ППЖ. Походно-полевая жена - Дышев Андрей Михайлович. Страница 27

- Ты посмотри, что они сделали?!! Ты посмотри… - орал Ступин, передергивая затвор автомата. - Всех уепу на фиг!! Командир, я их с говном перемешаю!!

И снова - ба-ба-ба-бах! Пылевые фонтаны пробежали по склону холма.

- Ступин, прекрати!!

- Я их, бля… Я их…

- Они не там, дурила!! Прекрати стрелять!!

- Тищенку убили, уроды!! - Тра-та-та-та-та!!! - Голову оторвали!! Лучший наводчик!! Уёпища куевы! - Пух-пух-пух-пух!!

Герасимов кинулся на лейтенанта, повалил его на землю. Раскаленный автоматный ствол ткнулся в пыль и затих.

- Товарищ прапорщик! - не поворачивая головы, звал снайпер Власенко, он же Волосатый. - Вон там, левее, где ложбинка… Как у верблюда между горбами… Да-да, где камень на дороге лежит, выше на два мизинца… Они там… Гранатометчик, по-моему… Сейчас я его сниму…

Приник к окуляру, задержал дыхание, мягко надавил на спусковой крючок. Шпок! Винтовка дернулась в его руках, пуля прошмыгнула над дорогой и склоном холма и срезала одну фалангу на мизинце гранатометчика. Тот ахнул, присел на дне ямки, затряс от боли рукой, потом сунул обрубок пальца в рот и стал сосать кровь. Его товарищ в мятом коричневом читрали, какой носил Ахмадшах Масуд, ухмыльнулся, и под черными усами сверкнули хорошие белые зубы. Гранатометчик дождался, когда острая боль притупится, и сплюнул кровавую слюну, да неудачно - вишневая пенка застряла в курчавой бороде. Внимательно посмотрев на торчащий из пульсирующего обрубка остренький кончик кости, афганец промокнул липкое месиво о подол шальвар-камиса и присыпал растертой в пальцах глиной. Теперь ему пришлось тянуть за спусковой крючок средним пальцем. Но все равно получилось хорошо. Граната, выпустив огненный реактивный хвост, полетела почти по тому же маршруту, каким сюда прибыла снайперская пуля. Ударившись о черный бок цистерны наливника, она прожгла кумулятивной струей дырку размером с человеческую голову, мгновенно раскалила и воспламенила спертый вонючий воздух, находящийся внутри, и цистерну разорвало, словно футбольный мяч, попавший под колесо грузовика. Рваные осколки металла, соревнуясь друг с другом по скорости, со свистом полетели во все стороны. Закрученный, как высохший ивовый лист, кусок железа размером с апельсиновую шкурку подчистую срезал коленную чашечку на правой ноге сержанта Думбадзе. Командир отделения только собирался перебежать от одного наливника к другому, но сделал всего пару шагов. Чувство было такое, словно нога по колено угодила в тиски. Он упал на бок и, не успев приготовиться к боли, заорал страшным голосом. Из порванной штанины выглядывала нога с оголенным белоснежным суставом. Нехорошая штука - потеря чашечки. В лучшем случае всю оставшуюся жизнь придется ходить с костылем. Думбадзе матерился по-грузински, катался на спине, задрав изувеченную ногу, чем напоминал симулирующего футболиста. Дурак, зачем побежал, зачем? Надо было рухнуть на землю и прикрыть голову руками! Назад, назад, время! Надо отмотать его, повторить этот нелепый эпизод! Надо все переиграть, как в детстве, когда папа ставил мат в шахматах, а маленький Думбадзе возвращал фигуры на прежнее место, но снова проигрывал и снова возвращал поверженного короля на доску. Так и сейчас, еще можно успеть, время еще не заскорузло, тот проклятый миг еще не отлетел далеко, его еще можно поймать, ухватить за шкирку, и капли крови полетят в обратную сторону, вопьются в мякоть мышц, расползутся по капиллярам, и восстановит прежнюю серповидную форму мениск, и прилетит, как маленькая летающая тарелочка, коленная чашечка, встанет на свое место, закроет голубовато-белый оголенный сустав, натянет на себя кожу, как одеяло, - и вновь Думбадзева нога станет сильной, подвижной, крепкой. Станет настоящей ногой футболиста - короткой и волосатой. И беречь эту ножку, не забывать о ней, лелеять и холить до самого дембеля. Ибо кому он на хрен нужен со срезанной чашечкой? Кому молодой инвалид нужен? Это же все, абзац, можно ставить крест на всей будущей жизни, на женитьбе, на успешной работе, на футболе, на друзьях, на прогулках, на загулах и кутеже на ночных улицах Батуми, и прощай, девочки, прощай, молодость! До старости костылями цокать будет, урод, нищий, грязный, обоссанный урод!!

Думбадзе перевернулся на живот, вонзил ногти в сухую землю, потянул отяжелевшее тело. Назад, назад, к горящей машине, вернуться, переписать жизнь заново, все неправильно, не так, не так, папочка, родненький, давай переиграем!

Матвеев услышал, как выкрикивает грузинские слова Думбадзе, и оперся об автомат, приподнял плечи, чтобы лучше видеть сержанта, как тотчас голова бойца встретилась с пулей. Ее полет был свежим, она только что выпорхнула из ствола, еще не успела устать, ослабеть и с озорством влепилась Матвееву в висок, пронзила вязкий мозг и, выломав приличный кусок кости, вывалилась наружу с другой стороны.

Баклуха в это время уже сорвал голос, призывая на помощь доктора. Он лежал на броне, спрятавшись за люком, стрелял неизвестно в кого и орал. Кровяной фонтан из горла Кудрявого уже ослаб, уже не бил толчками, а лишь жирно смазывал шею, словно кто-то невидимый мазал кистью.

Курдюк, выдавливая из машины всю ее мощь до последней капельки, таранил горящую БМП и сдвигал ее к обочине. Мотор страшно ревел, выстреливал в небо черными клоками дыма, гусеницы скрежетали, растирали в пыль щебенку. Горящая машина будто приварилась к земле, она упиралась разутыми катками, боролась за каждый метр. Она молила, чтобы ее не сваливали в канаву, она еще послужит, ее можно отремонтировать, поставить на место башню, заменить мотор, натянуть гусеницы, отскоблить почерневшую броню от копоти и заварившейся крови. И снова в бой! Ей рано на свалку, она еще молодая, только-только с поточной линии Курганмашзавода, где ее старательно собирали из тяжелых деталей. А какой контроль на сборке! Лучшие специалисты, техники, инженеры, отладчики, монтеры, электрики. Все вокруг нее суетились, шпиговали электроникой, точными и умными приборами, тщательно выверенными в лабораториях и НИИ, замеряли ход ствола, точность прицелов, соответствие параметров двигателя стандартам. Каждый винтик, шурупчик и болтик затянули, каждый узел отрегулировали, сочленения смазали, корпус покрасили, на полигоне испытали. Не машина, а конфетка! Новенькая, блестящая, вкусно пахнущая свежей краской. И все в ней работало как положено, во благо будущих блистательных побед. И как она гордилась, что может послужить Отчизне в самых что ни на есть боевых условиях. Как радовалась экипажу, как прикрывала их от вражеских пуль своей могучей броней, как старалась не подвести, не заглохнуть, не опрокинуться на запредельных подъемах, и глотала афганскую пыль вместе с солдатами, и перегревалась на невыносимой жаре, и показывала чудеса выносливости и неприхотливости, работая на старом, иссиня-черном масле, с кипящей системой охлаждения, с забитыми фильтрами, с подтекающими патрубками - понимала, это издержки войны, надо перетерпеть, не сломаться: бойцам вон тоже не сладко, тоже без жрачки и воды, на одном кумаре сидят, аж лица почернели. И с ужасом смотрела на обгоревшие остовы своих собратьев, валяющихся на обочинах дорог, и думала: нет-нет, со мной такого никогда не случится, с кем угодно, но только не со мной, ведь я вылита из лучшего металла, во мне лучший двигатель, крепкая броня, зоркая оптика, беспощадное орудие, а какие парни управляют - золото, а не парни! Промчусь сквозь войну, сквозь пули и взрывы, аки железный болид сквозь тучи, я бессмертна, всесильна, непобедима!