Курьер из Гамбурга - Соротокина Нина Матвеевна. Страница 32

– Я знакома с Сен-Жерменом, – веско сказала Глафира (хорошо бы еще знать, кто такой этот Сен-Жермен!), она подумала и добавила, – и иногда прибегаю к его советам и помощи.

Отзвучала еще одна песня, на этот раз меланхоличная: «Блажен кто страждущем внимает…». Вдоль стола пошли два сборщика милостыни. Обед подходил к концу.

После последней здравицы мастера: «больным облегчение, здравым умеренности», последовал традиционный вопрос:

– Брат надзиратель, который час?

Маска, Глафира и не заметила, как он занял свое место за столом, тут же вскочил на ноги.

– Самая полночь.

– Какая полночь, если еще десяти часов нет? – проворчал Виль. – В Петербурге считают, что когда бы ни происходила масонская работа – на дворе полдень, ибо свет истины освещает пусть к храму премудрости. Но как только каменщик отдыхает от трудов, то есть не работает для вечности, то мир, и мы вместе с ним, погружаемся в тьму полунощную, где правят бал пороки и страсти, – к концу тирады он снизил голос почти до шепота, ясно, что он насмешничал над русскими братьями.

– А по-моему, это логично, – осторожно заметила Глафира.

Виль не обратил внимания на ее ответ, он вдруг посерьезнел, стал искать кого-то глазами, видно, хотел подойти, поговорить, а может, просто попрощаться, но раздумал и, обращаясь к Глафире, сказал тоном приказа:

– А сейчас, с вашего позволения, мы поедем вместе в моей карете. Там и поговорим.

– И заодно подвезете меня до дома, – согласилась Глафира, приказав себе воздержаться от преждевременной паники.

Карета была удобная, с мягкими спинками, с лакированными подлокотниками. Русские братья, явно заискивая перед важным иностранцем, предоставили ему самый доброкачественный транспорт. А разговор был странный. Недаром Глафира его боялась, и как мы впоследствии узнаем, не без основания. Виль начал с того, что пустился в пустую болтовню про высокую миссию, про долг всех немцев, и не только немцев, но и европейцев. Какой долг, перед кем?

– А господин Розенберг не собирается посетить Петербург? – перебила его Глафира.

– Нет. Насколько мне известно, нет, – раздраженно отозвался Виль. – А почему вы меня об этом спрашиваете?

– Просто любопытно…

В карете Виль стал словно другим человеком, исчезла светская улыбка, и даже блеск глаз куда-то подевался. Карие глаза его стали матовыми, глубокими, опасными. Холеные руки – маленькие, женские, такая кисть и шпагу не удержит – пришли в волнение. Он все складывал их в замок, а потом разъединял с легким хрустом и морщился, словно от боли.

– Розенберг сказал, что я могу рассчитывать на вас полностью. В Гамбурге вы успели показать себя с лучшей стороны. А теперь я скажу вам, в чем, собственно, дело. В России намечаются некоторые, – он замялся, хрустнул пальцами, – изменения. И Европа желает быть в курсе происходящего здесь. Вы меня понимаете?

– Нет.

– На свете есть не только русская политика. Есть еще и европейская политика. Не скажу, чтобы Россия представляла какую-то особую опасность Европе, но она часто вмешивается в дела, которые ее совершенно не касаются.

– Но ведь государыня Екатерина немка.

– Так-то оно так… Во Франции существует пословица – роялист, больше чем сам король. А в Петербурге про Екатерину говорят, что она больше русская, чем все ее подданные. Более того, она и их учит быть русскими. Но это так, к слову. Сейчас у русской императрицы большие затруднения. Война с Турцией затянулась, а ей надо перебросить войска с внешних границ для войны с бунтовщиками. Здесь, в Петербурге, тишь и гладь, а ведь Пугачев очень опасен.

– Ерунда. Шайка каторжан, воров и убийц.

– Европа о Пугачевском бунте осведомлена лучше, чем Петербург. Он уже взял Казань и идет на Москву!

– И это выгодно Европе? – с невинным видом спросила Глафира.

– А вы действительно умный молодой человек. Там, – Виль неопределенно махнул рукой, – сделали правильный выбор. На вас возложена серьезная миссии.

– Опять? – ужаснулась Глафира. – Но я собирался отбыть в отечество! Торговые дела, порученные мне матушкой, окончены.

– С отъездом на родину вам придется повременить. А матушку вашу мы известим.

– Что я должен делать?

– Вам предстоит очень приятная работа, – наконец улыбнулся Виль. – Вы должны вести светский образ жизни, посещать балы, маскарады, гостиные именитых вельмож.

– Но светская жизнь требует денег!

– Я привез вам денег. И не жадничайте. Погодите… – он поднял шторку на окне. – Кучер делает мне знаки. Значит, мы уже на Большой Мещанской. Где ваш дом? Дня через два я извещу вас запиской, и мы встретимся в достойном и безопасном месте. Да, скажите, мне просто любопытно – вы знакомы с бароном Штейнбахом?

– А почему вас это интересует? – осторожно поинтересовалась Глафира.

– Друг мой, да все из-за того же. Все знают, что Штейнбах приготовил текстуру молодости, – взгляд Виля стал почти просительным, глаза опять выразительно заблестели. – Впрочем, я думаю, что все это выдумка, как и приготовление золота в тигле. Правда, Розенберг уверял, что сам видел изобретенный графом аппарат для вызывания духов, но не видел аппарат в действии. Что вы молчите?

– Все это очень интересно, – промямлила Глафира, не забыв напустить на себя таинственный вид, мол, знаю, но не скажу.

Таинственный вид явно разозлил Отто Виля.

– Небольно-то верьте этому господину. Я знаю наверное, что он никакой ни барон, и зовут его не Штейнбах, а Шренфер. Когда-то он был содержателем кафе, только и всего. Может быть, там, между столиков, он словил тайну розенкрейцеров? А может быть, ему только показалось, что словил? – добавил он в раздумье.

На этом и расстались. У Глафиры голова шла кругом. Но фамилию неведомого Штейнбаха она запомнила хорошо. Кто знает, может быть, ей еще придется объяснять, почему ее подбородку не нужна бритва. А усы в случае необходимости можно и приклеить, как на театре.

Второй разговор с господином Вилем состоялся через три дня. Достойным и безопасным местом опять оказалась карета, двигающаяся по странному маршруту, словно по спирали. Путь начали у лютеранского собора, а потом, тронулись, нарезая круги, пересекая проспекты и мосты, по пустырям и проулкам.

– Нам предстоит серьезный разговор.

– Я весь внимание, – отозвалась Глафира.

Виль начал очень издалека. Глафира удивилась было, чего ради он начал читать лекцию, словно в университете, но слушала со вниманием. Любое знание о масонах могло ей со временем пригодиться. Она вообще была благодарным слушателем, никогда не перебивала собеседника, а на прямые вопросы отвечала уклончиво. Последнее качество явно вызывало уважение Виля. Скрытность собеседника он приписывал уму и умению хранить тайну.

– Все знают, что в основу немецкого масонства положена «Книга конституций» англичанина Андерсена. Это было давно. Со временем Андерсеновская конституция стала тесна нам. Там было всего три ступени знаний, а мы жаждали большего. Вы знали великого Приора Джонсона? Впрочем, откуда вы могли его знать? Я не знаю вашего истинного возраста, и все время путаюсь в понятиях. Приор Джонсон был послан в Германию, дабы пробудить немцев к шотландскому масонству. Враги оклеветали его, арестовали, и уже десять лет, как он сидит в Вартбургском замке как пленник.

Виль передохнул, строго посмотрел на Глафиру и продолжал:

– Джонсон первый сказал нам, что масонство есть не что иное, как продолжение тайного ордена тамплиеров. Он обладал могучей мистической силой и говорил, что истинный масон уйдет из жизни только тогда, когда сам призовет смерть, поскольку исполнит начертанное и утомится пребыванием на этом свете. Мне посчастливилось присутствовать на одном из его собраний. Все началось в истинную полночь. Не так, как у русских, часы действительно показывали двенадцать часов. Гости явились в полном рыцарском вооружении. Панцири, латы, высокие сапоги символизировали главный смысл: масоны не только монахи, пестующие свою душу, но и воины во славу истины. Джонсон появился под барабанный бой, его сопровождала стража с пиками и алебардами.