Рим. Прогулки по Вечному городу - Мортон Генри Воллам. Страница 22

Нам может показаться странным, что римляне времен Республики и ранней Империи держали мир под контролем без всякой специальной службы. Весь доход собирался обществами и отдельными лицами от имени государства, и выгодная должность сборщика выставлялась на торги. Счастливый обладатель ее затем подписывал контракт с государством на сбор оговоренной суммы, выплачивал государству депозит и продолжал собирать сколько мог, превышая сумму, обозначенную как допустимый доход. Так как такие «компании» отвечали за сбор доходов целых провинций, а также за выручку от государственных каменоломен, соляных копей, шахт, рыбных промыслов, лесов и многого другого, у инвестора был богатый выбор. Система была нехороша, и тем, кто читал речи Цицерона, памятна мрачная картина жизни провинций, стонущих от вымогательства продажных губернаторов и publicani; но чем больше денег собирали, тем больше богатели сборщики. С Форума новости с целым штатом посланцев летели в Рим. Любой слух был интересен, потому что обычно прояснял какую-то запутанную экономическую ситуацию. Не удивительно, что от Цицерона, Горация и Марциала мы узнаем то, что римляне просто не могли утаить от Форума: это было единственное место, где ты мог узнать, что происходит с твоими деньгами.

Банкиры Рима, должно быть, вершили большие дела на Форуме, потому что им был известен обменный курс в империи, они могли класть деньги на депозит и выдавать чеки для иностранных банков. Когда сына Цицерона отправили в Афинский университет, он не стал брать с собой сундук денег, как сделал бы уже в Средние века, но взял с собой аккредитив, который должен был обналичить в Афинах. Вот приятный пример добрых отношений между нанимателем и нанятым, а также высокого уровня развития банковского дела: когда любимый секретарь Цицерона, вольноотпущенник Тирон, заболел в Греции, оказалось довольно несложно, имея банкира в Риме, получить в Греции все деньги, которые нужны были ему для оплаты лечения.

Однако очень трудно теперь, сидя на обломке мрамора на Форуме, вообразить суету в этом пустынном месте, представить себе паланкин, плывущий над головами по узким улицам, и прибывшего в нем богатого человека, сопровождаемого толпой прихлебателей, среди которых, может быть, есть и раб, чья должность называлась nomenclator, и в чьи обязанности входило помнить имена и занятия всех клиентов хозяина. Он нашептывал их на ухо своему господину, а людям льстило, что богатый человек их помнит. Лизоблюд — очень древняя должность, и в самом полном, то есть в самом неприглядном своем воплощении, она существовала в Риме. Этот человек, одетый в тогу с хозяйского плеча, льстил, шептал комплименты, обязан был с благодарностью принимать приглашения на обед, заранее зная, что его-то угостят вместе с самыми бедными гостями, самой плохой едой и дешевым вином. Он вовсе не обязательно был слабым никчемным человеком, он был, скорее, социальной проблемой. Ему не было другого занятия. Гордость не позволяла ему стать просто прислужником, а государство поощряло его лень бедняка. Это для него императоры строили удивительные, невероятные мраморные термы, цирки, амфитеатры. Пусть он спал на чердаке, зато гулять мог среди невообразимого великолепия. Имперский Рим состоял из нескольких богачей, нескольких сот состоятельных людей, тысяч местных бедняков и бесконечного числа рабов всех рас и оттенков кожи.

Кого бы вы хотели встретить на Форуме? Императора! Да увидеть цезаря, любого цезаря — ради этого стоило посетить Рим. Еще я не отказался бы посмотреть на кого-нибудь из этих состоятельных вольноотпущенников, которые прибыли в Рим из разных концов света рабами, а теперь стали чуть ли не могущественнее самого цезаря. И еще хорошо было бы посмотреть на авгура за работой. Вероятно, эти фокусники виртуозно несли свою торжественную чепуху, и меня не удивляет, что даже образованные люди во времена Цицерона вполне могли верить в то, что полет птиц или другие явления природы каким-то образом влияют на дела человеческие.

Самый значительный объект на Форуме — арка Септимия Севера. Император, воздвигший ее, был связан с Британией весь период своего правления; он и умер там, и тело его было сожжено в Йорке.

Септимий Север был солдат и наводил ужас в армии палочной дисциплиной. Однажды он разоружил и распустил преторианскую гвардию. [45] Этот безжалостный, неразборчивый в средствах военный был нежным мужем и отцом. И хотя в его характере нелегко было найти симпатичные черты, невозможно не сочувствовать могучему военачальнику старого римского образца, чьи сыновья оказались его недостойны.

Каракалла, старший сын, получил свое прозвище из-за галльского плаща с капюшоном, который он любил и, став императором, ввел в армии. Имя его помнят лишь благодаря руинам его терм: летом там проходят оперные спектакли под открытым небом. Подобно Нерону и Генриху VIII, он, вероятно, был красив в молодости и, говорят, столь мягкосердечен, что «когда видел, как на приговоренных к смерти преступников выпускают диких зверей, плакал или отводил глаза, что, безусловно, подкупало людей». Какой неожиданный взгляд на римский плебс, который, как всегда считалось, постоянно жаждал крови. Однако Каракалла очень скоро перерос эти сантименты и прослыл ужасным негодяем, да и Гета, ненавистный ему младший брат, оказался не многим лучше.

Когда пошел пятнадцатый год правления шестидесятидвухлетнего Севера, страдающего подагрой, на границе разыгралась беда — каледонцы начали делать вылазки за Адрианов вал. В Британии были беспорядки с самого начала императорского правления: войска объявили своим императором губернатора Клавдия Альбина, но тот, войдя в Галлию со всеми британскими силами, был разбит Севером у Лиона — крупнейшее сражение римлян с римлянами со времен битвы при Филиппах. Разгром британских легионов нарушил весь уклад жизни на острове, и набеги каледонцев на более богатый юг острова приняли столь угрожающий характер, что Север, несмотря на свою болезнь, решил сам отправиться в Каледонию, чтобы проучить вармаров. Еще, говорят, он был рад возможности оторвать Каракаллу и Гету от веселой жизни в Риме и приучить их к дисциплине.

Римские историки, описывающие то, что случилось дальше, дают нам самую четкую картину Британии со времен Клавдия; мы впервые заглядываем в далекую Каледонию, которая тогда еще не была Шотландией. Прибыв туда осенью 208 года н. э. с сыновьями и императрицей Юлией император собрал большую армию и устроил свою ставку в Йорке. Каракалла и Гета постоянно ссорились, поэтому Гету оставили в Лондоне управлять югом, а Каракалла сопровождал отца. Всю зиму римские инженеры занимались, тем, что валили лес и наводили мосты через разлившиеся реки. Каледонцы всерьез забеспокоились. По различным свидетельствам, дошедшим до нас, это были люди, которые «живут в хижинах, ходят голые и босые, имеют общих жен и воспитывают вместе всех детей, которые у них рождаются. Управление в этих племенах демократическое, излюбленное их занятие — грабежи. Каледонцы сражаются на колесницах, в которые запрягают мелких, но быстрых лошадей; также они бьются и пешими, очень быстро бегают и весьма решительны, если кто задумает их остановить. Вооружены они щитами и короткими копьями с медными набалдашниками на рукоятях; и когда они потрясают ими, то шум, ими издаваемый, наводит на противника ужас. Кинжалы у них тоже в ходу. Они способны переносить голод, жажду, любые лишения; они могут сидеть несколько дней кряду по горло в болоте — только головы торчат над водой. В лесу они питаются корой и кореньями; на все случаи жизни у них заготовлена пища, а голод они способны утолить одной единственной фасолиной».

Когда пришла весна, Север повел свою армию на дикие земли Каледонии. Сам он чаще путешествовал в носилках, чем верхом. Каледонцы внесли беспорядок в арьергард противника, перебили отставших, а в качестве приманки для остальных использовали выпущенный на волю скот. Леса и долины были полны врагов, но они словно таяли при приближении римских легионов, и тем никак не удавалось вынудить их принять бой. Римляне пробирались сквозь леса, преодолевали горы, форсировали разлившиеся реки, отражая постоянные партизанские атаки. Древние летописцы, которые всегда были не в ладах с цифрами, определяли потери римлян пятьюдесятью тысячами, что кажется невероятным.