Турция. Записки русского путешественника - Курбатов Валентин Яковлевич. Страница 22

Поневоле отведешь глаза и кинешься искать спасение во фресках. И как они еще хороши! И что за лики! И тоже все смешано историей — где доиконоборческие, а где уж после, где IV–V веков, а где XII–XIII… Время, забвение, стихии, казалось, должны были все извести. А вот нет. Постирались Джоханнес, Джезус и Мерид (как зовут турецкие путеводители Иоанна Предтечу, Спасителя и Деву Марию), но все горят так ясно узнаваемые Иоанн Златоуст и Никола. И сколько неведомых старцев и юношей, пророков и мучеников, чьи имена унесены дождями и зноем, но чьи глаза ясны и спокойны, лики тверды и прекрасны и доносят до нас свидетельство молодой веры, которая своей прямотой и силой складывала такие возвышенные черты.

Когда оператор зажжет лампочку на камере во тьме левого придела, вдруг увидишь в парусе свода столь прекрасную Евхаристию, что припомнишь и лучшие родные русские евхаристии Новгорода и Пскова. Здесь их первообраз. Фрески тоже недавно подновлены хорошими мастерами Каппадокии, но летучий рисунок одежд, но дивный ритм неостановимого движения — все тот же. Апостолы идут слева и справа от входа, так что тотчас чувствуешь себя последним в череде этой «Поздней вечери» (как зовет фреску здешний путеводитель) и волен идти вправо, чтобы причаститься с Петром тела Христова, или влево, чтобы принять с Павлом кровь Христову.

Фигуры рядом с тобой склонены и печальны, но, приближаясь к Спасителю, словно выпрямляются и светлеют от Его света.

Как же, верно, прекрасен был прежде храм в ликовании таких фресок, обнимающих все стены! Даже сейчас, открытый в небеса, трудно читаемый в плане, осыпающийся, в сваленных, как строевой лес, колоннах, теплый от золотого здешнего камня, прохладный от мрамора, он ненагляден.

И мы кружим, смотрим, снимаем, читаем, заговариваем себя, чтобы не устремиться тотчас к сердцу храма — к гробнице Святителя. И подойти к ней уже по одному.

Гробница пуста. Тяжкий пролом, описанный А. Н. Муравьевым, напоминает рассказ о барийских купцах, которые в 1087 году торопились вывезти мощи от возможного поругания наступающих сарацин (во всяком случае они предлагали эту мотивировку), и о «смелом юноше Матфие», который, преодолев робость перед священной гробницей, разбил ее, чтобы извлечь мощи.

В подробностях эту историю пересказывать трудно. Она мало героична. Монахов, охраняющих гробницу, сначала хотят подкупить, а когда те бросаются в город просить о защите и помощи, связывают. Часть мощей теряют, и теперь эти святые косточки экспонируются в Анталийском музее и им можно поклониться.

И я уже не знаю, одна ли научная добросовестность побуждает авторов нового турецкого путеводителя подвергать сомнению и саму гробницу, которой кланялись и к которой тянулись христиане не одно столетие, предполагая, что, скорее всего, мощи находились в другом саркофаге, который стоит через две стены от первого в юго-западном приделе. Смущенный ум теряется, и мы склоняемся перед обеими святынями, утешая себя тем, что в этих стенах так или иначе не мог покоиться какой-то случайный человек.

Отец Валентин просит у местных властей разрешения помолиться в храме ночью без любопытствующих туристов и получает на это разрешение.

Было в ночной молитве что-то древнее, естественное, напоминающее о первохристианских временах. Между русским батюшкой и греками без всяких усилий и разговоров сразу установилась явственная связь, приносимая совместной молитвой.

Так что когда наутро 6 декабря мы снова приехали в Миры и увидели готовый к службе собор, священство в простых и нарядных белых ризах, вчерашнего вечернего Николу на аналое и теснящуюся к алтарю греческую общину, мы уже чувствовали себя «дома», и литургия на языке евангельского оригинала и древнее, с тенью гортанного Востока пение раскрывали наше сердце.

Не мешало даже безумие телевизионщиков и фоторепортеров, которые (благо алтарь без ограждения) теснились к самому престолу и на пресуществлении даров готовы были залезть под «воздух» и подглядеть саму тайну пресуществления. Стало понятно предупреждение, виденное накануне, — не садиться и не становиться ногами на престол…

Отец Валентин мучился без облачения, не зная, возможно ли ему сослужить грекам, но скоро, согретый душой, молился, забыв о бессонной ночи, проведенной в храме, в свете и радости. А я, испросив его благословения, дерзнул причаститься, потому что не мог уйти из-под Николина небесного покровительства, вечного его здешнего епископства, не приобщившись тайн.

Отец Мелетиос, переспросив имя, радостно причастил меня и сказал по-русски: «С праздником!»

И видно было, что хотел сказать еще, да не знал более, а для меня греческий оставался за семью печатями.

Во всю службу молились около гробницы люди, теплили свои свечи и на саркофаге, и внутри него. Больше, конечно, как всегда, женщины. Посдержаннее наших — ни слез, ни коленопреклонений: подойдут, коснутся ладонью саркофага, прошепчут заветное и отойдут, уступая другим. Стоят в сторонке, читают акафисты, а то образки Николы (бумажные, бедные) приложат и унесут или оставят в гробнице.

Отныне Святитель уже так и будет сопровождать нас во всю поездку в службах, в разговорах, в неожиданных окликах, которые могли бы вызвать улыбку, когда бы не были так пронзительны. На машине нашей, взятой у турецкого Фонда, будет нарисован Санта-Клаус, которого теперь вслед за Штатами и Европой с легкой руки Хаддона Сандлома, пустившего в 1931 году Санта-Клауса на рекламу кока-колы, послушно расселили по рекламным щитам России и мы.

Отличие состояло лишь в том, что на груди нашего Санта-Клауса была нарисована епископская панагия с вполне родным образом Святителя с «малым числом кудерец». Бедные устроители Фонда хотели согласить два эти образа, а добились только того, что побеждал неизменно не Санта-Клаус, и не святой Николай, и не Баба Ноель, как зовут Николая Чудотворца в Турции, а Дед Мороз, и, конечно, он был русским…

*

Мы еще и думать не думали о памятнике, а разве о том, как вновь привиться к византийской лозе Николая Чудотворца, призвать его в переломный наш час. Но, видно, на глубине узелок завязался, и мы эту землю в душе держали крепче, чем нам самим казалось в те нетерпеливые дни. Скоро этот росток должен был проклюнуться…

Борьба Церквей за покровительство Святителя все длится. Я не спрашивал, но уверен, что католики здесь уже служили, как служат они в Эфесе, в храме Девы Марии, и в Антиохии, в храме Апостола Петра.

И Святитель все меняет на иконах кардинальскую тиару на православную митру и посох епископа на Евангелие и меч, а апостолы Андрей и Петр, обнявшиеся на образах в константинопольских храмах, все не могут обняться ни в Риме, ни у нас, хотя они родные братья и Господь не зря позвал их обоих: «…идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков», чтобы они теперь собрали в единство тысячу лет назад разошедшиеся братские Церкви, которые они возглавляют. Вот и Святитель все делится Церквями ревниво и осторожно, хотя тоже приходит во все страны к детям и взрослым и творит чудеса на воде и суше, не разбирая границ, чтобы мы вспомнили Миры поры нашего единства. И разбитая гробница все взывает к нам своей пустотой, все требует прозрения души, все смотрит в сердце с явным вопросом, ответ на который только в преображении себя и в очищении нашей замутненной политикой и историей, слишком умной, и слишком расчетливой, и слишком паспортно прописанной веры. Христианство вообще есть непрерывное движение, становление, диалог с недремлющей философией, а не самодовольство готовых ответов, иначе из веры сильных оно становится религией немощных.

Именно в этот третий, на этот раз майский, приезд руководитель нашей экспедиции Б. И. Царев предложил Фонду Санта-Клауса установить в Мирах через полгода, а именно 6 декабря 2000 года, на стыке тысячелетий и в день памяти Святителя по старому стилю новый памятник — Николаю Чудотворцу, победителю народов.

Обе стороны не думали о Церкви, о том, решится ли православная сторона поставить памятник Святителю в мусульманской стране и решится ли мусульманская этот памятник принять, потому что политологи все чаще цитируют Хасана Гюзеля, председателя партии Возрождения, что XXI век будет «тюркским веком», лидера партии «Рефах» Неджметтина Эрбакана, что пришла пора «тюркско-исламского синтеза», и многих других турецких политиков. И все как будто против нашего дела.