так что, можно сказать, не совсем случайно судьба свела их в аэропорту Домодедово, где майор Басков встречал полковника Серегина.

Как они условились накануне по телефону, майор ждал Серегина в комнате милиции.

Когда поздоровались и назвали себя по фамилии, Басков, увидев, что Серегин держит в руке довольно тощий портфель, несколько удивленно спросил: — Вы вот так, налегке, товарищ полковник?

— Меня зовут Анатолий Иванович, — улыбнувшись, сказал Серегин. Ему хотелось сразу задать нужный тон, показать, что он тут не начальник, а товарищ Баскову. — Я ненадолго.

— Извините, Анатолий Иванович, я подумал: если ваши предположения окажутся верными… Ну, насчет пострадавшего… с черепахой…

— Тогда я вам действительно буду полезен, тогда придется задержаться… Ну да ничего. — Он похлопал по портфелю. — Пара белья и рубаха у меня есть. А костюм, как видите, новый, чувствую себя в нем, как пес в наморднике.

Баскову сделалось легко с этим незнакомым человеком, старше его и летами и званием.

— В таком случае прошу, Анатолий Иванович. — Басков толкнул дверь, пропуская Серегина впереди себя, и они пошли к ожидавшей их машине.

Шагая сбоку и чуть позади, Басков оглядел полковника, который, видно, и вправду испытывал неуютность в своем необношенном, с иголочки, синем костюме. Он был на полголовы выше Баскова и немного грузноват; волосы, еще густые, из-за седины были цвета перца с солью; лицо странно не гармонировало с фигурой — при такой комплекции, кажется, полагались бы круглые твердые щеки и мясистый подбородок, а меж тем лицо у Серегина было сухое.

В общем, внешность полковника по первому впечатлению внушала Баскову симпатию. А главное — ему понравилось, как это он сказал своим глуховатым, низким баритоном про пса в наморднике…

— Вы чего это меня сопровождаете? — добродушно-насмешливо сказал Серегин. — Я же не знаю, куда идти.

— Еще раз извините, Анатолий Иванович. — Басков зашагал вровень.

— Вас как зовут?

— Алексей.

— А по батюшке?

— Можно без батюшки.

— Ну быть посему, так удобнее.

Басков подумал, что ведет себя с этим симпатичным полковником примерно так, как Марат с ним, Ба-сковым, но не почувствовал при этом укола своему самолюбию. Он и переднюю дверцу машины открыл перед Серегиным с удовольствием. Но Серегин, поздоровавшись с шофером, сказал: — Давайте на заднее… Попросторнее…

Машина выскочила на шоссе и покатила к Москве.

— Номер в гостинице вам забронирован, — сказал Басков.

— Где?

— «Будапешт».

— Это хорошо… Недалеко… — Серегин имел в виду, что недалеко от Петровки, 38. — Живал там…

— Значит, сейчас прямо туда, а завтра, - начал было Басков, но Серегин мягко перебил его: — А что мне там делать? Сколько сейчас по-московски?

— Ровно пятнадцать.

— Вот видите, я на запад летел, четыре часа выгадал. Надо употребить их на пользу. — Он показал Баскову свои наручные часы, на которых часовая стрелка упиралась в цифру семь, — Кстати, переведем-ка их.

— Но вам отдохнуть не мешает. Серегин провел тыльной стороной руки по подбородку.

— Не устал… А вот щетинку срубить действительно не мешает. Я ведь брился, если по-московски, в три часа ночи, а по-нашему в семь утра.

Басков предложил: — Знаете что, Анатолий Иванович, поедемте ко мне. Сын на даче, жена на работе. Побреетесь, перекусим малость, машина нас подождет…

Серегин согласился: — Ну что ж, годится.

— На Новослободскую, Юра, — сказал Басков шоферу.

Басков понял, что с полковником Серегиным ему работать будет легко и просто.

… На бритье и обед ушло полчаса.

— Ну пора зарплату отрабатывать, — сказал Серегин, вставая из-за стола. — Спасибо за хлеб-соль.

— С чего начнем?

Серегин кивнул на груду тарелок в раковине.

— Посуду помыть надо.

— Жена управится.

Серегин серьезно посмотрел на Баскова.

— Я хотел бы взглянуть на пострадавшего.

— Там ведь, Анатолий Иванович, лицо — в крошку.

— Имею в виду наколку…

Без четверти шесть они, одетые в белое (даже ноги в белых полотняных бахилах), вошли в палату, где лежал пострадавший. Нет, лежал — сказано неправильно. Он был подвешен в воздухе на некоем, подобии гамака, растянутого между четырьмя никелированными металлическими стойками. Обритый череп блестел, как старый пожелтевший бильярдный шар. Укрытое до пояса простыней тело с обнаженным торсом было обвито разноцветными эластичными трубками, тонкими, как телефонный провод, и толщиной в мизинец. Трубки и трубочки змеились от ног из-под простыни, от рук, лежавших вдоль тела. Три трубочки, короткие, как стержень шариковой ручки, торчали из того запекшегося месива, которое должно было называть лицом, — две на месте ноздрей и одна на месте рта. В изножье стоял пульт, напоминавший приборную панель автомобиля, на нем горели красные, желтые, зеленые глазки индикаторов. В углу, подобный торпеде, тяжко утвердился голубой баллон с кислородом. Пахло лекарствами и чуть ощутимо кровью.

В общем, зрелище было не для слабонервных. Но те, кто пришел сюда сейчас, видали, увы, и не такое. Они были невозмутимы.

Серегин обернулся к сопровождавшему их доктору и тихо, словно боясь разбудить спящего, спросил: — Можно мне поглядеть?.. Левую руку…

— Больше всего мы боимся инфекции, — так же тихо ответил доктор. — Но вы почти стерильны… Только недолго…

Серегин приблизился к гамаку, присел на корточки и посмотрел на запястье левой руки казавшегося бездыханным человека — он лежал левым боком к вошедшим.

Синяя черепашка величиной с грецкий орех, с пан цирем в клеточку, как шахматная доска, с затушеванными всплошную лапами, головой и хвостиком, ползла от кисти к локтю по лимонно-желтой, истончившейся коже.