Дальняя бомбардировочная... - Голованов Александр Евгеньевич. Страница 64

2 августа 1942 года жена солдата Альфреда в отчаянии писала из Данцига: «Каждую ночь тревога. Хуже всего в Восточной Пруссии. Пригород Данцига в огне».

Лейтенанту Гейнцу Шульцу некая Гертруда сообщила из Бретау: «Вчера у меня была Эльза Вернер из Шахау. У них творилось что-то ужасное. Русские бросали тяжелые бомбы. Верфи горели. Много домов уничтожено; в Шахау в уцелевших домах не осталось ни одного целого стекла. Люди думают, что нужно куда-нибудь уезжать. Но куда? Эльза зовет меня в Шраубинг, но ведь и туда могут явиться русские».

Мать солдата Георга Догля писала сыну из Кенигсберга: «Начинаешь сильно беспокоиться, когда дело идет к ночи. В субботу ночью более двух часов была сильная стрельба по соседству с нами. В здание вокзала на Крейбургштрассе попала одна крупная бомба, на бойню — три, в мастерские — две, несколько — в казармы Иммельмана и так далее. Мы были очень удивлены тем, что это русские, которые совершенно спокойно прилетели со стороны наблюдательной вышки в Кранце. Они побывали над всей Пруссией. Газеты же об этом очень мало сообщают».

А вот отрывок из письма дочери обер-ефрейтора Франца Энгельгардта, отправленного из Рагнита 25 июля: «В Кенигсберге почти каждую ночь воздушные тревоги. Недалеко от дома Евы упала бомба, потом еще две. Никогда в жизни я не видела ничего подобного. Здесь, в Рагните, было уже три воздушных тревоги. Эту ночь мы два с половиной часа сидели в убежище. Русские бомбили безжалостно».

Не только в Данциге и Кенигсберге, но и в других городах Восточной Пруссии немцы ощутили силу удара советских бомбардировщиков. В письме из Прейтенштейна от некой Гретель Пильцнер ефрейтору Гельмуту Лиготц сказано: «Здесь так же, как и в других местах Восточной Пруссии, были русские летчики в ночь на 26 июля. Они, кроме бомб, сбрасывали еще листовки. Ах, когда же наступят другие времена? Здесь утверждают, что русские будут побеждены. Но может случиться иначе…»

Обер-фельдфебель Фриц Бельх 29 июля получил письмо от матери из Битенфельда, в котором говорится: «С 25 по 26 июля русские посетили нас. На этот раз они бросали не листовки, а бомбы. В Роггенфельде упало шесть бомб. Воронки от русских бомб — тридцать четыре метра в диаметре. Многое было поднято в воздух…»

Эффективность летних налетов советской авиации на Восточную Пруссию подтверждают и военнопленные. Вильгельм Т. показал: [229] «Мой друг Франц Готвальд из Штатгардта писал мне, что советские самолеты бомбили Штатгардт и что там разрушено очень много зданий».

Далее пленный сказал, что сейчас Германия больше, чем какая-либо страна в мире, подвергается налетам авиации. Это усиливает недовольство населения войной и гитлеровским режимом.

Пленный Август Д. передал содержание своих разговоров с беженцами из Бремена, Кельна, Кенигсберга и других городов. Они заявили, что целые кварталы этих городов превращены в развалины. На уцелевших стенах разрушенных предприятий и доков часто появляются надписи: «Благодарите фюрера. Это он сделал».

От советских летчиков досталось и тылу гитлеровских сообщников. Вот что рассказывал пленный румынский ефрейтор Василий Унгурян о настроении румынского населения с связи с налетом советских самолетов на район Бухареста: «Недавно приехал один солдат из Буззу. Он нам рассказывал, что население волнуется. Русские бомбили Буззу. Разгромили вокзал. Бомбили арсенал в Бухаресте. Все разрушено. Это сильно подействовало на наше население. Все ожидают конца войны, а она по-настоящему только начинается».

В Будапеште при налете советской авиации было полное замешательство. Венгерские радиостанции несколько дней подряд с утра до ночи призывали население, чтобы оно прекратило панику и не хранило у себя советские листовки.

Не один раз вылетали наши экипажи на выполнение боевых заданий по полученным, перепроверенным и подтвержденным данным для уничтожения крупных штабов гитлеровцев. Так, наши друзья из Варшавы сообщили нам точное месторасположение немецких эсэсовцев, а также данные о размещении руководящего офицерского состава гитлеровских штабов. Мы получили указание уничтожить эти объекты. Привожу здесь письмо некоего Вилли Крафта из Варшавы лейтенанту Карлу Кресс на советско-германский фронт, которое оказалось в трофейных документах:

Тут, как говорится, ничего не прибавить и ничего не убавить! А русская поговорка «что посеешь, то и пожнешь», надо прямо сказать, здесь как раз к месту. [230]

Можно было бы, конечно, привести еще много зарубежных откликов, выдержек из писем, показаний военнопленных, но мне кажется, приведенных здесь достаточно. Я старался взять их из различных источников для того, чтобы дать общее представление о боевой работе АДД не только в интересах наших фронтов, но и в глубоком тылу и показать роль и значение, которое имели наши налеты на моральное состояние населения. Как изменилось настроение населения рейха! И все это, несмотря на строгую цензуру, стало просачиваться в гитлеровскую армию к солдатам, находящимся на советско-германском фронте.

Герои АДД

1942 год был для нас еще очень тяжелым военным годом, и налеты АДД, на глубокие тылы противника имели тогда огромное значение. Именно ради этой боевой работы и была создана АДД, именно это и было одной из главных причин непосредственного ее подчинения Ставке. А результативность работы АДД создала и определенное отношение к ней.

Летчики, а точнее, летные экипажи, их командиры, командиры подразделений, частей и соединений, их штабы и, конечно, инженерно-технический состав и батальоны аэродромного обслуживания, трудились не покладая рук. Не так-то просто все это давалось летному составу нашей авиации. Приведу примеры, которые в какой-то степени покажут истинный героизм летчиков в борьбе с ненавистным всему человечеству фашизмом.

В один из налетов на Берлин летом 1942 года экипаж в составе командира корабля Молодчего, штурмана Овчаренко и стрелка-радиста Панфилова глубокой ночью достиг цели, отбомбился и развернулся домой. Вскоре отказал правый двигатель. Экипаж сообщил об этом на командный пункт. Вслед за тем разрядился бортовой аккумулятор, и связь с самолетом прекратилась. На самолете оказались выключенными все огни. Для того чтобы удержать бомбардировщик на высоте, мощности одного мотора не хватало, самолет стал медленно снижаться. Командир приказал выбросить из самолета все, что только возможно, но радисту Панфилову удалось сбросить лишь кислородный баллон. Все свои силы и умение экипаж сосредоточил на том, чтобы дотянуть до линии фронта, не попасть в плен к немцам. На высоте 600 метров, когда по расчету времени бомбардировщик находился уже над своей территорией, Молодчий предложил экипажу покинуть самолет. Овчаренко и Панфилов отказались оставить своего командира. [231] Отказал второй мотор. Молодчий, чтобы спасти машину, принял смелое решение: ночью, вне видимости земли произвести посадку прямо по курсу по приборам. Он вторично предложил членам своего экипажа покинуть самолет.

— Мы с вами! — в один голос ответили Овчаренко и Панфилов. Штурман стал громко отсчитывать высоту по прибору:

— Двести… Сто… Пятьдесят метров… Ноль!

К счастью (как известно, оно иногда сопутствует летчикам), высота, показываемая высотомером, почти совпала с истинной. Молодчий резко взял штурвал на себя, и самолет, как бы ожидавший этого движения, заскользил по земле, прополз на брюхе метров тридцать и остановился. Состояние, вернее, чувства экипажа после завершения такого столь благополучного приземления (именно после, ибо до этого переживать было некогда) описать невозможно. Понять это может лишь авиатор, в особенности летчик… Слева, метрах в двадцати от самолета, едва виднелись контуры леса. Когда через час рассвело, оказалось, что впереди и позади самолета — заборы, справа — деревня, а слева — лес. Так опять благополучно закончился полет экипажа А. И. Молодчего на Берлин.