Скатерть на траве - Шмелев Олег. Страница 15

Коротков, кажется, не был особенно испуган, увидев в рентгеновском кабинете уже знакомого ему Синельникова и незнакомого Журавлева.

– Мы просим прощенья, но откладывать нельзя, – сказал Синельников.

– Ничего, – вяло отозвался Коротков. – Мне, правда, спешить некуда…

– Тогда начнем. Как вы считаете, почему отказали тормоза?

Можно было по выражению лица догадаться, что не такой вопрос ожидал Коротков услышать в первую очередь: Синельников работает не в ГАИ.

– Трудный случай, – ответил он, подумав. – Сам хотел бы знать…

Синельников достал из папки копию акта экспертизы автоинспекции.

– Вот тут объясняется причина. Читать можете?

– Темновато, – сказал Короткой, беря лист. Шторы на окнах кабинета были задернуты, а лампочка светила тускло. Синельников отдернул штору на одном окне и снова стал слева у кровати, рядом с Журавлевым. Коротко прочел акт дважды и закрыл глаза.

– Кому понадобилось резать шланги? – спросил Синельников. – Кто хотел вас угробить?

Коротков вернул ему акт, но ничего не отвечал. Требовалось его подтолкнуть, и, следуя разработанному плану допроса, Синельников вынул из папки акт судебно-медицинской экспертизы, содержавший ответы на вопросник по поводу гибели Перфильева.

– Прочтите еще и это.

Долго читал Коротков, читал и перечитывал. Он ни разу не поднял взгляда на стоявших у его кровати, но Синельников испытывал странное ощущение, будто видит сквозь его приспущенные веки тайную работу мысли.

Уже из одной последовательности вопросов Коротков, если он неглупый человек, должен понять, какие подозрения держат против него. Синельников пришел к нему не торговаться, но продешевить не хотел. Ему нужно было задушить заразу, которая, как жирное пятно, расползлась от этого раздавленного паука. У него в душе не было к Короткову ни капли жалости и сочувствия. Это не Манюня и не Перфильев.

– Или я ошибаюсь, или Александр Антонович утонул не сам, – наконец вяло, как прежде, произнес Коротков.

– Совершенно верно, – подтвердил Журавлев.

Коротков поглядел на Синельникова, не обратив никакого внимания на Журавлева.

– Думаете, утопил его я?

– А вы как думаете? – не смягчая тона, спросил Синельников.

– Зачем вы мне даете это читать?

– Для информации.

– Напрасно стараетесь. Никого я не топил. А вам утопленника повесить не на кого.

– Вы, Коротков, наглее, чем я считал. И слову своему не хозяин. Мы же договаривались, что вы из города надолго отлучаться не будете, а поехали в Москву. Смотрите, как бы не пришлось ограничить сферу вашего передвижения.

Коротков скривил губы.

– Уже и так ограничили.

– Повторяю вопрос: кто надрезал шланги?

– Хулиганы какие-то, наверно.

– В таком случае сообщу вам еще кое-что, также для информации. Александр Антонович называл вас своим «Отделом кадров», а вы его бесстыдно обманывали.

– Каким образом?

– Например, Румеров и Максимов дали вам по шестьсот рублей, а вы Александру Антоновичу отдали по четыреста. Или я опять на вас зря вешаю?

Коротков молчал, и Синельников продолжил:

– Не припомните ли вы, сколько получили от толкача из колхоза «Золотая балка» и от садового кооператива и сколько передали Перфильеву?

Коротков молчал.

– Однажды, – продолжал Синельников, – толкач дал вам две тысячи девятьсот рублей. Александр Антонович получил из них девятьсот. Куда девались остальные? Себе взяли?

Коротков все еще молчал.

– Так вы слишком много сами на себя навешаете. Тяжело нести. Поделитесь с Казалинским Артуром Георгиевичем. Легче станет.

Коротков держал в правой руке акт судебно-медицинской экспертизы, и при упоминании имени Казалинского рука его непроизвольно сжалась, скомкав угол листа. Синельников осторожно высвободил лист, положил в папку и сказал:

– Один мой коллега любит выражение «как из мохнатого одеяла». Я вам вытряхнул все именно как из мохнатого одеяла. По-прежнему будете молчать?

Коротков пошевелил пальцами левой, сломанной руки, заключенной в гипс, и застонал. Может быть, хотел дать понять, что этот разговор его измучил. Журавлев сказал:

– Если вам плохо или вы устали, мы можем уйти. Отдохните, после продолжим.

– Чего уж там, – как бы даже снисходительно возразил Коротков. – Давайте все к разу.

– Так и запишем. – Синельников сел за стол, стоявший в углу, у двери, ведущей в комнату, где проявляются рентгеновские снимки, и вынул из папки несколько синеватых разлинованных листов. – Относительно Перфильева отвечать будете?

– Не надо, товарищ Синельников, все равно не подловите, – тем же тоном сказал Короткое.

Синельников и сам знал, что тут пустой номер, он сделал эту попытку просто на всякий случай.

– Хорошо, пусть Перфильев останется на вашей совести. Кто мог надрезать шланги?

– Например, Казалинский.

– Отвечайте точдо на вопросы. Почему «например»? Мог бы и еще кто-нибудь?

– Ну Казалидский.

– Это покушение на жизнь. Каковы мотивы? Почему он покушался?

– А это вы у него спросите.

– Вам мотивы неизвестны?

– Пока нет.

– Вы друзья?

– Можно считать и так.

– В каких отношениях были Перфильев и Казалинский?

– В деловых. Водку вместе не пили.

– С кем вы познакомились раньше – с Перфильевым или с Казалинским? – задал вопрос Журавлев.

– Приблизительно в одно время.

– А именно?

– Три года назад.

– Все-таки с кем раньше?

Коротков помолчал, словно бы взвешивая значение этого вопроса, и, кажется, не сочтя его серьезным, ответил:

– Ну, предположим, с Казалинским. Какая разница. – Синельников записал, посмотрел на Журавлева.

– У тебя все? – И обратился к Короткову: – Вам Перфильев дал прозвище «Отдел кадров». Кого он звал Клешней?

– Казалинского.

Все, что надо было установить срочно, они установили. Синельников слова посмотрел на Журавлева, подмигнул ему, положил листы протокола на папку, подошел к кровати.

– Прочтите и подпишите.

Коротков взял протянутую шариковую ручку.

– Я вам доверяю, товарищ Синельников. – Он подписал протокол, не читая.

– На сегодня хватит, – сказал Журавлев. – Поправляйтесь, мы еще поговорим.

Они вышли из больницы.

– Да, ножичек нужен позарез, – задумчиво сказал Журавлев, сам не замечая, что сострил, хотя и не совсем умело.

Это получилось смешно, но Синельников скрыл улыбку. Он относился к Журавлеву с уважением, и не по той только причине, что был лет на пятнадцать моложе. Журавлев был добрый человек и принадлежал к тому немногочисленному племени людей, над которыми легко подшутить и которые готовы поверить самой невероятной небылице.

Зато в чисто профессиональной области он был на редкость трезвомыслящ, прозорлив и даже хитроумен. Самый продувной мошенник не смог бы его провести.

Он умел добыть факты там, где, казалось, были одни химеры. Как это в нем сочеталось, никто понять не мог. Синельников, во всяком случае, был рад, что дело попало в руки Журавлева…

Они сели в автобус и до управления ехали молча, а когда сошли, Синельников предложил:

– Зайдем к Ковалеву?

Журавлев, кажется, угадал его мысль.

– Пожалуй. Возможно, у него все уже определилось с Казалинским.

Ковалева они застали с телефонной трубкой в руке.

– А я вам поочередно названиваю – нет и нет, – сказал он.

– Как на базе? – спросил Синельников.

– Там раскопали столько – всеми излишками кровельного железа не укроешь.

– Что это вдруг Казалинский так крупно прокололся?

– Сам не пойму. Последняя ревизия – я ж тебе, кажется, говорил проводилась три месяца назад. Тогда ничего не нашли.

Они помолчали немного, а потом Синельников сказал, поднимаясь со стула;

– Жалко выпадать из команды, но остальное не по моей части.

Дальнейшее действительно не входило в сферу его деятельности. Он и так уже несколько – правда, совсем немного – вышел за рамки своих обязанностей в деле об утонувшем Перфильеве, которое теперь разрослось и приобрело совсем иной характер и окраску.