Курьер из Гамбурга - Соротокина Нина Матвеевна. Страница 67

– Как же, как же…помню. Она, кажется, просила за своего жениха?

– Вот именно, Ваше Величество. Все остальное не более, чем гарнир. И ее жених действительно ни в чем не виноват. Ведь здесь в чем дело-то? В дела государства Российского решили вмешаться пруссаки. Они нашли канал, боюсь, что здесь опять были использованы масоны. О, я предупреждал вас, Ваше Величество. Они ведут опасные игры. С ними надо держать ухо востро. Некий немец, по фамилии то ли Воль, то ли Виль, словом, совершенно невнятная фамилия, наверняка вымышленная, предлагал немцу Шлосу деньги, большие деньги, которые следовало употребить в пользу великого князя Павла Петровича.

– Что значит – в пользу?

– А то и значит… Вы поймете лучше меня. Я далек от политических дел и не знаю, что имеют в виду пруссаки, предлагая деньги. Виль пообещал большие деньги для политических нужд, но обещание свое вложил не по назначению. Шлосом-то была сестра моей подопечной. Глафира Турлина, внебрачная дочь графа Бутурлина. Она в мужском платье переживала нападки судьбы. Опекун ее обворовал, между прочим, и собирался против ее воли выдать замуж за старика! Понятно, что молодая девица этому воспротивилась. Это же чудовищно!

Уловив усмешку на лицу государыни, Бецкий понял, что чересчур увлекся и вернул разговор в деловой канал.

– Девица прибыла в Петербург, дабы вступить в права наследства. И тут выяснилось, что денег практически нет. Потом появляется Виль со своим предложением.

– Она должна была немедленно бежать в полицейскую управу и доложить обо всем полицмейстеру, – жестко сказала Екатерина.

– Помилуйте. Куда же она побежит, если вынуждена жить под чужими документами. Кроме того, среди масонов она считалась своей. Никто же не подозревал, что она женщина! Виль же отдал Глафире некий список лиц, которым она должна была предложить денежную помощь пруссаков.

– И она предложила?

Екатерина уже давно все поняла, но продолжала изображать некоторую бестолковость, давая возможность Бецкому высыпать как можно больше подробностей из своих неиссякаемых закромов.

– Нет, конечно. Боюсь, что дело касалось… – он замялся.

– Ну, говорите, говорите…

– Дело касается престолонаследия, – выдохнул он и опять вернулся к «романтической истории».

Но Екатерина его не слушала, потому что уже получила то, что ожидала. И получила по совершенно неожиданному каналу. Теперь следует узнать, откуда эта девочка узнала секретные сведения. Ах, да, от сестры Глафиры Турлиной, которая опять сбежала, экая непоседа. Но, главное, рассказу о прусских деньгах можно верить. Простодушным девам придумать такое просто не под силу. И деньги «некто Виль» предлагал не бунтовщику Пугачеву, на это у него ума хватило, а здесь, в Петербурге.

– Так Бутурлина может рассчитывать на вашу помощь, Ваше Величество? – настойчиво повторил Бецкий.

– Успокойтесь, Иван Иванович. Мы еще вернемся к этому вопросу. А сейчас я хочу побыть одной.

Как только за Бецким закрылась дверь, Екатерина вызвала секретаря.

– Мне нужен Шишковский. И чем быстрее, тем лучше.

Распоряжения, данные ей начальнику тайной экспедиции были предельно краткими и точными: найти в Петербурге тайно проживающую где-то Глафиру Турлину. До этого она проживала три месяца по подложным документам на имя Альберта Шлоса. Ну и так далее…

Фонарь висел на высоком, выкрашенном в голубой цвет деревянном столбе, и каждый вечер в одно и то же время к нему приходил хромой фонарщик. Он приставлял к столбу хлипкую лестницу, приволакивая больную ногу, лез наверх и спускал круглый фонарь. Глафире казалось, что она слышит, как скрипит блок, к которому крепится металлический штырь, как булькает конопляное масло, которое фонарщик вливал через узкогорлую воронку.

Сколько конопли росло в те дальние времена по пустырям, полям и огородам! Тогда никто не знал, что высушенная «травка» дурит голову и вызывает серьезную болезнь. Конопля была более популярна, чем картофель или подсолнечник. Полезную культуру возделывали с полным старанием, хотя конопля без всякого возделывания перла из земли с фантастической силой. Конопляное масло употребляли не только для освещения, но употребляли в пищу. А уж какая красивая трава! В каждом саду под яблоней отводился закуток, потому что все знали – конопля отпугивает комаров, мошек и прочую мелкую, вредную для растений дрянь.

Фонарщик уходил, но Глафира продолжала стоять у окна. Обычно к живому огню летят ночные мотыльки и мошкара, но летом не зажигают уличное освещение, в белые ночи и так светло, поэтому вокруг круглых фонарей вьются только белые мухи. Еще, почитай, осень на дворе, и уже снег. Голые сучья деревьев, на них спят нахохлившиеся вороны – вот и весь пейзаж. И так из вечера в вечер.

Сколько еще она будет торчать в доме Нестора Прохоровича, кума Февронии? Кум – значит крестный отец. Видно, крестил он Февронию совсем молодым, потому что сейчас ему более шестидесяти никак не дашь – важный, красивый, борода с проседью аккуратно подстрижена, походка, несмотря на тучность, легка. В рабочую камору входит неслышно, за ним приказчик в немецком платье, молоденький, голенастый, как болотная птица зуй. Хозяин молчит, только супится, а приказчик уже кричит усердно:

– Хватит кулемничать! Работайте!

Кулемить – значит говорить вздор, производить путаницу, а какая путаница-то, разговор только помогает рукам проворнее работать иглой.

Нестор Прохорович держал сапожную мастерскую. Правда, называлось его заведение так только меж своих – по старинке. Начал дело он действительно с сапожной мастерской. Деньги заработал в основном на шитье женских котов – мягких полусапожек на низких каблуках. Выглядели они нарядно: с алой суконной оторочкой, шнуровкой и кисточками. Коты эти не только простой люд покупал, но иной раз и барыни не гнушались – удобно!

Далее Нестор Прохорович расширился и организовал еще шляпное и перчаточное дело. Февроньин кум с самого начала взял правильный курс. Для изготовления шляп и чепчиков он пользовался иностранными образцам, но при этом понимал, что его будущими покупательницами станут служанки, горничные и прочий небогатый люд. Баре будут иностранные шляпы покупать, а мы и в своих, отечественных будем выглядеть не хуже.

Глафиру никто не заставлял работать, она сама напросилась. Видно, Феврония платила за ее постой куму, а может, просто сообщила, что девица из знатных и требует уважительного отношения. У Глафиры была своя комната, туда же ей приносили еду и свечи. Кормили, как гуся перед Рождеством, но ведь не в еде счастье.

Через десять дней она взмолилась:

– Я знаю, Феврония говорила, что у вас работают мастерицы. Дайте и мне какую-нибудь работу.

Нестор Прохорович не удивился, только посмотрел строго. Но скоро прямо в комнату к Глафире принесли черные кожаные заготовки для крестьянских рукавиц.

– А умеете ли вы шить? – спросила хозяйская дочь.

– Если покажите, сумею.

Показала… В руках девочки все выглядело на редкость просто и понятно, а как сама взяла в руки иглу, то пришлось помучиться. Кожа была грубой, протыкалась с трудом. Ее мало было просто сшить, рукавицы еще надо было украсить красной шерстяной вышивкой. А это вам не розы в пяльцах вышивать. Все пальцы исколола, но справилась.

Прошла неделя, и Нестор Прохорович разрешил, конечно, если сама Глафира пожелает, спуститься в рабочую камору.

– Спрашивать будут, скажите, что вы новая работница из Пскова. А лучше ничего не говорите. Молчание – оно золото.

Просторное помещение, тридцать молодых женщин, некоторые совсем молоденькие, почти девочки. Шили шляпы, перчатки, вышивали накидки. Глафиру посадили на изготовление искусственных цветов – обрезки шелка, крахмал, краски, ножницы… Интересное дело, когда умеешь с ним справиться.

Если хозяина и приказчика не было, мастерицы болтали без умолку. Разговоры были неинтересные, одна ругала пьяницу мужа, другая сокрушалась, что денег на приданое никак не накопит, третья ругала непутевых родителей. Чаще всего пересказывали городские новости, которые касались событий ужасных: то пожар где-то случился, то дом грабанули, все вещи вынесли. Особый интерес вызывали у всех смертоубийства и найденные в канале неопознанные трупы. Глафира не принимала участия в этих разговорах, но ведь уши-то не заткнешь. Иногда эти пустые пересуды вызывали в душе такую боль, что даже сердце начинало щемить. И может, и не сердце это болело, а спина, находившаяся все время в согбенном состоянии. Тяжело работать по двенадцать часов в сутки. Она раньше и не подозревала, как это трудно – зарабатывать деньги своим трудом.