Рим. Прогулки по Вечному городу - Мортон Генри Воллам. Страница 78
С наступлением темноты, когда невероятно активных здешних детей наконец загоняли спать, воцарялась блаженная тишина. В первую ночь я лежал в постели и слушал сову, ухающую над Яникулом. Какой ужас римляне испытывали перед этой птицей! Однажды, когда сова стала ухать над Капитолием, за нее была предложена награда. Рим нужно было очистить от скверны. Сову поймал птицелов, ее торжественно сожгли, а пепел развеяли по Тибру, как будто она была злодейкой, преступницей. Странно: в Афинах сову почитали, связывая ее с Афиной Палладой, а в Риме она была, как писал Плиний, «ночным чудовищем».
После стольких механических шумов я лежал, слушая зловещие крики совы как сладчайшую музыку. Странные моменты иногда выбирает наше подсознание для сохранения. Порою раздражает, что важные события, которые очень хотелось бы запомнить, исчезают из памяти, в то время как другие, самые незначительные, запоминаются навсегда и необыкновенно ярко. Я знаю, что пройдут дни, и я, возможно, забуду много важного из того, что узнал о Риме, но этот момент — как я лежал в постели, прислушиваясь к сове на Яникуле, закреплен в моем сознании навсегда.
Монастырь был маленький. Американские монахини устроили тут школу, а также давали кров немногочисленным гостям. Кроме меня, в то время в монастыре жили священник и очень живой молодой американец.
Теперь я находился так близко от собора Святого Петра, что видел жестикулирующих и указывающих на что-нибудь пальцами посетителей на колоннаде вокруг купола. Они радостно узнавали те или иные строения, прослеживали зеленоватую ленту Тибра. Ночью оранжевые искры вспыхивали на мачтах «Радио Ватикана» и между ними. В безлунные ночи собора не было видно, но чувствовалось присутствие этой громады, сокрытой под звездным покрывалом.
Район, в котором я теперь оказался, был весьма занятным и интересным. Всего лишь несколько лет назад он находился на окраине города, но пригородные дома и несколько многоквартирных вскарабкались вверх по склону и стояли, как будто ужаснувшись длинным ущельям и ямам на западном склоне Яникула. Этот редко видимый кем-либо склон холма имеет несколько затрапезный вид, он очень отличается от другого, известного всем склона, где среди цветочных клумб едет верхом Гарибальди.
Молодой американец, с которым я сидел за одним столом, путешествовал, желая посмотреть мир, прежде чем заняться фамильным бизнесом в Соединенных Штатах. В Лондоне он расстался с компанией, которая, как оказалось, не соответствовала его представлениям об идеальных спутниках. Его разочаровал Париж, а от Рима он был в восторге. Он напомнил мне милорда XVIII века или даже XVII, совершающего кругосветное путешествие перед тем, как вступить в права наследства.
Другой американец прибыл день спустя, с совершенно измученной женой и двумя уставшими детишками. Он был офицером американской армии в Германии и сказал мне, что приехал на машине в Италию через перевал Бреннер, чтобы провести день в Риме! Капризные дети отворачивались от поднесенных ложек с едой, уставшая жена, тяжело вздыхая, поджимала губы, а отец семейства тем временем с жизнерадостной улыбкой обратился ко мне:
— Надеюсь, нам многое удастся посмотреть за день в Риме?
Монахинь я видел лишь мельком, когда они проскальзывали в церковь через боковую дверь. Они жили в той части монастыря, где над дверью висела надпись «Сlausura», а единственной их представительницей была маленькая сестра-итальянка с очаровательным американским акцентом. Она стелила постели, подметала полы, терла и мыла, прислуживала за столом и, насколько мне известно, готовила еду. Если ее звали не Марта, то ее, безусловно, следовало так назвать, ибо Марта — святая покровительница хороших хозяек и фигурирует в произведениях искусства с половником в руке. Ее часто сопровождает дракон. Святая Марта победила это существо, окропив его святой водой, а после этого запасливо привязала к себе кушаком, и, возможно, научила стирать и выполнять разные мелкие поручения.
— Сестра, а нельзя ли мне на сегодняшний вечер взять ключ? — спросил я ее.
— Разумеется, — ответила она и тут же достала его из складок своего одеяния.
Этой ночью я возвращался поздно через пустынную площадь Святого Петра. Вокруг не было ни души. Фонари освещали пустое пространство, обелиск указывал на звезды. Два фонтана били в темноте, и некому было ими любоваться. Они обдали меня своими брызгами, когда я пересекал площадь. Запертый на ночь собор вставал в ночи, огромный и мощный. Я подумал о «Пьете» Микеланджело. Там, в пустоте и темноте, этот шедевр был освещен восьмьюдесятью священными светильниками, которые день и ночь горят вокруг гробницы святого Петра.
Глава восьмая. Жизнь Ватиканского холма
При слове «Рим» в воображении возникает целая серия ярких картин: церковь Тринита дей Монти, утопающая в цветах; Виа Сакра с аркой Тита на фоне неба; аллеи виллы Медичи с разросшимися падубами; напоминающие замки детства очертания стены Аврелиана; рев фонтана Треви; розовые округлые стены замка Святого Ангела тихим летним утром. Все, кто побывал в Риме, уносит с собою эти воспоминания. Гладко причесанные женщины с блестящими волосами, покупающие овощи на Кампо деи Фьори; семинаристы, пожирающие глазами митру в витрине мастерской на Пьяцца делла Минерва; звуки рожков и труб Верди, парящие в теплой темноте, когда Аида и ее возлюбленный умирают среди теней в термах Каракаллы; и перезвон «Ангелюса», плывущий в золотистом тумане вечерних римских улиц.
Я бы добавил к этому мои собственные воспоминания о Пьяцца ди Сан Пьетро на заре. Лампы четырех светильников вокруг обелиска еще горят в серой полутьме, и искусственный свет притаился между колонн; на заднем плане храм — огромный, похожий на гору, он ждет первого прикосновения встающего солнца. Свет вспыхивает где-то за Тибром. Крест над куполом становится золотым, солнце заливает великий собор и Ватиканский дворец, и насыщенные римские цвета — охры и умбры — снова возвращаются.
Это очень важный момент утренней жизни в Риме. Двери собора Святого Петра открываются, появляются люди с метлами и швабрами. Им предстоит подмести мраморные ступени. В это время множество черных фигурок торопливо пересекает площадь, и каждый несет маленький чемоданчик или сумку. Это священники с разных концов света, оказавшиеся в Риме. Каждый из них имеет право отслужить мессу в соборе Святого Петра, и запись ведется на недели, а может, и месяцы вперед. Итак, с первым лучом солнца священники поднимаются по ступеням, неся сумки со своими облачениями, и с семи утра до полудня ежедневно в церкви звучит на тысячу ладов произносимая латынь: месса за мессой, часто без всяких прихожан, разве что пара случайных прохожих.
Солнце по-прежнему сияет над главным входом в собор Святого Петра, как будто это греческий храм Аполлона. Интересно, замечают ли этот свет священники и многие ли из них знают, как печалило это восходящее солнце папу Льва Великого в 460 году. Поднявшись по длинной лестнице на базилику, ранние христиане «поворачиваются лицом к восходящему солнцу, склоняют головы и сами склоняются, в знак почтения к этой великолепной сфере, — писал Лев Великий. — Мы очень об этом скорбим, — Прибавлял он. — Такое преклонение — проявление отчасти невежества, отчасти — язычества». Все церкви, построенные Константином Великим, обращены фасадами на восток, как и Храм Гроба Господня в Иерусалиме. Некоторые, как, например, собор Святого Павла «за стенами», были впоследствии переориентированы, но собор Святого Петра и сегодня обращен к восходящему солнцу.
Не будет преувеличением назвать Пьяцца ди Сан Пьетро христианским Колизеем. Но эта окружность, в отличие от той, посвящена не смерти, а вечной жизни. История больше не знает двух таких огромных каменных кругов, и, возможно, Бернини находился под влиянием Колизея, а также портиков Древнего Рима, ибо колоннады собора Святого Петра — единственное сегодня в Риме место, которое можно сравнить с длинными крытыми галереями, столь свойственными Риму времен Империи. В таких местах можно было укрыться зимой от ветра, а летом — от солнца. Эти колоннады, в свою очередь, произошли от длинных аркад эллинистического мира, столь поразивших Августа во время его кампании против Антония и Клеопатры. Одна из них — улица, названная Прямой, — находится в Дамаске; вторая — улица Каноп — в Александрии; а прекрасная ее копия до сих пор проходит через пустыню в Пальмире. Я любил размышлять обо всем этом, сидя у основания высоких колонн Бернини и наблюдая жизнь площади.