Рим. Прогулки по Вечному городу - Мортон Генри Воллам. Страница 95

Несчастный папа, на чью голову свалилось отмщение за все земные прегрешения папства, страдал безвинно, ибо сам Климент, пусть недоверчивый и нерешительный, был неплохим человеком. Он плакал и молился и в конце концов сдался. Драгоценности папской тиары, которые извлек из нее Бенвенуто Челлини и зашил в папские одежды, должны были послужить выкупом. Несколько месяцев спустя папе удалось, переодевшись садовником, бежать из Рима. В следующем году к его унижению прибавился еще один штрих: он подружился с Карлом V и возложил императорскую корону на его голову. Император — один из тех людей, которых всегда представляешь себе старыми; возможно, за это в ответе портрет кисти Тициана, хранящийся в Прадо. Между тем это был очень неприятной наружности, дурно сложенный молодой человек всего лишь тридцати лет, когда, благодаря своей ловкости и изобретательности, он зажал папство в кулак. Генрих VIII Английский, женившийся на тетке Карла, Екатерине Арагонской, когда-то счел его слабым юнцом!

В коридоре замка Святого Ангела, как и в лондонском Тауэре, вас охватывает чувство, что больше ничего радостного никогда не случится.

Ошалевшие толпы туристов всех национальностей с необыкновенной выносливостью ходят по Ватиканским музеям с десяти до двух часов. Они торопливо осматривают все, что вряд ли можно осмотреть и за целую жизнь. Однако это удивительный опыт — пройти по бесконечным коридорам, и, пусть поверхностно, ознакомиться с великой сокровищницей пап эпохи Возрождения. Туристы переходят из египетских залов в этрусские, из греческих в римские, восхищаясь богатством древнего мира.

Каждый новый папа пополнял коллекцию, папа-пуританин был редким явлением, как, например, суровый Адриан VI. Его так шокировал языческий дух ренессансного искусства, что он пригрозил побелить Сикстинскую капеллу, а «Лаокоона» выбросить в Тибр.

Кроме того, есть еще Пинакотека, где толпы людей в молчании простаивают все утро перед «Преображением» Рафаэля. Эпоха Возрождения была, возможно, самым удивительным периодом для всех художников. Рим так и не родил своего собственного гения, но богатство и роскошь папского двора привлекали художников со всей Италии, подобно Земле Обетованной, где их ожидают успех и благоденствие.

Проходя по галереям Ватикана, я часто думал, чем объяснить такое обилие гениев именно в эпоху Возрождения и почему все великие живописцы, один за другим, служили папам. В отличие от нашего века, века узкой специализации, тогда в книгах на полках одной комнаты содержалась вся мудрость мира; и прав был Пий II, говоря о Николае IV: то, чего не знает ученый, находится за пределами человеческого знания. Разносторонность великих художников была потрясающей: Леонардо да Винчи и его научные эксперименты; Микеланджело, обращавшийся то к скульптуре, то к живописи, то к архитектуре; Рафаэль, который давал советы по поводу коптящих труб герцогу Феррары и писал мертвого слона по просьбе Льва X, совершенно не думая, будто его искусство унизили.

Многие великие художники обладали крутым нравом, бывали медлительны в работе или излишне расточительны, с ними нелегко было общаться, но мне кажется, они не напускали на себя такой важности, как это случалось с их собратьями в более поздние времена. Они были прежде всего хорошими ремесленниками и очень прислушивались к пожеланиям своих покровителей.

Когда блистательная Изабелла д'Эсте пожелала отделать четыре маленькие комнаты во дворце в Мантуе, на которые и сейчас можно взглянуть, она обратилась к нескольким лучшим художникам того времени и, хотя вела себя с ними очень почтительно, как будто прося их об одолжении, явно смотрела даже на самых знаменитых из них просто как на декораторов.

Когда ей не удалось заполучить Леонардо да Винчи, который «наблюдал течение рек и полет птиц», ей посоветовали попытать счастья с Филиппино Липпи или Боттичелли, но она предпочла Перуджино. Как большинству художников, ему были нужны деньги, и он согласился на этот заказ. Он получил от Изабеллы подробное описание картины, которую должен был написать. Это была модная в то время аллегория борьбы Любви и Целомудрия. Письмо заказчицы кончалось так: «Вам запрещается делать что-либо по своему усмотрению». И бедный Перуджино, писавший изысканных мадонн и святых, ничуть не обидевшись, послушно взялся за работу над густонаселенным полотном, скорее в духе Карпаччо. За ходом работы постоянно наблюдала заказчица. Она засылала своих людей в студию, чтобы они ей докладывали о том, как продвигается картина, и когда Изабелла узнала, что Перуджино написал Венеру обнаженной, она отдала ему краткое распоряжение одеть ее, так как «если хоть в одном персонаже что-нибудь изменить, нарушится вся фабула».

Когда ходишь по Ватиканской галерее и натыкаешься на явные неудачи признанных мастеров, думаешь о том, кто еще из гениев вынужден был работать в таких же условиях, когда ничего нельзя было делать по своему усмотрению.

В музеях Ватикана мне всегда приносила радость и дарила счастье роскошная библиотека Сикста V. Большой зал со стенами, расписанными легкими «гротесками», с потолками, которые сами по себе — картинная галерея. Это единственная известная мне большая библиотека, в которой не видно ни одной книги. Как и в классических библиотеках, копией которых она является, книги здесь не стоят, как это принято теперь, а лежат в великолепно расписанных и красивой формы комодах. Несколько особо драгоценных экземпляров хранятся под стеклом. И как удивительно наткнуться вдруг на письмо Генриха VIII к Анне Болейн!

Над лоджиями Рафаэля находятся апартаменты Борджиа. Я побывал там, и они показались мне самыми интересными из всех помещений, открытых для посещения в Ватикане. Я прошел под низкой мраморной притолокой, увидел богато убранные комнаты, переходящие одна в другую, их великолепные потолки с фресками Перуджино, и у меня возникло чувство, что пять веков словно растаяли, и что чья-то костлявая рука манит меня в одну из оконных ниш.

Эти прекрасные комнаты — драгоценные шкатулки, которые велел сделать для себя папа Александр VI Борджиа. Здесь он плел интриги и устраивал заговоры против собственных детей. Здесь он в конце концов и умер. «Я — папа и наместник Христа!» — радостно воскликнул Борджиа, когда его избрали, но, разумеется, никаким наместником Христа он не был. Он был всего лишь светский вельможа, беспринципный и жадный человек, чьи подлости история вряд ли бы и сохранила, если бы он не занимал престол святого Петра.

Его сын, пресловутый Чезаре, который вместе со своими головорезами держал в страхе ночные улицы, подозревается в большем количестве преступлений, чем те, что действительно на его совести, и принадлежит к породе итальянских разбойников, которая не вывелась и по сей день. Его дочь — небезызвестная Лукреция — молодая женщина с нежным лицом и красивыми волосами, которые она, видимо, очень часто мыла, чтобы сохранить знаменитый золотой их оттенок. На фресках я увидел Александра, Чезаре и Лукрецию, изображенных Пинтуриккио. Портрет Борджиа великолепен. Папа стоит на коленях перед воскресшим Христом. Художник изобразил и его челюсть сластолюбца, и двойной подбородок, и изогнутый клювом нос, и его пухлые руки в кольцах, сложенные в молитве. Красивый молодой воин, стоящий рядом, — это Чезаре, а другой молодой человек в одежде римлянина — возможно, его брат, Джованни, которого Чезаре убил в 1497 году. На другой фреске изображена Лукреция в образе святой Екатерины.

Большая часть грехов Александра Борджиа проистекает из его родительских чувств. Вообще-то, каким бы чудовищем ни казался нам этот действительно далеко не святой человек, надо помнить, что мы видим его сквозь густой туман клеветы, которая замутняет для потомков образы всех властителей. Однако, как совершенно справедливо заметил епископ Крейтон, трудно отдавать семье Борджиа справедливость, не чувствуя, что оправдываешь беззаконие.

Я покинул апартаменты Борджиа, пропитанные атмосферой прошлого. Даже в лондонском Тауэре и в Хэмптон-Корте у вас возникает чувство, что те, кто жил здесь, давно уже умерли, и их больше не интересуют сцены из прошедшей земной жизни. Не таковы комнаты Борджиа — их населяют страшные призраки.