Архипелаг Исчезающих островов(изд.1952) - Платов Леонид Дмитриевич. Страница 45

— А видимость?

— Ни к черту! Туманище навалило такой, что Союшкин советует стать на якорь.

— Ах, Союшкин уже советует…

Наверху действительно было мутновато. Корабль медленно подвигался вперед в почти сплошной белесоватой мгле.

Мы с Андреем поднялись на капитанский мостик. Взглянув на сконфуженное и сердитое лицо Сабирова, стоявшего рядом с капитаном, я догадался, что место наше неизвестно.

Это было нехорошо. По гидрологическим признакам, названным Андреем, получалось, что мы уже перешагнули порог Восточно-Сибирского моря 15. Но оно большое, это море. Где же мы? В тумане могут произойти любые неожиданности. Нас может снести на юг или на север. А к северу в этом районе, по-моему, опасные банки 16.

— Не успел, Алексей Петрович, солнце схватить, — доложил Сабиров с огорченным видом.

— Схватить? Как это — схватить?

— Ну, засечь, определиться. Оно минут двадцать назад проглянуло. Я — за секстантом 17, а солнце опять в туман.

— Да, обидно!

Я с интересом смотрел на капитана. Как-то он выйдет из положения? Какое решение примет?

В Океанске мне рассказали о нем нечто вроде легенды. Шел он будто бы лет пятнадцать назад к Шпицбергену. Судно поисковое, маленькое, магнитный компас на нем начал врать. Федосеич приказал тогда кинуть лот, взял якобы грунт лотом со дна, помял в руке, подбросил на ладони и говорит: “Мое место такое-то, подходим к Шпицбергену с юго — юго — востока”.

Капитан повернул ко мне и Андрею свое широкое, простодушное, невозмутимо-спокойное лицо.

— Хочу уточнить место по глубинам, Алексей Петрович, — сказал он. — Здесь дороги хоженые-перехоженные. Карта очень подробная… Ну-ка, старпом, — к эхолоту! Что он у вас там показывает?

Странный водолаз бежит по дну моря под килем “Пятилетки”. Это звук. Когда мы проникнем в глубь “белого пятна”, звук поведет за собой наш корабль.

Принцип эхолота прост. Беспрерывно подаются с судна звуковые сигналы, которые, отразившись от дна, возвращаются в приемник. Надо разделить пополам промежуток времени между подачей сигнала и его приемом и умножить на скорость звука в воде, чтобы получить расстояние от киля до дна.

Делается это автоматически. На вращающемся валике прибора появляется лишь итог — по квадратикам кальки бежит быстрый зигзаг.

Мы вчетвером вошли в штурманскую рубку.

Сабиров быстро переписал последние показания эхолота на листок бумаги и положил перед капитаном.

— Ну-ка, ну-ка! Где же мы? — сказал капитан, наклоняясь над картой и водя по ней толстым пальцем. — Вот пролив. Вот ваша прокладка. Стало быть, где-то здесь… Или здесь?..

Бормоча себе под нос, он принялся сличать цифры глубин, обозначенные на морской, карте, с цифрами, выписанными штурманом.

Федосеич искал на карте цепочку глубин, подобную той, что осталась за кормой “Пятилетки”.

— Нашел, — сказал он негромко и спокойно, как всегда. — Четырнадцать метров, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, снова пятнадцать… Отмечайте на карте, штурман. Отсюда и поведете прокладку. Курс — зюйд-ост 18… — Он вопросительно вскинул на меня глаза: — Так, Алексей Петрович? Пойдем вдоль берега, как говорили, — прибрежной полыньей?

Я кивнул.

Подольше надо было сохранять чистую воду впереди, по возможности избегая встреч с тяжелыми льдами. К высоким широтам я предполагал подняться лишь на меридиане Врангеля.

— Еще хватит возни со льдами, — успокаивал Федосеич нашу нетерпеливую молодежь. — И тряхнет и сожмет во льдах. А сейчас горючее надо экономить. И время. В Арктике кружной путь часто короче прямого…

Прибрежная полынья представляет из себя нечто вроде коридора. С одной стороны — лед берегового припая, с другой — пловучие льды. В этом году “коридор” был очень широк. Почти беспрерывно дувшие ветры южных румбов отжимали льды от берега, отгоняли их далеко на север.

“Пятилетка” круто повернула на юго-восток и двинулась южной окраиной Восточно-Сибирского моря.

К полудню видимость улучшилась.

Однообразная бурая тундра протянулась с правого борта на много сотен километров. Чуть заметно поднимаясь к югу, она сливалась с туманным небом вдали. По временам ее затягивала колышущаяся завеса дождя.

То и дело на горизонте возникали дымки и над ухом раздавался рев сирены. “Пятилетка” обменивалась приветствиями со встречными танкерами, угольщиками, лесовозами.

Десятки кораблей шли прибрежной полыньей вдоль северного берега Сибири, шли на запад и на восток. Тысячи тонн самого разнообразного груза — мука, книги, швейные машины, обувь, велосипеды, ткани — доставлялись на Крайний Север. Обратным рейсом везли лес из Игарки, пушнину из Тикси, плавиковый шпат из Амдермы, уголь из Нордвика, Диксона и других мест.

Перевозка грузов морем обходилась в сорок раз дешевле, чем перевозка автотранспортом!..

День Советского Заполярья — в полном разгаре. В отличие от обычных дней под другими широтами, он тянется не часы, а месяцы. И все-таки советским полярникам мало этого дня. Им приходится спешить, потому что дотемна надо провернуть уйму важных дел.

Нам, например, надо пройти до меридиана острова Врангеля, подняться круто к северу и, сломив сопротивление многолетних льдов, проникнуть внутрь “белого пятна”, чтобы начисто стереть его с карты.

Поздно вечером я спустился в каюту и уснул сразу, будто провалился в колодец. Но спать пришлось недолго. Разбудили торопливые шаги по коридору, громкие голоса, какая-то тревожная суета.

Что случилось? Кажется мне или на самом деле пахнет гарью? Пожар на корабле? Этого еще не хватало!

Я вскочил и стал торопливо одеваться.

В дверь постучали:

— Алексей Петрович, это я, Сабиров!..

— Да, да. Войдите!

Оказалось, вахтенный начальник только что доложил капитану, что откуда-то тянет дымком. Капитан решил пока тревоги не объявлять, но приказал Сабирову обойти и тщательно осмотреть корабль.

Источник подозрительного запаха обнаружить не удалось. Замечено было, однако, что на палубе пахнет гораздо сильнее, чем в кубриках, каютах и машинном отделении.

Действительно, когда я вместе с Сабировым поднялся наверх, запах стал ощутительнее. Неужели горело на палубе? Но где?

То тут, то там появлялись силуэты участников экспедиции. Они бестолково бродили по палубе, сталкиваясь друг с другом и обмениваясь недоуменными замечаниями.

Какая-то нахохлившаяся, с поднятым воротником фигура очутилась даже на капитанском мостике. Это было против правил. На мостик, помимо моряков, поднимались только я, Андрей и Степан Иванович. Но капитан не обратил внимания на пришельца и не выпроводил вон (для этого Федосеичу достаточно было лишь вопросительно поднять мохнатые широкие брови). Капитан был погружен в раздумье. Стоя у перил, он пристально вглядывался в сторону берега.

— Ну и туман! — сказал я, ни к кому не обращаясь. — Туман, а влаги нет. Какой-то сухой, удушливый и…

Я так и не подобрал сравнения.

— А у меня что-то неважное самочувствие, — подала голос из угла нахохлившаяся фигура, и тут мы узнали в ней Союшкина. — Сначала было холодно, теперь стало жарко. Вам тоже жарко?

— Черт знает что! — пробормотал Сабиров. — Тут люди о корабле переживают, а он с самочувствием со своим…

Я совсем было собрался спровадить Союшкина с мостика, чтобы не надоедал своими разглагольствованиями, как вдруг почувствовал, что и впрямь жарко. На этот раз “Штатный скептик” был прав, в воздухе определенно потеплело.

Сабиров шагнул к будке, в которой был тут же, на мостике, установлен термометр, нагнулся к нему, удивленно крякнул.

— Вы что, товарищ Сабиров?

— Семнадцать градусов выше нуля!

— Семнадцать? Не может быть!

— Нет, точно, Алексей Петрович. Проверьте сами: семнадцать. За Полярным кругом — семнадцать! А полчаса назад было всего шесть. Я записывал в вахтенный журнал… Отчего это так скакнула температура?