Мировой кризис - Спенсер-Черчилль Уинстон. Страница 22

В первую неделю ноября Советы, руководимые Военно-революционным комитетом с Лениным и Троцким во главе, захватили верховную власть и командование над войсками и решили арестовать министров. Взбунтовавшиеся военные суда двинулись вверх по Неве, и войска перешли на сторону захватчиков. Дума и Всероссийское демократическое совещание, Всероссийский съезд Советов, продолжавшие болтать и принимать значительным большинством резолюции протеста, были сметены в пропасть. Зимний дворец, где заседало Временное правительство, был осажден. Керенский, бросившийся на фронт, чтобы собрать верные ему войска, был смещен изданной Лениным прокламацией и по возвращении был разбит бунтовщиками. Впоследствии британский апелляционный суд постановил, что при рассмотрении дел британских подданных, имеющих отношение к России, датой фактического перехода власти к советскому правительству следует считать 14 ноября 1917 г.

Навеки погибли империя Петра Великого и либеральная Россия, о которой так долго мечтали и Дума, и только что созванное Учредительное собрание. Вместе с царскими министрами канули во тьму кромешную либеральные и радикальные политики и реформаторы. Социалисты-революционеры, меньшевики, более мелкие социалистические группы – все они, за исключением наиболее крайних и наиболее близких к большевикам, были обречены на уничтожение. Доктринерские левые партии были обойдены с флангов, и все решительно оттенки политических взглядов почти сразу перестали существовать. Удержалась на время только одна секта. Анархисты, крепко придерживавшиеся традиции Бакунина, считали, что в их экстремизме никто не может их перещеголять. Если большевики хотели поставить мир вверх ногами, то анархисты хотели вывернуть его наизнанку. Если большевики хотели уничтожить понятия правого и неправого, то анархисты перестали различать между правыми и левым. Поэтому они предпочитали говорить и высоко держать голову. Но относительно их новые власти уже заранее приняли решение. Они не пожелали тратить времени на споры. И в Петрограде, и в Москве анархистские штаб-квартиры подвергались артиллерийскому обстрелу, а самих анархистов всюду ловили и без церемоний расстреливали.

Верховный большевистский комитет, эта нечеловеческая или сверхчеловеческая организация, как вам угодно, – это сообщество крокодилов, обладавших образцовыми интеллектами, взял власть 8 ноября. Его члены обладали твердой программой политики на ближайшее время. Их лозунгами были: – «долой войну», «долой частную собственность», «смерть всей оппозиции внутри страны». С внешним врагом надо было заключить немедленный мир и повести беспощадную войну с помещиками, капиталистами и реакционерами. Все эти термины истолковывались в самом широком смысле. Даже совершенные бедняки, обладавшие ничтожными сбережениями или владевшие маленьким домиком, получали кличку «буржуя». Левых социалистов называли реакционерами и соответственно обращались с ними. Пока еще не было проведено более детальное разрешение политических вопросов, в массы был брошен лозунг: «грабь награбленное». Крестьян поощряли на убийства помещиков и захват их поместий; на огромной территории распространились массовые и индивидуальные убийства и грабежи.

Итак, программа внутренней политики стала осуществляться с поразительной быстротой. Вопросы внешней политики оказались однако более трудными. Ленин и его сообщники, принимаясь за свое дело, были уверены, что с помощью беспроволочного телеграфа они могут обратиться непосредственно к народам воюющих государств через головы их правительств. Поэтому вначале они не имели в виду заключение сепаратного мира. Они надеялись, что под влиянием русского примера и выхода России из войны военные действия всюду приостановятся и все правительства, как союзные, так и неприятельские очутятся лицом к лицу с восставшими городами и взбунтовавшимися армиями. Провозглашение Декрета о мире сопровождалось немалым количеством слез и радостными криками. Призыв к миру дышал возвышенным человеколюбием, ужасом перед насилием, усталостью от бесконечной бойни. Приведем хотя бы следующий отрывок: «Трудящиеся всех стран, мы обращаемся к вам с братским призывом через гекатомбы трупов наших братьев-солдат. Через потоки невинно пролитой крови и слез, через дымящиеся развалины городов и сел, через разгромленные памятники культуры, мы призываем вас к восстановлению и укреплению международного единения».

Но петроградский беспроволочный телеграф напрасно бороздил эфир волнами. Крокодилы внимательно слушали, дожидаясь ответа, но ответом им было молчание. Тем временем новый режим умело захватывал в свои руки контроль над явной и тайной полицией царя.

Через две недели большевики уже бросили свой план «заключить мир через головы правительств с восставшими против них народами». 20 ноября русскому Верховному командованию было приказано немедленно предложить неприятельскому командованию приостановить враждебные действия и начать переговоры о мире, а 22 ноября Троцкий послал посланникам союзных держав в Петрограде ноту, предлагавшую установить «немедленное перемирение на всех фронтах и немедленно начать мирные переговоры». Ни посланники, ни их правительства не ответили вовсе. Русский главнокомандующий, престарелый генерал Духонин, отказался вступить в переговоры с неприятелем. Он тотчас же был заменен на своем посту офицером младшего ранга, прапорщиком Крыленко, который выдал арестованного генерала самосуду взбунтовавшейся солдатской толпы. Генерал был разорван на части. Затем центральным державам было предложено перемирие. Некоторое время эти державы также хранили молчание. Но большевистское правительство во что бы то ни стало должно было выполнить данное им обещание «немедленного мира», и фронтовикам был отдан приказ «брататься и заключать мир с немцами, производя братание полками и ротами». Какое бы то ни было военное сопротивление неприятелю стало после этого невозможным. 28 ноября центральные державы заявили о своей готовности рассмотреть предложение о перемирии. 2 декабря стрельба прекратилась по всей линии русского фронта; напряженные усилия народов России стихли.

Переговоры тянулись три месяца, прежде чем был подписан Брест-Литовский договор. Для большевиков этот период был полон разочарований. Они требовали шестимесячного перемирия, а вместо этого получили приостановку военных действий на один месяц, после чего военные действия снова могли возобновиться с предупреждением за одну неделю. Большевики хотели, чтобы переговоры велись в какой-либо нейтральной столице вроде Стокгольма, но и в этом требовании им было отказано. Они разъясняли победителям, которые сами дошли до отчаяния, правильные политические принципы для построения человеческого общества. «Извините, господа, – спрашивал большевиков германский генерал Гофман, – какое нам дело до ваших принципов?» В припадке непоследовательной лояльности по отношению к союзникам большевики потребовали, чтобы во время перемирия ни австрийские, ни германские войска не перевозились с восточного на западный фронт. Немцы согласились – и немедленно начали перевозить войска во Францию. В конце декабря все иллюзии, которые со столь непонятной доверчивостью питали до сих пор большевики, кончились. Большевики стояли лицом к лицу с вооруженными в решительными вражескими силами и знали, что они сделали Россию совершенно неспособной к сопротивлению.

Тем не менее, когда этой группе революционеров стало вполне ясно значение тех мирных условий, которые предложили им немцы, они были охвачены судорогами яростного возмущения. Немцы оставались совершенно бесстрастными ко всему. Они одновременно вели переговоры и с большевистской делегацией и с сепаратной делегацией украинского правительства. Тщетно большевики настаивали, что только они одни имеют право говорить от имени всей России. Но немцы просто-напросто отмахнулись от этих возражений. Как бы неудачно для них ни сложился дальнейший ход событий, центральные державы решили вывезти хлеб и нефть с Украины и Кавказа и предъявили новым министрам русского народа требования о бесплатной доставке всех нужных им припасов.