Новый мальчик - Тови Дорин. Страница 12

Мне и в голову не пришло, что в присутствии чужих он тем более не захочет подниматься наверх в одиночестве. И еще мне не пришло в голову, что он — будучи Сили — никак не мог провести пять часов подряд, ни разу не навестив ящика. В конце концов, гости ушли, задержавшись у дверец своих машин, чтобы поахать о свежести ночного воздуха в Долине, о таинственном журчании ручья, струящегося в темноте совсем близко, о небесном куполе в алмазах звезд, мерцающих над соснами… Провожавший их Чарльз любезно соглашался с каждым словом. Однако, когда он вернулся в дом, вид у него был далеко не такой безмятежный. Остается только надеяться, что никто не заметил, сказал он кисло. А когда я спросила, чего никто не заметил, он ответил:

— Как Сили воспользовался совком для угля.

Выяснилось, что Сили не стерпел. И, не желая помешать Светской Беседе (или, что вероятнее, не желая идти наверх), он нашел только один выход: в своем детском умишке приравнял пластмассовый тазик к медному совку для угля в гостиной… и воспользовался им. Чарльз заметил, как он восседал там с сосредоточенным выражением на мордочке, которое могло знаменовать только одно. А кто еще его заметил, только Богу известно. Мы же знали одно: хотя Соломон сам никогда не прибегал к совку для угля, в принципе этот поступок был чисто соломоновским.

Собственно говоря, Сили был гораздо больше похож на Соломона, чем не похож, и с каждым днем все больше ему следовал. И в том, как выглядел, и в том, как мыслил, и в его неуклюжести — а главное, в непрерывно крепнувшем желании стать искателем приключений.

При мысли о такой возможности я содрогалась с самого начала. Все эти акры лесов, и вересковых пустошей, и манящих поросших травой проселков — а Сили, такой маленький, не подозревающий о таящихся в них опасностях… Иногда мне кажется, что сиамские котята потому-то и беленькие. Когда они неизбежно отправляются в эти свои исследовательские экспедиции, их матери без труда обнаруживают путешественников и утаскивают их домой. Темный мазок на носу, который позже расширится в красивую сиамскую маску, черные носочки, которые со временем станут элегантными сиамскими чулками, темные кончики ушей и нелепый черный хвостик-спичка, который превратится в изящный изогнутый хлыст, — все это им, вероятно, придано, чтобы при встрече с членом их рода они могли бы доказать, что и они сиамы. Но Природа не снабжает сиамских котят камуфляжем — они неоспоримо и заведомо белые, что лишь доказывает, как хорошо Природа знает свое дело.

После его появления у нас примерно неделя прошла обманчиво спокойно — когда я его выпускала, мне было достаточно выглянуть за дверь, — и вот он внимательно изучает мир с примыкающей к кухне стены или, округлив глаза, оглядывает из-за угла лужайку. А потом Сили, как до него Соломон, взял и отправился погулять.

Для начала по склону за коттеджем, где он, беленький, выделялся на фоне травы, как гриб-дождевик. Очень смелый грибок, особенно когда он подкрадывался к Аннабели. Но тут она фыркала, оборачивалась к нему, и внезапно, к большой его растерянности, картина менялась на прямо противоположную.

Аннабель его завораживала. С той самой минуты, когда он в первый раз выглянул в кухонное окно и увидел ее на склоне — огромный, мохнатый, бродящий взад-вперед половик. Без сомнения, именно из-за нее он осмелился отправиться на склон — хотя одно дело бесстрашно следовать за мохнатым чудовищем и совсем другое, когда чудовище на него смотрит. Тогда он садился — предположительно Мамочка велела ему всегда выглядеть Беззаботным в момент опасности и ни в коем случае не убегать. Беззаботность у него получалась: он невозмутимо посматривал на склон, небрежно оглядывался через плечо, а иногда метал быстрый взгляд вверх на Аннабель, которая высилась над ним, опустив голову. И в то же время он дрожал как осиновый лист и был явно рад, когда я прибегала и хватала его на руки.

Тем не менее он упорствовал. Когда утром она являлась к двери за лакомством, он отважно шел через кухню, чтобы понюхать ее нос. Затем он открыл, что стоит влезть на стол, и можно будет доблестно нападать на ее уши. А когда дело дошло до того, что Аннабель — или это просто казалось нам, зрителям? — стояла, нарочно опустив уши, чтобы Сили мог с ними поиграть, его самоуверенность уже не знала пределов.

— Нет-нет, не трогай их, — сказала я в первый раз, когда Сили во дворе впервые прогулялся между ее ног, и Чарльз, опасаясь, как бы она на него не наступила, готов был броситься спасать его. И Сили кружил между копытами с такой доверчивостью, словно проходил сквозь крокетные воротца, а Аннабель благодушно свесила нижнюю губу — знак, что в ней, как мы знали уже давно, пробудились материнские чувства. И мы решились посадить его ей на спину. Он повел себя так, словно родился наездником: припал к ее мохнатой спине, чтобы лучше держаться, и проехал — сначала несколько пробных шагов по двору, затем через калитку на дорогу и в конце концов за угол и вверх по крутой тропе на луг за коттеджем, где она паслась.

Увидев это, старик Адамс пришел в неистовый восторг.

— Из него такой еще жокей вырастет, — заявил он, когда Сили проехал мимо него, сосредоточенно держась за Аннабель.

Он не ошибся. Еще несколько таких дней — и наш жокей обнаружил, что, прокатившись на Аннабели до ее луга, можно спрыгнуть с ее спины, стремительно проскочить сквозь проволочную ограду и удрать вверх в сосняк, прежде чем кто-нибудь успеет его остановить. А там можно кружить между стволами, сознательно нас поддразнивая. Все более смелея, он начал уходить в лес глубже и глубже. Чарльз еще не построил вольеры — отчасти потому, что никак руки не доходили, да и в любом случае нельзя же сажать котенка в загончик на лужайке в самую зиму. Лучше дать ему поразмять ноги, а потом унести в дом, сказал Чарльз.

Что ж, ноги приходилось разминать и мне. Вновь я испытывала старые знакомые чувства. Страх, когда видела, как он мчится вверх по холму к опушке. Досаду, когда я гналась за ним, а он под самым моим носом ускользал в чащу. Бессильную злость, когда я бежала за ним, а он вполне сознательно прыгал в заросли ежевики, куда я, как ему было прекрасно известно, не могла за ним последовать. И панику, когда я звала, а тишина оставалась нерушимой.

Ну, и глубочайшее облегчение, когда после того, как мы целую вечность искали, звали, как сумасшедшие бегали взад и вперед по дороге к тем местам, откуда он мог выбраться, из леса доносилось тоненькое жалобное «уаааа», в кустах слышался шорох и — в целости и сохранности вопреки всем лисам, барсукам, собакам, каких мы успели навоображать, — на проселке пред нами, приплясывая, появлялась белая фигурка с темным мазком на носу.

— Словно на Рождество, когда звонят все колокола, — так Чарльз описал это чувство.

Но я мысленно уже перебирала все будущие тревоги. Теперь, когда он обнаружил лес у нас на задворках, много ли пройдет времени, прежде чем он начнет забираться в наш собственный лес по ту сторону дороги? А оттуда в плодовый сад, где Чарльз держит этих проклятых пчел?

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Когда за два года до этого Чарльз сказал, что подумывает заняться пчеловодством, я сказала: «Нет-нет!» Нам хватает хлопот с Аннабелью и кошками, сказала я, и без всяких пчел.

Ради его фруктовых деревьев, объяснил Чарльз. Они нуждаются в перекрестном опылении.

Да, они бесспорно в чем-то нуждались! В нашем плодовом саду было около сотни деревьев — яблони и груши, сливы, терносливы и вишни. Весной их вид вдохновил бы самого закаленного поэта — облака цветков, бабочки, Аннабель по колено в изумрудной траве, — но наступала осень, и вместо урожая нас ждало разочарование. То ли высота, то ли почва не благоприятствовали развитию плодов или же любовь Чарльза к птицам — если они не склевывали цветки, то уж плоды…